Не очень нравится подобного рода субъективные категории. Средства выражения категории рода

Это внутреннее психическое отношение лица к совершаемому им общественно опасному деянию. В отличие от признаков объективной стороны преступления, доступных для непосредственного восприятия другими лицами, признаки субъективной стороны недоступны… … Википедия

Категория гипотетичности функциональная семантико-стилистическая - – одна из разновидностей текстовых категорий, представляющая собою систему разноуровневых языковых средств (включая текстовые), объединенных на текстовой плоскости общей функцией и семантикой и предназначенных для выражения гипотезы и более… … Стилистический энциклопедический словарь русского языка

Категория - (греч. kategoria указание, свидетельство) в философии основные понятия, отражающие наиболее общие и существенные свойства, стороны, отношения явлений действительности и познания (?) . Категория является результатом обобщения человеческим… … Теоретические аспекты и основы экологической проблемы: толкователь слов и идеоматических выражений

Грамматическая категория замкнутая система взаимоисключающих и противопоставленных друг другу грамматических значений (граммем), задающая разбиение обширной совокупности словоформ (или небольшого набора высокочастотных словоформ с… … Википедия

- (от греч. aisthetikos чувствующий, чувственный) филос. дисциплина, изучающая природу всего многообразия выразительных форм окружающего мира, их строение и модификацию. Э. ориентирована на выявление универсалий в чувственном восприятии… … Философская энциклопедия

ПРИЧИННОСТЬ - ПРИЧИННОСТЬ. Проблема причинности. Одной из важнейших проблем материалистической диалектики является проблема П. "Ее важность вытекает из той роли, к рую она играет в общественной практике, в процессе научного познания. Это обстоятельство… … Большая медицинская энциклопедия

Политэкономии, возникло в 70 х гг. XIX в. Представители: К. Менгер, Ф. Визер, Э. Бём Баверк (австрийская школа), У. Джевонс и Л. Вальрас (математическая школа), Дж. Б. Кларк (американская школа), А. Маршалл и А. Пигу (кембриджская школа).… … Энциклопедический словарь

БЛАГО - [греч. τὸ ἀγαθόν, τὸ εὖ, τὸ καλόν; лат. bonum, bonitas], конечный (предельный) предмет стремления человека, движение к к рому не нуждается в дальнейшем обосновании; в богословии одно из Божественных имен (см. Имя Божие). Как философская категория … Православная энциклопедия

- (от др. греч. aisthanomai чувствовать; aisthetikos воспринимаемый чувствами) Наука о неутилитарном созерцательном или творческом отношении человека к действительности, изучающая специфический опыт ее освоения, в процессе (и в результате) которого … Энциклопедия культурологии

СПИНОЗА (Spinoza, d Espinosa) Бенедикт (Барух) (1632 77), нидерландский философ, пантеист. Мир, по Спинозе, закономерная система, которая до конца может быть познана геометрическим методом. Природа, пантеистически отождествляемая с Богом, единая … Энциклопедический словарь

КРАСОТА - одно из центральный понятий рус. философской и эстетической мысли. Слово К. происходит от праславянского краса. Прилагательное красный в праславянском и древнерус. языках имело значение красивый, прекрасный, светлый (отсюда, напр., Красная… … Русская философия: словарь

К правам личности принадлежат не только права на жизнь, свободу, честь и другие высшие блага, связанные с понятием личности, но и права на существование и положение личности в семье, общине, государстве и других союзах, вне которых она не может существовать. Сюда же причисляют теперь права личности на свое имя, приобретаемое рождением или последующими юридическими актами, включительно со званием, титулом, гербом, промысловым именем ("фирма"), именем промысловых продуктов ("марки") и т. д., равно как и права на так назыв. "нематериальные блага", т. е. продукты умственной, художественной, изобретательной и других видов духовной деятельности личности*(295) . Все эти права называют часто и "статутными правами", или "правами состояния (Zustandsrechte)*(296) , а также - "правами в собственной личности" (Rechte an der eigenen Person)*(297) и, наконец, - "индивидуальными правами"*(298) . Но эти названия нам кажутся неудачными, так как первое из них не обнимает даже указанных сейчас прав личности, не говоря о тех, которые остались без упоминания, второе - сливает понятия субъекта и объекта права и, предполагая господство лица над той или другой частью своей собственной личной сферы, становится в противоречие с теми правами личности, которые, как, напр., право на честь, не заключают в себе и тени такого господства, а третье - может быть отнесено ко всем правам и, в то же время, исключено из всех союзных отношений, где права личности, как мы увидим это в теории юридического лица, играют также немаловажную роль. Поэтому мы и предпочитаем термин "права личности", которым обозначаются все права, неразрывно связанные с личностью как в ее индивидуальном, так и в коллективном бытии. Кроме того, им указывается и источник этих прав, лежащий в едином и высшем субъективном праве, сопровождающем все другие права, как гражданские, так и публичные, как индивидуальные, так и коллективные, как чисто личные, так и имущественные. Это высшее субъективное право есть не что-либо иное, как то же право личности на признание ее достоинства и самоопределения.

Из этого источника, как центра прав, развиваются и к нему же возвращаются все отдельные права личности, объединение которых в одно понятие представляет то важное преимущество, что, при неравенстве условий исторического развития и законодательных определений по отдельным видам этих прав, объединенное право личности делает возможным применение аналогии и восполнение недостаточной или вовсе еще не установленной защиты того или другого вида этих прав защитой, основанной только на общем праве личности. Если, напр., письма, не имеющие ни научного, ни художественного значения, не составляют предмета авторского права и не получают защиты на основании этого последнего, то неуполномоченное обнародование и таких писем может быть преследуемо иском, охраняющим право личности (actio injuriarum).

Некоторые из форм права личности получили в современных законодательствах такое же самостоятельное значение, как собственность, владение, обязательства и т. д. Сюда можно отнести, напр., права на имя, фирмы, промышленные марки, авторское право и т. д. Другие права личности снабжены особыми публично-правовыми гарантиями, не лишающими их и значения гражданских прав: таковы, напр., права на личную свободу, неприкосновенность жилища, свободу совести, свободу слова, тайну переписки, свободу передвижения, промыслов, торговли и т. д.*(299) Наконец, существуют и такие права личности, которые не выделились еще вполне из общего их источника и не могут быть защищены иначе, как средствами, извлеченными из этого же источника. Граница между этим источником и его формами, получившими самостоятельное значение и законное признание, по необходимости, текуча и неопределенна: право личности переживает еще в настоящее время процесс образования и развития. Возьмем, напр., право на собственное изображение, получающее значительную важность при современной практике фотографии, и особенно моментальной, но признано еще далеко не везде и представляет много спорного. В Германии уже законы 1870 и 1876 гг. запрещали распространение фотографии без согласия того, кого фотографируют. Но это запрещение не могло быть безусловно, так как изображения, как и биографии значительных людей своего времени, представляют интерес не только этих людей, но и всего общества. И мы не видим, почему этому последнему интересу может быть отказано в удовлетворении. Другое дело, если заинтересованное лицо неизвестно публике, или изображения и известных людей распространяются с целью неблаговидной рекламы или каких-либо злостных видов. Не может быть допущено, напр., ни принижение изображаемого лица, ни вторжение в его интимную жизнь: изображение голым, в халате и т. п. На этом основании немецкие суды осуждали изображение певицы на спичечных и бисквитных коробках, а в наделавшем много шума процессе о снятии фотографий с трупа Бисмарка постановили не только наказание виновных, но и конфискацию снятых фотографий*(300) .

Во всяком случае, можно сказать, что признанными законом формами права личности не исчерпывается его цель, и что законодательства представляют в этом отношении пробелы, которые не могут быть пополнены иначе, как обращением к общему праву личности - по крайней мере, до тех пор, пока из него не выработалось еще того или другого специального права личности, защита которого требуется новым правосознанием*(301) .

По различию благ, составляющих содержание права личности, виды его различаются друг от друга не меньше, чем виды других прав. Если личные блага служат условием самого существования личности, - таковы, напр., ее жизнь, свобода, честь и т. д., - то права личности отличаются особенно резко от всех других прав. И это отличие состоит, главным образом, в том, что такие права личности принадлежат теперь каждому лицу как таковому, независимо от каких бы то ни было оснований, требуемых для обладания другими правами. Они и возникают ipso jure, т. е. по праву, вместе с самой личностью.

Другие права личности имеют своим содержанием менее важные личные блага, как, напр., имя, почетные отличия, марки и т. д., или связаны с обладанием каким-нибудь имуществом, либо отправлением какого-нибудь промысла, напр., торговли, промышленности, и т. д., или, наконец, они представляются условием либо результатом какой-нибудь личной деятельности, напр., литературной, художественной, музыкальной и т. д. Большинство этих прав возникает, в отличие от прав личности предшествующей категории, в силу индивидуальных действий и таких же титулов, которыми могут служить как посторонние действия, напр., пожалования публичной власти, так и собственные действия, напр., личное творчество в форме изобретений, ученой и художественной работы и т. д. Но в некоторых случаях, - когда, напр., то или другое лицо принадлежит к известному классу лиц: купечеству, духовенству и т. д. - и эти права возникают в силу закона.

Еще более различий можно отметить в способах прекращения прав личности. По общему правилу, они прекращаются с отпадением субъекта, который ими обладает. Но существуют и наследственные права личности, переживающие своего субъекта - однако лишь на известный, определенный законом срок: таково, напр., авторское право, тогда как права на изобретения и многие другие права личности ограничены известным сроком не только по отпадении своего субъекта, но и с самого начала своего возникновения. Не говоря о правах личности высшего порядка, не ограниченных в своей продолжительности никаким сроком и никогда не допускающих прекращения через отречение, та же черта бессрочности, которую не надо смешивать с вечностью, невозможной ни при каких правах, наблюдается и при некоторых правах личности, менее связанных с личностью их носителей, - напр., правах, сопровождающих обладание известными земельными участками или ведение известных промыслов. В последних случаях допускается и отречение от права, и прекращение его вместе с гибелью земельного участка или промысла, к которому оно прикреплено: право личности служит здесь аксессуаром, или дополнением к другому праву, обусловливающим его существование.

То же можно сказать и о передаваемости прав личности: недопустимая в принципе - особенно, в отношении к правам личности высшего порядка, - она допускается в отношении к менее связанным с личностью правам этого рода и, особенно, таким, которые стоят в зависимости от какого-либо другого права. Но передача права личности допускается здесь не сама по себе, а вместе с тем правом, которому оно служит аксессуаром: сюда принадлежат опять права личности, связанные с земельным владением или отправлением какого-либо промысла, равно как и различные виды авторского права, передаваемые в другие руки, как целиком, так и в своих составных частях, напр., в праве издания*(302) .

Однако и при всех указанных различиях права личности объединяются несколькими общими признаками, сообщающими им характер особой и самостоятельной категории прав, отличной от всех других. Во-первых, все они запечатлены, хотя и в различной степени, чертами чисто личного права, т. е. прикрепленностью к своему субъекту, вместе с которым они как возникают, так и прекращаются. И уклонения от этого типа личного права происходят лишь в той мере, в какой предмет того или другого права личности объективируется, т. е. получает значение самостоятельного "нематериального блага", способного выступать в гражданском обороте как "вещь": мы видим это, напр., при авторском праве, правах на изобретения, промышленные марки и т. д.

Во-вторых, все права личности пользуются абсолютной защитой, которая идет против всех и каждого, кто становится в противоречие с ними. Эта защита требует от всех как признания прав личности, так и воздержания от нарушающих эти права действий; и неисполнение этого требования влечет за собой, с одной стороны, восстановление нарушенного права и, с другой - наказание правонарушителя или возмещение причиненного им ущерба. Такая абсолютная защита против всех и каждого, присущая, как мы увидим это ниже, не одним правам личности, дает повод называть эти последние абсолютными правами, в отличие от так назыв. относительных прав, представляющих собой юридическое отношение только между данным управомоченным и данным обязанным лицом и защищаемых уже поэтому не против всех и каждого, а лишь против данного обязанного лица; главный случай таких относительных прав мы имеем в обязательственных отношениях. Но права личности называют абсолютными и в другом смысле, в котором это название может быть применено только к правам, имеющим своим содержанием защиту жизни, свободы, части и т. п. высших благ. Только эти права личности можно называть абсолютными и на том основании, что они не связаны в своем возникновении никакими условиями и не только не производны, подобно другим гражданским правам, от тех или других юридических отношений, но и не приводят вовсе к таким отношениям, столь характерным для остальных гражданских прав, которые и считаются в этом случае относительными по причине своей связанности различными условиями и отношениями.

Наконец, в-третьих, права личности, вследствие своей идеальной природы, неоцененны, непереложимы на деньги и противоположны также в этом смысле всем имущественным правам. Это не исключает, однако, возможности и денежных исков, вытекающих из нарушения прав личности. Римский иск - actio aestimatoria, который под другими именами существует и в настоящее время, не нарушает понятия о непереложимости на деньги личных благ, так как вознаграждение и вообще деньги как в этом иске, так и в других личных исках не играют роли эквивалента нарушенного права, а исполняют карательную или возмездную функцию, служа наказанием или возмещением за оскорбление права личности, определяемым в зависимости не от одного размера причиненного имущественного ущерба. Неимущественному характеру прав личности не противоречат и чисто имущественные элементы их содержания, которые могут получить даже известную самостоятельность, никогда не отделяясь вполне от своего личного ядра. Права личности, развертывающие такое имущественное содержание, могут вступать и в имущественный оборот, сохраняя в неприкосновенности свою природу личных прав. Напр., издательское право, несмотря на свои имущественные черты, остается настолько же зависимым от авторского права, насколько право пользования в имуществе корпорации зависимо от права членства в этой корпорации или право пользования родителей в имуществе детей - от признанной законом родительской власти.

Таким образом, многие права личности могут быть, в то же время, и имущественными правами, и насколько они выступают таковыми, настолько их можно характеризовать, как "абсолютные имущественные права", т. е. такие, которые защищаются абсолютными исками против всех, кто противится их осуществлению. Таковы, напр., права на "нематериальные блага", имущественное содержание которых нельзя принимать за центр права, ни отделять его как вполне самостоятельное право от господствующего над ним и здесь права личности*(303) .

Полную противоположность правам личности составляют имущественные права, которые мы рассмотрим в учении об объекте права, ограничиваясь здесь общим определением этих прав, как таких, которые имеют своим предметом хозяйственные блага или хозяйственные ценности. И так как в современной системе хозяйства всякая хозяйственная ценность может быть выражена в деньгах, то мы можем принять и достаточно установленное теперь определение имущественных прав, как прав, имеющих денежную ценность*(304) .

Правда, собственность возможна и на вещи, не представляющие денежной ценности, как возможны и обязательства без денежной ценности. Но систематика права считается только с типами, а не с уклонениями от типов, и причисляет все вещные и обязательственные права в разряд имущественных.

Б) Права индивидуального и общественного обладания

Различие между правами индивидуального и общественного обладания стоит в связи с различием прав личности и имущественных прав, но имеет и самостоятельное значение. Индивидуальное обладание есть по своему типу имущественное, и индивидуальные права совпадают в большинстве случаев с имущественными, тогда как общественное обладание есть, по преимуществу, неимущественное, и предоставлено всем и каждому или, по крайней мере, значительным группам лиц. Этими чертами общественное обладание сходится с правами личности, но оно и отличается от них служением целям коллективного существования и подчинением своих имущественных элементов, если таковые в нем имеются, тем же целям коллективного существования. Поэтому индивидуальное и общественное обладание отличаются друг от друга не столько тем, что первое имеет имущественный, а второе - неимущественный характер, мы знаем индивидуальные права, лишенные имущественного значения, и общественное обладание, носящее имущественный характер, - сколько тем, что первое служит целям индивидуальной, а второе - коллективной жизни.

Указанное различие не принимается, к сожалению, господствующей теорией гражданского права, хотя оно сопровождается, как мы сейчас увидим, существенными юридическими последствиями. Первое указание на него принадлежит Иерингу, хотя и об этом юристе нужно сказать, что, ни в курсе своих лекций, и ни в одном из своих сочинений он не останавливается на этом различии, не разрабатывает его и следует в этом отношении за господствующим учением, игнорирующим особенности общественного обладания. Между тем не подлежит сомнению, что как история права, так и современные законодательства представляют нам, кроме форм индивидуального обладания благами внешнего мира, еще другие, вполне отличные от них формы общего или общественного обладания. Эти формы предшествуют в порядке исторической последовательности индивидуальному обладанию, так как жизнь человечества всюду открывается упорной борьбой за существование, которая может быть ведена не разрозненно, а только группами соединенных вместе индивидов. Поэтому общественное обладание в области как имущественных, так и других отношений было сначала господствующей формой юридических отношений, а общинное землевладение, как это доказано новыми исследованиями, составляло чуть ли не у всех народов форму поземельных отношений, предшествовавшую, в общем, порядку частной собственности. Последняя как продукт дифференциации имущественных и общественных отношений образовалась после продолжительного исторического процесса развития и, раз образовавшись, не вытеснила всех форм общественного обладания землей и другими предметами. Многие из этих форм удовлетворяют и поныне существенным потребностям жизни и не могут быть заменены формами индивидуального обладания. Поэтому общественное обладание не только не близится к упадку, но даже распространяется как в интенсивном, так и в экстенсивном отношении, и пользуется покровительством государства, которое должно видеть в нем средство для нравственного совершенствования личности и развития общественных стремлений. Покровительствуемое же государственной властью и получая от нее юридическую защиту, общественное обладание уже поэтому должно считаться правом, хотя оно и существенно отличается от форм индивидуального обладания.

Характерную черту последнего составляют исключительность права, служение его целям одного управомоченного лица. Этой исключительности не противоречит и общая собственность, или так наз. сособственность (condominium): принцип исключительности повторяется здесь внутри каждой из долей, на которые разделяется общая собственность. Каждая из этих долей представляет в своем качественном составе то же, что и целое общей собственности, которое разбивается на доли только в количественном, а не в качественном отношении; каждый соучастник общей собственности замыкается в свою долю и так же исключительно обладает ею, как если бы он был единоличным собственником. То же самое следует сказать и о так назыв. правах на чужую вещь, или сервитутах, выделяемых, по господствующему учению, из собственности: эти права так же исключительны, как и собственность.

В противоположность исключительности индивидуальных прав общественное обладание характеризуется тем, что вещи, на которые оно распространяется, находятся в пользовании всего общества или отдельных групп этого общества, причем ни один член его не исключает своим пользованием пользования других членов и не имеет на предметы общего обладания такого исключительного права, которым он мог бы распорядиться без согласия общества, подобно обладателю индивидуального права, т. е. продать его, заложить, вступить по поводу него в обязательства и т. п. Поэтому к общественному обладанию и не применяются положения, имеющие силу для прав частной собственности, владения, прав по обязательствам, давности и т. п. Вот это важное различие общественного обладания от индивидуальных прав, в связи с особенностями цели, функции и защиты, о чем мы будем говорить впоследствии, и заставляет нас выделять общественное обладание в особую группу прав, в особый институт, который будет рассмотрен в одном из отделов специальной части.

В) Права вещные и обязательственные

Разделение прав на вещные и обязательственные рассматривалось римскими юристами как omnium actionum summa divisio, т. е. как основное и обнимающее все права. И если "германисты" спорят о том, играло ли оно такую же роль и в средневековом германском праве, даже - было ли оно вообще известно этому последнему, то не подлежит сомнению, что со времени рецепции римского права это противоположение прав было не только принято, но и признано исчерпывающим для всех гражданских прав и европейской доктриной, проникнув затем как в судебную практику, так и в современные законодательства*(305) . Мнение об исчерпывающем значении этого разделения прав можно считать теперь сданным в архив, - так как оно было возможно только в условиях рецепции римского права, когда все свое как старое, так и новое, подводилось неизменно под одни и те же римские категории, - но разногласие в понимании юридической природы и отличительных признаков вещных и обязательственных отношений не прекращается до наших дней.

Оставим в стороне указанную уже неточность причисления всего вещного и обязательственного права к области исключительно имущественных отношений и разберем, прежде всего, очень распространенные в прежнее время и повторяемые с небольшими модификациями и новыми юристами определения вещного права как права, защищенного против всех третьих лиц, а обязательственного - как права, защищенного только против данного определенного лица. Эти определения неверны потому, что они, во-первых, характеризуют право его последствием, а не основанием, и смешивают понятия вещного и обязательственного права с более широкими категориями абсолютных и относительных прав. В категорию абсолютных прав, действительно характеризуемых, как мы это видели, абсолютной защитой против всех, кто становится в противоречие с ними, входят не только вещные отношения, но и права личности, и права семейного и иных общественных союзов против стоящего вне их мира, и много других прав, - так же, как и в категорию относительных прав, ограниченных защитой лиц, стоящих в данном юридическом отношении, входят, кроме обязательственных, и другие права, напр., права отдельных членов семейного союза в их взаимных отношениях и т. д. Поэтому, если мы и допустим, что действие против третьих лиц в вещных правах и действие против данного определенного лица в обязательственных правах составляют действительные свойства этих прав, то это будут такие свойства, которые вещные и обязательственные отношения разделяют со многими другими и которые уже поэтому не могут дать их отличительного признака. Вещные и обязательственные отношения будут видами родовых понятий абсолютных и относительных прав и не могут быть отличены друг от друга признаком, указанным в родовых понятиях.

Во-вторых, характеристика действия вещного права как действия против всех третьих лиц требует, во всяком случае, поправки в смысле территориального ограничения этого действия, т. е. ограничения его кругом лиц, подчиняемых данному правопорядку. Иначе получался бы абсурд внесения в определение прав такового момента, который не существует и не может существовать. Выходило бы так, как будто негры в Африке или малайцы в Полинезии были обязаны воздерживаться от нарушения моего вещного права в Петербурге, о котором они никогда не слышали и, вероятно, не услышат и которое уже поэтому никогда не могло бы быть ими и нарушено.

В-третьих, ни защита против третьих лиц, хотя она и сопровождает большинство вещных прав, ни защита против данного лица, сопровождающая большинство обязательственных прав, не дает критерия этих прав, так как существуют вещные права, ограниченные в своем действии против третьих лиц, как существуют и обязательственные права, снабженные защитой против третьих лиц, и число тех и других прав постоянно растет. В первом случае можно сослаться на права в движимых имуществах, защищаемые обязательственными исками, и права, осуществляемые так наз. "публициановым иском" (actio Publiciana), с которым мы познакомимся в учении о собственности и который не может быть предъявлен ни к собственнику спорной вещи, ни к другим управомоченным по тому же иску. Во втором случае можно указать на обязательства, внесенные в ипотечные книги, некоторые из вотчинных повинностей (Reallasten), право залога и другие обязательственные отношения, осуществляемые путем вещных исков.

Все приведенные соображения могут быть обращены и против господствующей теперь и представленной, главным образом, Виндшейдом доктрины, которая, отказываясь, по-видимому, от определения вещного права как права, защищенного против всех третьих лиц, видит, тем не менее, все его содержание в отрицательной обязанности третьих лиц не становиться с ним в противоречие и воздерживаться от всякого неуправомоченного воздействия на его предмет*(306) . Это определение сходится, в сущности, с предшествующим и за отрицательной стороной вещного права, в которой нельзя не видеть той же всеобщей защиты против всех и каждого, упускает из виду его положительную сторону, имеющую определяющее значение и для отрицательной и состоящую в непосредственном праве на самую вещь, служащую его предметом. При собственности, представляющей собой главный вид вещных прав и форму господства над всеми сторонами вещи во всем ее целом, эта непосредственность права в вещи выступает во всестороннем воздействии собственника на свою вещь (res mea est), насколько такое воздействие допущено законом и согласимо с социальной функцией собственности; при сервитутах, дающих нам формы частичного господства над отдельными сторонами полезности вещи, эта же непосредственность права сказывается в проходе или проезде через чужой земельный участок, проводе через него воды и т. д. И если господствующее учение видит в вещном праве только его отрицательный момент, т. е. одни запреты объективного права и одну защиту против всех и каждого, то мы не можем не согласиться с Дернбургом, когда он приурочивает этот взгляд к ложному пониманию права в субъективном смысле. "Кто отождествляет, - читаем мы в его Пандектах, - право в субъективном смысле с дозволенностью воли (Wollendьrfen), тот вместе с Виндшейдом должен придти к заключению, что о дозволенном можно говорить в отношении лишь к лицам, а не вещам. Кто же вместе с нами видит в субъективном праве участие в благах жизни, тот должен согласиться, что это участие выражается, прежде всего, в правах на вещи"*(307) .

Таким образом, качество права имеет вещь своим непосредственным предметом, и воздействовать на нее всеми дозволенными средствами составляет основной признак вещного права, и его абсолютная защита есть только последствие этого качества*(308) . Им же, а вовсе не абсолютной защитой, объясняется и различие вещных отношений от обязательственных. Вещное право не зависит в своем существовании ни от кого, кроме управомоченного им лица и объективного правопорядка; оно существует без посредства какого бы то ни было другого лица или другой вещи; между управомоченным и предметом его права не стоит здесь никого и ничего. Напротив, обязательственное право характеризуется более всего тем, что между его управомоченным субъектом и объектом права мы видим еще лицо, которое не может быть объектом права, будучи его пассивным или обязанным субъектом. Цель обязательственного права достигается только через посредство этого обязанного субъекта, и о непосредственности отношения между управомоченным лицом и предметом его права тут нет речи. Вещь добывается. или интерес, лежащий в основании обязательственного права, удовлетворяется только действием или бездействием обязанного субъекта (должника), который и входит поэтому в противоположность тому, что мы видим при вещных отношениях, в самое понятие обязательственного права.

Источник указываемого различия лежит в том, что, расширяя сферу личной жизни ввиду удовлетворения наших потребностей, мы пользуемся благами внешнего мира в двух формах: или непосредственно обладая ими, или прибегая к сотрудничеству других для приобретения этих же благ. В первом случае мы получаем вещное право и непосредственное отношение к вещи, за которым отношение к тому или другому лицу отступает на задний план и обнаруживается лишь при нарушении права; во втором - обязательное право и непосредственное отношение к лицу, отодвигающее на задний план отношение к вещи*(309) .

Отсюда вытекает и различие в защите вещного и обязательственного права, прекрасно объясненное Тоном в цитированном уже не раз сочинении, которое хотя и стоит на чисто формальной точке зрения различия прав только по способам их защиты, заключает в себе, тем не менее, блестящий анализ этих прав.

Различие в защите вещных и обязательственных отношений сводится к различию между запретительными и приказательными нормами. Защита вещных отношений касается пользования уже существующими и определенными благами, которые находятся в наличном обладании защищенного субъекта. Задача объективного права в отношении к такого рода обладанию состоит в том, чтобы обеспечить его от посягательств неуправомоченных лиц. Этой цели объективное право не может достигнуть иначе, как запрещением чужого обладания вещами, находящимися уже в обладании управомоченного субъекта. Подобное запрещение должно быть всеобщим, так как нарушить существующее фактически отношение может всякий. Если бы это запрещение не было всеобщим, если бы оно относилось к одному или нескольким лицам, то все другие лица, свободные от запрещения, могли бы нарушить данное обладание и сделать защиту его призрачной. Поэтому запретительные нормы охраняют пользование наличными благами против всех третьих лиц, и в этом характере запрещений, постановляемых объективным правом, лежит объяснение абсолютности вещных прав.

Иной характер носят положительные требования или приказы, издаваемые объективным правом. Приказывая что-нибудь, оно желает, очевидно, изменения в существующем порядке отношений. Состояние, возникающее после исполнения приказа, кажется объективному праву предпочтительнее состояния, предшествующего ему; иначе оно не издало бы приказа. Покровительство права относится здесь не к настоящему, а к будущему состоянию, вызываемому исполнением приказа. Поэтому, в отличие от запрещений, охраняющих уже существующие и наличные блага, приказы стремятся доставить эти блага в будущем, защищая не наличные, а гипотетические выгоды или интересы, лежащие в будущем. Это делает само собой понятным, почему права по обязательствам, основанные не на настоящем, а на возможности будущего пользования, защищаются не запрещениями, как вещные права, но приказами, действующими не против всех, а только против лиц, обязанных доставить то или другое пользование: одни эти лица могут удовлетворить или не удовлетворить интересу, составляющему цель приказа*(310) .

Отсюда был выяснен в споре Зома с Бринцем*(311) еще следующий признак отличия вещных и обязательственных отношений. Центр тяжести первых оказывается в действиях управомоченного, последних - в действиях обязанного лица. Вещные отношения определяются положением управомоченного лица или истца, и обязанности ответчика носят здесь отрицательный характер: от последнего требуют только того, чтобы он не нападал на данное вещное право, не нарушал его. Напротив, в обязательственных отношениях от ответчика требуют самостоятельной деятельности, без которой цель обязательства не была бы достигнута. Там положение ответчика пассивно: он не должен только нарушать чужое право, а если нарушил, то должен так же пассивно допустить его восстановление; активная роль принадлежит не ему, а лицу управомоченному. Здесь, т. е. в обязательственных отношениях, положение ответчика активно: все содержание права сводится к его действиям, а от управомоченного лица не требуется ничего, кроме предъявления иска. Таким образом, различие между вещными и обязательственными отношениями состоит и в том, что действия, в которых осуществляется конечная цель права, лежат в одном случае на стороне правообладателя, а в другом - на стороне обязанного лица.

Не подлежит, однако, сомнению, что вещные и обязательственные права взаимно обусловливаются и часто переходят друг в друга. Мы уже указывали на вещные права, которые как бы утратили свой вещный характер переходом от абсолютной защиты к относительной. Но этот переход объясняется, как мы увидим это в специальной части курса, требованиями современного гражданского оборота и не всегда означает утрату этими правами вещного характера - уже потому, что предметом их продолжает служить наличная вещь, а не реализируемое только в будущем действие. Точно так же и обязательственные отношения, направленные во многих случаях на то же вещное обладание, которое служит предметом вещного права, остаются, тем не менее, обязательственными отношениями, так как они имеют своим предметом вещь не непосредственно, а лишь настолько, насколько она стоит в связи с действием обязанного субъекта. Это не мешает некоторым из новых законодательств, становящимся на хозяйственную точку зрения, считать такие обязательства скорее способами приобретения собственности (jus ad rem), чем обязательствами.

Невзирая на эти сопредельные явления, различие между вещными и обязательственными правами сохраняет большое значение в настоящее время, содействуя прочности гражданского оборота. И непосредственное отношение к вещи, абсолютное действие иска и активная роль управомоченного лица характеризуют до сих пор если не все, то огромное большинство вещных прав, - точно так же, как непосредственное отношение к лицу, относительное действие иска и активная роль обязанного лица составляют и в современном праве отличительные признаки значительного большинства обязательственных прав.

Г) Права семейные и наследственные

Семейные права называют обыкновенно правами в чужой личности, различая их в этом смысле как от прав в своей личности, так и от вещных и обязательственных прав, из которых одни имеют своим предметом, как это было уже показано, вещь, а другие - не столько личность, сколько ее отдельные действия, получающие объективность, т. е. предметное значение, и как бы отделяющиеся от самой личности. При этом утверждают, что семейные права представляются не столько юридическими, сколько нравственными отношениями, в которых преобладают обязанности, а не права, что они существуют не ради себя, а ради обязанностей, и что предметом этих прав служит чужая личность не в ее целом, а лишь в точно ограниченной части ее личной сферы; поэтому, в противоположность римскому представлению, семейные права и отличаются теперь такой взаимностью, что мы говорим не только о правах отца и мужа в отношении к детям и жене, но и о правах детей и жены в отношении к отцу и мужу*(312) . Во все эти утверждения необходимо внести следующие поправки.

Во-первых, определение семейных прав в смысле прав в чужой личности, как и определение прав личности в смысле прав в своей личности, есть последствие чрезвычайно преувеличенного и переданного современной немецкой юриспруденции Пухтой стремления иска во что бы то ни стало объекта для всякого права и различать все права только на основании различия в их объекте. Но как ни важна категория объекта права и как ни плодотворно применение ее к различию, напр., вещных и обязательственных отношений с их многообразными подразделениями, она не имеет значения хотя бы для прав личности. То же можно сказать и о семейных правах, определение которых в смысле господства - все равно, целостного или частичного - одного лица над другим, противоречит, по крайней мере, современному правосознанию. Поэтому мы находили бы правильнее определять семейные права просто как права семейного союза в отношении к стоящему вне его миру и право членов этого союза в отношении друг к другу. Права семейного союза в отношении к внешнему миру были бы абсолютными, так как они требуют своего признания со стороны всех и каждого, а права отдельных членов этого союза друг к другу - относительными, так как они ограничены кругом этих лиц, как, напр., взаимные права супругов, родителей и детей и т. д. Те и другие права мы считали бы, скорее всего, правами личности, насколько обладание ими связано с принадлежностью к семейному союзу, а наличность имущественного элемента в некоторых из этих прав казалась бы нам так же мало противоречащей их личной природе, как и наличность того же элемента в других случаях прав личности. Такой точкой зрения устанавливалось бы и различие семейных прав от обязательственных не по мало уловимому признаку ограниченного господства над чужой личностью в одном случае и такого же ограниченного господства над выделенным из нее действием в другом случае, а по различию прав личности с их строго личным, длящимся и неимущественным характером, от прав на отдельные действия случайного происхождения, независимые от качества личности и рассчитанные, по большей части, на преходящее существование. Эта же точка зрения объясняла бы гораздо отчетливее и все особенности семейных прав: взаимное проникновение элементов права и обязанности, начала власти и иерархического подчинения, непередаваемость по наследству, неотчуждаемость и т. д.

Во-вторых, трудно согласиться и с такой характеристикой семейных прав, которая настаивает на подчинении в них обязанности праву. Мы склоняемся скорее к взгляду Киппа, что отношение обязанности к праву здесь то же, что и в других субъективных правах, нравственная основа которых не колеблет того положения, что в тех случаях, когда одной стороне предоставляются известные права, а на другую возлагаются известные обязанности, права устанавливаются ради управомоченного, а не ради обязанного субъекта. Верность данному слову в договорных отношениях и вознаграждение за нанесенный ущерб составляют также нравственный долг, который получает со стороны объективного права внешнее признание и тем самым вступает в соответственные юридические отношения. То же происходит и в области семейных отношений, вызывается и особое регулирование, отличное от регулирования других отношений только в материальном, а не в формальном смысле*(313) . И если в семейных отношениях мы встречаемся чаще, чем где-либо, с неудачными определениями положительного закона, смешивающими юридические нормы с нравственными поучениями, лишенными юридической санкции, то это обстоятельство не мешает первым оставаться настоящими юридическими нормами и не придает последним юридического характера.

Что касается наследственного права, то и оно должно определяться, вопреки установившейся традиции, не своим предметом, который видят обыкновенно в совокупности юридических отношений, оставленных умершим, а другим принципом классификации, которым служит переход или преемство прав. И это потому, что главная задача наследственного права состоит в регулировании перехода имущества от умерших к живым, а вовсе не в различении составных частей этого имущества. Особенность этого регулирования в наследственном праве лежит в том, что все остающиеся после умершего права и обязанности рассматриваются как одно целое (имущество в юридическом смысле) и, как такое же целое, передаются единым актом одному или нескольким наследникам. Такой целостный переход всех прав и обязанностей от одного лица на другое называют универсальным преемством, в отличие от перехода единичных прав и обязанностей, называемого сингулярным преемством, и первый из этих видов преемства особенно характерен для наследственного права именно потому, что его не признают в отношениях "между живыми" (inter vivos), насколько имущество мыслят и здесь как единство всех составляющих его прав, настоящих и будущих: лишая себя имущества в этом смысле при жизни, мы теряли бы значительную часть нашей правоспособности и сами отрицали бы свою личность. Отсюда уже можно придти к следующим заключениям, имеющим основное значение для наследственного права.

а) Наследственное право слагается, главным образом, из имущественных прав, хотя оно может содержать в себе и некоторые личные и семейные права, насколько они допускают переход по наследству. Но значение этих последних при наследовании сравнительно ничтожно, и регулирование имущественных прав, остающихся после умершего, составляет, несомненно, главную цель наследственного права. Поэтому оно не только принадлежит имущественному праву, но и служит последнему одной из существенных гарантий. Как представить себе в современных условиях вступление в договоры без уверенности в том, что они переживут должника?

б) Наследственное право как институт, на основании которого имущество умерших переходит к живым, входит, прежде всего, составной частью в объективное право, но оно берется и в смысле известного комплекса прав и обязанностей, принадлежащих отдельным лицам. И эти права и обязанности не едины в своем понятии, как едино наследование в смысле объективного права. Они разбиваются, напротив, на следующие категории: 1) наличное до приобретения наследства право на это последнее (это - так сказать, право на приобретение наследства), 2) возникающее из приобретения наследства право на положение наследника, и 3) опирающееся на то же приобретение право защищать свое наследство*(314) . Это последнее право осуществляется, главным образом, иском, который называют hereditatis petitio и который идет, прежде всего, на признание за истцом качества наследника, а затем и на выдачу ему всего наследственного имущества, если оно находится в неуправомоченных руках. Поэтому hereditatis petitio есть, несомненно, абсолютный и универсальный, но не вещный иск, каким его иногда считают. Вещный иск направлен на вещь, а наследственный - на признание качества наследника и выдачу наследственного имущества, представляющего собой не вещь, а совокупность прав и обязанностей. Поэтому же и все наследственное право можно считать абсолютным, но не вещным: оно не зависит от действий какого бы то ни было постороннего лица, и требование наследственного имущества есть лишь последствие признания за истцом качества наследника. В этом смысле и наследственное право может быть причислено к правам личности*(315) .

Д) Привилегии

От прав, возникающих в силу закона как общей и абстрактной нормы, надо отличать права, основанные на индивидуальных и конкретных актах законодательной и административной власти; это - обширная область привилегий.

Общее право для установления гражданских прав может быть формулировано так: воля частного лица, действующая в пределах и на основании существующего объективного правопорядка, автономна по отношению к создаваемым ею правам; создавая эти права, она опирается на существующую уже абстрактную норму, применимую во всех случаях осуществления предусмотренных ею фактических условий. Но возможно, что с частной волей при установлении субъективных прав конкурируют и конкретные акты государственной власти. Государственная власть действует в этих случаях вместе с частной волей или независимо от нее и создает субъективные права своими индивидуальными актами, не имеющими общего значения и рассчитанными только на данный случай. Акты этого рода и основанные на них права называются обыкновенно привилегиями, а соучастие государственной власти при установлении этих прав служит основанием всех привилегий. Юридическая природа этих последних, остается, однако, спорной и требует пояснений.

1. Прежде всего, не следует смешивать привилегии как исключительное положение, предоставляемое индивидуально одному или нескольким лицам, одной или нескольким вещам и одному или нескольким юридическим отношениям, с таким же исключительным положением, предоставляемым целым классам лиц, вещей и отношений - не индивидуально, а абстрактными нормами права. Только привилегии первого рода суть настоящие привилегии, или привилегии в тесном смысле, устанавливаемые индивидуальными актами государственной власти, тогда как привилегии второго рода, называемые также привилегиями в широком смысле, или абстрактными привилегиями, не будут настоящими привилегиями уже потому, что они устанавливаются не индивидуальными актами государственной воли, а положениями сингулярного права, действующими в границах своего применения так же абстрактно, как и закон. Несмотря на это существенное различие римские юристы называли привилегиями и все сингулярные положения права, представлявшие собой уклонение от общего правила, от jus или regula juris - в пользу какой-нибудь особой категории лиц или отношений, получавших исключительное регулирование. Новые юристы отступают в этом отношении от римской терминологии, называя привилегиями только те субъективные права, которые устанавливаются конкретными актами государственной власти, или тот вид привилегий, который в римском праве создавался так наз. constitutio principis persоnalis, характеризовавшей собой индивидуальное правообразование, в отличие от lex или constitutio generalis как формы общего правообразования. Абстрактные привилегии называют теперь не привилегиями, а особенным, или исключительным, правом, jus singulare, по-немецки - Sonderrecht. Мы предпочитаем римское словоупотребление, так как если указанным выше признаком абстрактные привилегии отличаются от конкретных, то они и сходятся с ними в том, что одинаково уклоняются от права, регулируемого общими нормами.

Уклонение от общего права может быть как выгодно, так и невыгодно для лиц, в пользу или против которых оно устанавливается. В последнем случае привилегии называют одиозными (priv. odiosa), и мы имеем пример таких привилегий хотя бы и в ныне действующем французском законе об изгнании из пределов Франции членов всех прежде правивших в этой стране династий. Но подобные привилегии вообще редки; они противоречат обычному словоупотреблению и не устанавливаются иначе, как законодательными актами. Поэтому с ними и не считаются, когда говорят о привилегиях, предполагающих в подавляющем большинстве случаев льготу и преимущественное право для того, кто ими пользуется (priv. favorabilia).

Такая льгота может быть установлена сингулярной нормой права в отношении не только известных совокупностей лиц, напр., женщин, солдат, несовершеннолетних, сельского населения и т. д., как это было в римском праве (эти случаи подходят особенно близко к привилегиям в тесном смысле), но и в отношении к объективному составу того или другого права без связи с каким бы то ни было личным положением. В виде примеров тех и других привилегий, основанных на сингулярном праве, можно сослаться на встречающиеся и во многих из современных законодательств привилегии военнослужащих в отношениях не только публичного, но и гражданского права, напр., по составлению завещаний вне предписанных для них общими нормами форм. Можно вспомнить и об установленной немецким правом привилегии чиновников на отход от найма квартиры в случаях перемещения по службе, о почти повсеместных привилегиях купцов в отношении к их промыслу, о привилегиях членов парламента в отношении к совершаемым ими проступкам и преступлениям, о праве отдающего внаймы на задержание вещей, внесенных нанимателем в свое помещение, о привилегированных правах кредиторов на конкурсе над должником, о привилегии рабочего в отношении к своей заработной плате, против которой немецкое право не допускает ни зачета встречных требований работодателя, ни взыскания со стороны других кредиторов - по крайней мере, в размере двухнедельного пропитания рабочего и его семьи. Приведем еще положение римского права, по которому usucapio, или давностное владение, продолжает свое течение, вовсе не прерываясь, и при hereditas jacens, т. е. том состоянии наследства, которое называют "лежачим" и характеризуют отсутствием наследника, исключающим в то же время и возможность владения.

Во всех приведенных примерах мы видим не противоречие принципам права с их логическими последствиями, приписываемое до сих пор многими юристами всем положениям сингулярного права, а результат выделения из какой-либо нормы общего содержания особого фактического признака, наличностью которого и вызываются особые юридические последствия, отличные от последствий общей нормы, не заключающей в себе этого фактического признака. Например, римское право в своем развитом виде требовало исполнения договоров, заключающих в себе и дарственные обязательства, но если договаривающиеся стороны были супруги, то дарение объявлялось ничтожным. За собственником признано право отчуждать свою вещь; но если эта вещь - fundus dotalis, т. е. земля, входящая в состав приданого жены, которое состоит в собственности мужа, то отчуждение запрещено. Поручители в случае неисправности должника обязаны покрывать его обязательства; но если поручитель - женщина, то она свободна от этого обязательства. На подобные же случаи можно указать и в современном праве. Права по обязательствам могут быть, в виде общего правила, переданы по договорам в другие руки; но обязательства с некоторыми специфическими признаками - непередаваемы. Составление завещаний требует известных форм, опущение которых вызывает их недействительность; но на борте судна, плавающего далеко от отечественных берегов, завещания могут быть составлены и в особых, значительно упрощенных формах и т. д.

Таким образом, преимущества или привилегии, предоставляемые сингулярным правом, - которое сходится в этом смысле с особенным, или специальным правом, - суть не что иное, как уклоняющиеся от действия какой-либо слишком общо выраженной нормы юридические последствия другой, менее общо выраженной нормы, которая, при равенстве всех остальных условий, заключает в себе какое-нибудь фактическое обстоятельство, отсутствующее в общей норме и вызывающее отличные от нее последствия. И это, делая возможным более справедливое удовлетворение разнородных потребностей жизни, объясняет как важное значение, так и непрерывающееся поныне действие и сингулярного права, и основанных на нем привилегий*(316) .

2. Привилегии в тесном смысле представляют собой также известные преимущества, уклоняющиеся в своем содержании от юридических последствий общих норм, но они отличаются от рассмотренных выше привилегий в широком смысле и особенно характеризуются своим способом возникновения. Этот способ возникновения состоит, как мы на это уже указывали, в индивидуальном акте государственной власти, последствием которого только на предусматриваемый им случай и является привилегия в тесном смысле этого слова. Приведем в виде примеров: пожалование какому-либо лицу дворянства и других отличий; выдачу железнодорожных и других концессий; наделение того или другого лица преимущественным правом пользования в каких-нибудь публичных водах для устройства мельницы, оросительных сооружений и т. д.; дарование правоспособности какой-нибудь ассоциации, не могущей пользоваться ею в силу абстрактных норм ни общего, ни сингулярного права; освобождение от какой-либо тягости, напр., налога; предоставление какому-нибудь промышленному предприятию права экспроприации, т. е. принудительного отчуждения известных земельных участков для устройства дороги, канала и т. п. : Во всех этих случаях мы, несомненно, находим установление того или другого преимущественного права; но так как не всякое преимущественное право опирается на привилегию, а может основываться, как это было показано, и на сингулярных нормах абстрактного права, то привилегии в тесном смысле и приходится отличать от других преимущественных прав по способу возникновения, которым служит для них индивидуальное правообразование.

Но как понимать такое правообразование и где видеть его юридическое основание? При ответе на эти вопросы мнения юристов расходятся. Пухта и Бринц, вместе с их многочисленными последователями, думали, что привилегии нельзя опереть ни на какое объективное право и что они зависят целиком от власти и воли концедентов, т. е. жалующих их лиц. Но если привилегия есть право и производит юридические последствия, то она должна быть приведена в какую-нибудь связь с действующим правопорядком, и концедента привилегии, если им оказывается даже абсолютный монарх, нельзя не мыслить как лицо, наделенное известными правовыми качествами.

Другое мнение, принятое особенно в старой юриспруденции, видело в основании привилегий договор между главой государства и лицом, получающим привилегию, и таким обоснованием хотело оградить привилегии от произвола государственной власти. Но теперь это мнение оставлено ввиду того, что переносить теорию государственного договора на отношения между частным лицом и государственной властью признано неправильным, и, затем, договор может служить только побудительным мотивом, а не основанием для привилегий, всегда представляющих собой односторонние акты государственной власти. Это можно видеть, напр., на законах, регулирующих положение католической церкви на основании конкордатов с римской курией, или на таможенных законах, издаваемых в связи с торговыми трактатами между двумя или несколькими государствами.

Наконец, по господствующему теперь воззрению, привилегии суть акты законодательной власти, устанавливающие субъективные права как исключения из общего правила. Законодательство ставит, по этому воззрению, как абстрактные, так и конкретные нормы, поручая в некоторых случаях, ввиду облегчения своей задачи, установление конкретных норм и другим органом государственного управления. Отсюда - разделение привилегий на законодательные и административные. Но в обоих случаях основанием привилегий считается исключительный закон, стоящий независимо от общей нормы и так же необходимый, как и достаточный для понятия привилегии.

Против этого воззрения справедливо восстает Штаммлер, указывая на его противоречие понятию права и существеннейшему из признаков этого понятия. Право есть, прежде всего, внешняя власть, требующая себе подчинения со стороны всех и отличная от произвола именно тем, что ей повинуются все, включая сюда и органы правосоздания - по крайней мере, до тех пор, пока существующее право не отменено или не заменено другим. Право должно оставаться правом, и если от него уклоняются в отдельных случаях, оставляя его в целом неотмененным, то это будет уже не право, а нарушение права и произвол, все равно, от кого бы такое уклонение ни исходило: абсолютного монарха, парламента или непосредственного народоправства. Напрасно было бы думать, что органы законодательства не могут совершать нарушения права. Их право на законодательство не делает еще правом всякий исходящий от них приказ. Произвольное распоряжение, изданное не в том порядке, который установлен для издания законов, и изменяющее действующее право только на отдельный случай, не делается законным от того, что оно исходит от органов, которым предоставлено изменять право только в установленном для того порядке. Если, напр., действующее право запрещает создание привилегий в защиту авторского права, то подобная привилегия не может быть создана по праву и органами законодательства. Для законности такой привилегии потребовался бы особый закон, отменяющий ее запрещение.

Так же правильно, по нашему мнению, возражает Штаммлер и против самого понятия законодательных привилегий, указывая на то, что деятельность органов законодательства, при их установлении, есть не законодательная, а административная. В самом деле, устанавливаемые в законодательном порядке привилегии, - в этот разряд можно отнести, напр., привилегию на престолонаследие в пользу детей, рожденных в морганатическом браке, привилегия корпоративных прав, принудительного отчуждения и т. д. на случаи, непредвиденные законом и уже поэтому требующие особой законодательной санкции, - эти привилегии продолжают отличаться своим конкретным характером от прав, имеющих свое основание в законе, и не могут обойтись без разрешающей их установление юридической нормы. И мы считаем это положение тем более неоспоримым, что оно соответствует разъясненному выше понятию общности закона, которое уже само по себе исключает законодательную функцию власти, устанавливающей такие привилегии*(317) .

Все приведенные против господствующего учения возражения будут само собой устранены, если мы допустим, вместе с Штаммлером, что каждая привилегия предполагает разрешающую ее юридическую норму и есть не что иное, как осуществление такой нормы. Объективное право считает возможным допускать в известных направлениях исключения из установленных им общих норм, и эти исключения делаются привилегиями именно потому, что они допускаются и в той мере, в какой они допускаются объективным правом. Поэтому в понятие привилегии и надо ввести, сверх двух принимаемых и господствующим учением элементов: исключительной нормы и ее исключительного действия - еще третий, а именно - норму о допустимости того или другого рода привилегий, т. е. возможности уклонения в том или другом направлении от общего права. Тогда мы получим следующее определение привилегии: это будет индивидуальный акт государственной власти, направленный на установление какого-нибудь преимущественного права в силу нормы, разрешающей установление такого преимущественного права*(318) .

3. Привилегии необходимы потому, что законодательство и другие источники общих норм не могут удовлетворить всем предъявляемым к ним жизнью требованиям. Каждое общее правило, если оно есть даже исключительное право (jus singulare), может разрешать, не погрешая против справедливости, только ограниченное число случаев из того неограниченного в своей возможности комплекса явлений, который оно берет лишь в его родовых признаках и средних цифрах. По ту и другую сторону этих случаев остаются вопросы, которые нельзя разрешить удовлетворительно нормами, выработанными в чисто технических целях возможно легкого и обеспеченного применения. И чем сильнее и сознательнее общество стремится придти к справедливому правопорядку, тем чаще оно обращается к сингулярному праву и привилегиям как одному из средств добиться в каждом отдельном случае того, что более всего соответствует основной идее права. Напр., общество жертвует в известных случаях принципом собственности и лишает собственника его права, перенося это право даже на другое лицо, если данный собственник замыкается в свое право или противится полезным для всех предприятиям, вроде устройства железной дороги, или угрожает пользованием своей собственностью жизни, здоровью и другим существенным благам. Было бы так же несправедливо, если бы расточители и закоренелые пьяницы не были ограничены в своей дееспособности, или концессионеры, не исполняющие своих обязательств, не были лишены своих концессий, или пережившее себя и ставшее бесцельным учреждение не было закрыто или преобразовано государственной властью. Поэтому нельзя удивляться и тому, что - хотя изобилие привилегий и характеризует эпохи сравнительно неразвитого состояния права, как, напр., Средние века, а наше время стремится, напротив, к уравнению в правах и регулированию юридических отношений на основании общих норм, - привилегии все-таки не исчезают и в современном праве, обнаруживая скорее тенденцию к дальнейшему развитию.

Отменяются привилегии, противоречащие новому правосознанию, как, напр., сословные привилегии, но вводятся другие привилегии, индивидуализирующие и смягчающие строгость и шаблонность общих норм, напр., привилегии для рабочих классов, беременных женщин, членов парламента и т. д. И если многие из прежних привилегий, как, напр., авторское право, права на изобретения, привилегии университетов, некоторые преимущества акционерных компаний и т. д., вышли из употребления только потому, что они возведены теперь на степень общего права, то уже это обстоятельство говорит за то, что привилегии играют вообще большую роль в истории развития права и что без них не обходятся и очень развитые состояния права*(319) .

4. Отвергая сведение всех привилегий на акты законодательной власти как их общее основание, мы можем допустить деление привилегий на законодательные и административные в смысле различия в порядке их установления. Законодательными привилегиями будут в этом случае те, установление которых требует участи законодательных органов государственной власти, а административными - те, которые предоставляются органами административной власти путем, напр., патентов на изобретения, некоторых видов концессий и т. д. Эти последние привилегии имеют особенное практическое значение, и о них мы скажем еще несколько слов.

Некоторые юристы предполагают и при административных привилегиях законодательные акты, но это неправильно уже потому, что мы имеем здесь дело с действиями административных органов в пределах существующего права и предоставленной им власти, куда законодательство не имеет нужды вмешиваться в каждом отдельном случае проявления этой власти.

Административные органы участвуют в юридических действиях отдельных лиц в двух формах: 1) в форме соленизирования, или укрепления частных актов, как это мы видим, напр., при инсинуации, или занесении в судебные книги дарений свыше определенной суммы, записи поземельных прав в ипотечные книги, совершении нотариальных актов и т. д., и 2) в форме предоставления известных прав, когда административная власть не только освещает частные акты, но и сообщает им юридическую силу, устанавливая те или другие права. Относительно прав, возникающих этим последним способом, необходимо различать опять два класса.

а) Обыкновенные гражданские права, устанавливаемые, по общему правилу, частной волей, частным актом, предоставляются в известных условиях и административной властью. Таково, напр., право собственности, получаемое залогодержателем на заложенную вещь, в силу присуждения ему этого права государственной властью: собственность здесь такая же, как и во всех других случаях, но она дается государственной властью. Сюда же могут быть отнесены: наступление совершеннолетия на основании специального признания государственной власти ранее установленного для этого времени срока (venia aetatis), легитимация, или узаконение внебрачных детей на основании рескрипта или распоряжения правительственной власти (emancipatio Anastasiana), право moratorium"а, или отсрочки в исполнении всех или только некоторых обязательств на время войны или других общественных бедствий, пожалование известных корпоративных прав и т. д.

б) Права, стоящие за границей частной автономии и не способные по своему содержанию возникать частным путем, устанавливаются уже поэтому специальными актами государственной власти. У римлян такие права возникали посредством так наз. constutio principis personalis, т. е. специального императорского указа, и император, соединяя в своем лице законодательную власть с административной, отправлял ту и другую в одной и той же форме "конституций". Это обстоятельство и ввело европейскую юриспруденцию в заблуждение относительно характера указываемых привилегий, которые были признаны законодательными только потому, что не было обращено достаточно внимания на смешение законодательной власти с административной в государственном строе Римской Империи. В каноническом и германском праве эти привилегии, касавшиеся отношений, не подлежавших частной регламентации, получили особое развитие. Сюда принадлежали: различные виды десятины, равно как и освобождения от десятины, исключения из общей юрисдикции, права на мельницы и другие так наз. "Bahnrechte", или промышленные монополии, патенты на различного рода изобретения, права на устройство ярмарки, открытие аптек, лавок и т. д. Этот вид привилегий называли в особенности привилегиями, и процветание их объясняется, с одной стороны, хозяйственным и сословным строем Средних веков и, с другой - недостаточным развитием отвлеченной мысли, подымавшейся с трудом до абстракции общих положений права. Вместо равенства, устанавливаемого этими последними, господствовали индивидуальные различия; вместо общности в праве - бесконечные особенности и часто монополии, завладеваемые отдельными лицами и классами лиц. Новые законодательства относятся к подобного рода привилегиям неблагоприятно, то отменяя, то заменяя их либо общими нормами, либо привилегиями, осуществляющими или, по крайней мере, долженствующими осуществлять не математическое, а материальное равенство людей в условиях пользования их субъективными правами.

По своему содержанию административные привилегии, как и все другие, характеризуются уклонением от общего права, которое состоит или в ограничении публики в пользу привилегированного лица, или в освобождении этого последнего от какой-либо лежащей на нем обязанности, напр., налога, дорожной повинности, общей юрисдикции и т. д. Иная и более положительная характеристика содержания привилегий была бы вообще неправильна, так как само по себе каждое отношение, нуждающееся в юридическом определении, может быть регулировано путем как закона, так и привилегии. Поэтому и права, создаваемые привилегиями, могут принадлежать самым различным классам прав: ими могут быть публичные и гражданские права, и в последнем случае - собственность, сервитут, обязательство, вотчинная повинность, промышленное право, торговое полномочие и т. д. И все эти права, делаясь предметом привилегий, подчиняются тем же нормам, что и права соответственных категорий, основанные на законе. Собственность, сервитут и т. д. остаются теми же, все равно, возникают ли они путем привилегии или закона. Поэтому следует отвергнуть и утверждаемые прежними теориями особенности в способах возникновения и прекращения прав, основанных на привилегиях. Передаваемость их по наследству зависит тоже как от установительного акта привилегии, так и от содержания устанавливаемых этим актом прав, но сингулярное преемство, по общему правилу, не допускается, т. е. отвергается в случаях сомнения, ввиду личной природы привилегий. Так же неправильно утверждение о прекращении всех привилегий путем отречения, давности и злоупотребления ими. Влияние как этих, так и других оснований прекращения прав на привилегии определяется родовыми признаками прав, служащих предметом привилегий, а не способами возникновения этих прав.

Таким образом, содержание привилегий не может быть исчерпано известными составами фактов и подойдет скорее под общие юридические категории, хотя большинство юристов продолжает еще различать следующие виды привилегий. Во-первых, говорят об аффирмативных, или утвердительных, и негативных, или отрицательных привилегиях: первыми называют исключительные права против третьих лиц, которые, т. е. эти права, подразделяют еще на абсолютные, как, напр., патенты, исключающие права всех (это - монополии), и относительные, как, напр., привилегия на открытие аптеки, совместимая с привилегией того же содержания другого лица: негативные привилегии, называемые также диспензациями, представляют собой освобождение от какой-нибудь обязанности, налагаемой законом, напр., того или другого препятствия к вступлению в брак, той или другой тягости, напр., налога, общей юрисдикции и т. д. Во-вторых, по отношению к носителям привилегии различают: а) личные привилегии (privilegium personae), жалуемые определенному лицу и неразрывно с ним связываемые; б) вещные привилегии (privilegium rei), прикрепляемые к какой-либо вещи, так что всякий, кому достается эта вещь, получает и соединенную с ней привилегию; в) если для этого требуется еще какое-нибудь личное качество, то привилегия называется смешанной (privilegium mixtum); г) privilegium causae связывается с каким-нибудь отношением или положением лица, напр., отправлением должности. В-третьих, различают еще возмездные и безвозмездные привилегии (priv. onerosa et gratuita), но это различие не имеет уже никакого значения, так как для понятия привилегии безразлично, стоит ли она какого-нибудь имущественного пожертвования наделяемому ею лицу или нет. Наконец, в-четвертых, различие между договорными и недоговорными привилегиями (priv. conventionalia et non conventionalia) прямо ошибочно, так как мы уже знаем, что всякая привилегия есть односторонний акт государственной власти, а не договор*(320)

Средства выражения категории рода

Категория рода существительного - это несловоизменительная синтагматически выявляемая морфологическая категория, выражающаяся в способности существительного в формах ед. ч. относиться избирательно к родовым формам согласуемой (в сказуемом – координируемой) с ним словоформы: письменный стол , большое дерево ; Вечер наступил , Девочка гуляла бы ; Окно открыто ; Ночь холодная .

Все существительные в русском языке, кроме pluralia tantum, подводятся под один из трех родов, мужской, женский и средний. При характеристике рода существительных как морфологической категории в первую очередь возникает вопрос о том, можно ли приписать выражение рода окончанию существительных, так как только в этом случае род можно считать морфологической категорией существительных.

Этот вопрос возникает по ряду причин.

1) Род не всегда связан со словоизменением, он есть и у несклоняемых существительных: атташе – м. р., мадам – ж. р., фойе – ср. р.

2) Окончания существительных во множественном числе не обладают свойством дифференцировать родовую принадлежность слова.

3) Не всегда род изменяемого существительного в единственном числе можно определить по окончанию, например, лексема домишко в И. п. имеет окончание -о, а относится к мужскому роду; лексемы домина, юноша имеют в И. п. окончание -а , и тоже относятся к мужскому роду.

4) Собственно существительные (т. е. не субстантиваты типа столовая, больной, больная) по родам не изменяются.

5) Формы типа клавиш/клавиша, георгин/георгина образуют варианты одной лексемы.

Перечисленные причины свидетельствуют о том, что род существительного не всегда выражается окончанием. Однако это не означает, что окончание существительных вообще не связано с родом: существует определённая зависимость рода от типа субстантивного склонения.

Таким образом, род существительных образует грамматическую категорию без специфических морфологических средств выражения. Субстантивная флексия при выражении рода нуждается в поддержке другими признаками слова. Таким образом, в выражении категории рода оказываются втянутыми средства разных языковых уровней:

1) морфемные (морфологические) – окончания: пруд, река, озеро, портной, столовая, жаркое;

2) фонематические – конечная фонема основы (нулевая флексия является показателем мужского рода, если основа существительного заканчивается на парную твердую согласную или : дом, стол, санаторий);

3) словообразовательные – субстантивные суффиксы, большинство которых имеет родовую принадлежность: подсвеч-ник , сахар-ниц- а, брат-ств -о;

4) лексические – род «предсказывается» лексической семантикой (дедушка, дядя, подмастерье, мадам, денди;,

5) синтаксические (согласование прилагательного и глагола с существительным: новое пальто, районная МТС, черный кофе, домишко виднел ся, пальто упало).

В связи с тем, что род выражается языковыми средствами разных уровней, родовая принадлежность слова может определяться по разным основаниям.

Есть слова, род которых определяется по одному признаку: в слове папа – по лексическому значению, а в слове столовая – по морфологическому (окончанию –ая). Но в большинстве случаев род предопределяется совокупностью признаков: в непроизводных словах типа пруд, река, озеро род определяется окончанием (после соответствующих согласных) в сочетании с неодушевленностью; в производных суффиксальных существительных род выражается суффиксами в сочетании с системой флексий: учи-тель , учитель-ниц -а, нежн-ость , кап-ель , благород-ств -о, пад-ени j -е, воронь- j -ё (за исключением существительных, образованных при помощи суффиксов субъективной оценки: дом-ишк -о, за-иньк -а, холод-ин -а) и т. д. Кроме этого, есть слова, род которых определяется по типу склонения, хотя сама отнесенность существительного к тому или иному типу склонения в языке никак не мотивирована. Такими являются, во-первых, непроизводные существительные мужского и женского рода с нулевым окончанием после мягких согласных и после шипящих (лень, день, бич, ночь, нож, рожь), во-вторых, слова среднего рода на -мя (знамя, племя, семя и др.). Можно сказать, что в современном русском языке род таких слов определяется на основе узуса, хотя и выражается совокупностью окончаний. Не случайно именно в словах подобного типа при словоупотреблении нередко наблюдается колебание в роде: шампунь мой, шампунь моя, тополь мой, тополь моя, вуаль мой, вуаль моя, тюль мой, тюль моя.

Еще меньше свойствами самого слова определяется род несклоняемых существительных. По общему правилу, слова, называющие лиц мужского пола, относятся к мужскому роду, слова, называющие женщин, - к женскому роду: мадам, леди, фрау, Кармен, Элен, рантье, идальго, конферансье, денди, кюре, атташе . Если несклоняемое существительное является одушевленным (но называет не лицо), то оно может употребляться и в мужском, и в женском роде (кенгуру мой и кенгуру моя). Род остальных неизменяемых слов, т. е. неодушевленных существительных, устанавливается на основе узуса, определяется по словарю. При этом можно отметить, что большинство неодушевленных несклоняемых слов относится к среднему роду (алиби, депо, пюре, фойе, метро, пальто, буриме, конфетти, такси), некоторые слова употребляется в двух родах: кофе м. и ср., пенальти м. и ср., виски м. и ср., рагу ср. и м. р. Когда существует слово с родовым значением по отношению к несклоняемому существительному, то род последнего чаще всего совпадает с родом первого: кольраби ж. р. (капуста), салями ж. р. (колбаса), цеце ж. р. (муха), авеню ж. р. (улица), хинди м. р. (язык), сирокко м. р. (ветер), названия городов, журналов обычно мужского рода, названия рек, газет, республик - женского рода.

В несклоняемых аббревиатурах род определяется по главному слову сочетания, свернутого в аббревиатуру: МГУ м. р. = Московский государственный университет , ООН ж. р. = Организация Объединенных Наций, ЦДРИ м. р. = Центральный дом работников искусств. Но это правило действует непоследовательно: аббревиатуры РОНО (районный отдел народного образования), РОЭ (реакция оседания эритроцитов) и некоторые другие – среднего рода.

При определении рода существительных особо выделяют слова с суффиксами субъективной оценки -онк -а, -оньк -а(-еньк -а), -ин -а, -ищ -е, -ишк -а/о, -ушк -а/о. Когда подобные суффиксы образуют слова с указанием на пол (мужской или женский), их род определяется по лексическому значению, например, папа → папенька, мужик → мужичонка м. р. В остальных случаях род производного слова определяется родом производящего слова: мысль ж. р. → мыслишка ж. р., заяц м. р. → зайчишка м. р., письмо ср. р. → письмишко ср. р., дом м. р. → домишко м. р., домина м. р., домище м. р., солдат м. р. → солдатушка м. р., холод м. р. → холодина м. р.

Синтаксически (с помощью согласования) можно выразить род любого существительного. Но определить род по согласованию можно далеко не всегда. В формах адъективно-субстантивных словосочетаний дифференцировать род возможно в И. п. ед. ч.: новый карандаш, новая ручка, новое перо, этот пенальти, это пенальти, эта кольраби. Что касается косвенных падежей (В. п. при этом не учитывается), то в них различают только женский и не-женский род: этой кольраби ж. р., этого пенальти м. р. и ср. р. Вне согласования, т. е. на основе других видов связи, синтаксическими средствами род существительных не определяется.

3.2. Классы существительных, выделяемые по признаку
родовой принадлежности слова

Род является классифицирующей грамматической категорией, он разделяет существительные на следующие классы:

1) существительные мужского рода. К ним относятся все слова, изменяющиеся по мужским парадигмам, типа дедушка. Михайло, денди, ЦДРИ, домишко, слово подмастерье, слово путь, а также все несклоняемые слова, с которыми сочетаются адъективные формы мужского рода;

2) существительные женского рода. К ним относятся все существительные, изменяющиеся по женским парадигмам (слова с окончанием -а /-я и нулевой флексией третьего склонения), исключая лексему путь, слова типа дедушка, зайчишка, задира и слова на -мя (знамя, племя, семя и др.) К женскому роду относятся также все несклоняемые слова, с которыми сочетаются адъективные формы женского рода;

3) существительные среднего рода. К среднему роду относятся слова, изменяющиеся по соответствующим парадигмам (т. е. с флексией -о /-е в И. п. ед. ч.), кроме слова подмастерье, слов типа Михайло, домишко, домище. К среднему роду относятся существительные бремя, время, вымя, знамя, пламя, племя, имя, семя, стремя, темя, а также все несклоняемые лексемы, с которыми сочетаются адъективные формы среднего рода;

4) существительные (преимущественно неодушевленные) с неустойчивым грамматическим родом. Это слова вроде рельс/рельса, калош/калоша, клавиш/клавиша, бакенбард/бакенбарда, заусенец/заусеница, чинар/чинара, мангуст/мангуста, вуаль (какая)/вуаль (какой) и т. п. В языке есть тенденция к закреплению за подобными существительными одного родового признака. Например, в современном языке лексема гравюра употребляется только в женском роде, а в «Мертвых душах» Н. В. Гоголя встречается как существительное мужского рода: По стенам навешано было тесно и бестолково несколько картин: длинный пожелтевший гравюр какого-то сражения... Вышли из употребления такие дублетные родовые формы, как зало, облак, санатория, госпиталь (ж. р.), табель (ж. р.), юнош, сенокоса, бисквита, авантюр и многие другие;

5) одушевленные существительные общего рода (или двуродовы́е субстантивы). Ядром этого класса являются слова, называющие лицо по характерному действию или свойству, стилистически маркированные: грязнуля, неряха, чистюля, тупица, пройдоха, тихоня, стиляга, подлиза, проныра, заика, непоседа, пустомеля и т. п.

К словам общего рода относят также

· уменьшительные имена собственные лиц мужского и женского пола: Валя, Лера, Саша, Шура, Сима, Женя;

· иностранные несклоняемые фамилии (Жолио-Кюри, Россини, Верди, Дюма, Рабле, Гюго), украинские фамилии на -о (Шевченко), фамилии типа Долгих, Крученых,

· несклоняемые личные существительные вроде визави, протеже, саами.

Слова общего рода специфически характеризуются тремя обязательными свойствами. Во-первых, они должны обозначать лиц и мужского и женского пола, во-вторых, в словосочетании и предложении они должны соединяться с согласуемыми формами мужского и женского рода, в-третьих, вне согласования их род не может быть определён ни как мужской, ни как женский.

К общему роду не относятся слова, у которых обнаруживаются отдельные из перечисленных признаков. Например, в предложении Кто-то писал ему из Москвы, что известная особа скоро должна вступить в законный брак с молодой и прекрасной девушкой (Пушкин) слово особа обозначает лицо мужского пола, но к общему роду его отнести нельзя, так как у него фиксированный род, и к нему не присоединяется прилагательное в форме мужского рода.

Не следует относить к общему роду и существительные типа доктор, профессор, историк, знаток, борец, называющие лиц по профессии или какому-нибудь качеству. Хотя такие существительные похожи на слова общего рода по значению и по согласованию форм сказуемого (Доктор принимал/принимала больных с двух часов до семи), но полностью с ними не совпадают. Во-первых, у слов доктор, профессор, историк род определяется вне контекста. Во-вторых, в структуре словосочетания с ними не соединяются адъективные формы женского рода, т. е. невозможно употребление: *Иду к знакомой профессору/к новой доктору на консультацию.

Точно так же не являются словами общего рода одушевленные и неодушевленные конкретные существительные, употребляемые в переносных (отрицательно оценочных) значениях: осел, медведь, верблюд, лиса, свинья, ворона, змея, пила, нож, шляпа.

По наблюдению исследователей, слова общего рода неоднородны, они делятся на три группы. В первую группу входят слова, генетически относящиеся женскому роду, например, умница. Сочетаясь с прилагательным мужского рода, такие лексемы называют лиц мужского пола, а в сочетании с прилагательными женского рода могут называть как лиц женского, так и мужского пола: Он – большой умница (Юра – большой умница). Он – большая умница. Она – большая умница .

Вторую группу составляют слова общего рода, генетически восходящие к мужскому роду: староста, судья, запевала, кутила. Частотно они употребляются в значении мужского рода. Форма прилагательного мужского рода при них указывает на лицо мужского пола, а форма женского рода – на лицо женского пола (наш/наша староста).

В третью группу входят существительные с равной степенью проявления свойств женского и мужского рода. К ним относятся, прежде всего, уменьшительные имена собственные и несклоняемые фамилии. Разграничение полов этими существительными также достигается с помощью согласуемых словоформ: наш Саша сказал, наша Саша сказала;

6) шестой класс образуют pluralia tantum (духи, ножницы, сани), т. е. слова, не имеющие морфологического рода.

Похожая информация.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

§ 1. Языковой статус субъективно-оценочных образований.12

§ 2. Словообразовательное значение субъективной оценки.22

§ 3. Субъективно-оценочное образование в языковом контексте.30

§ 4. Появление у субъективно-оценочных образований несвойственных им функций.45

§ 5. Опрощение субъективно-оценочных образований.52

§ 6. Субъективно-оценочные производные и их производящие как члены словообразовательных оппозиций.65

§ 7. Парадигматика субъективно-оценочных образований.77

ГЛАВА ВТОРАЯ

Стилистика субъективно-оценочных образований.83

§ 1. История вопроса.83 /

§ 2. Значения словообразовательное и стилистическое. 88

§ 3. Стилистические морфемы.89

§ 4. "Окраска" и "оттенок".90

§ 5. Субъективная оценка и коннотация.92 f,

§ 6. Субъективно-оценочные образования как средство выражения иронии.95

§ 7. Стилистические функции субъективно-оценочных образований.96

§ 8. Субъективно-оценочные образования и функциональные стили.100

§ 9. Субъективно-оценочные образования в нелитературных формах русского языка.107

§ 10. Субъективно-оценочные образования в контексте языковом, национальном и индивидуально-психологическом.".111 ^

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Имя существительное.118

§ 1. Субъективная оценка предмета. .118

§ 2. Разновидности субъективно-оценочного значения имен существительных. 119

§ 3. Древнейшие уменьшительные суффиксы.133

§ 4. Суффиксы существительных, использующиеся в русской письменности с XVв. 157

§ 5. Субъективно-оценочные суффиксы, вошедшие в русский литературный язык в XIX в, и другие.172

§ 6. Суффиксы существительных, субъективно-оценочное значение которых не является основным.185

§ 7. Субъективно-оценочные приставки имен существительных.192

§ 8. Субъективно-оценочные личные собственные имена.193

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Имя прилагательное.199

§ 1. Субъективная оценка качества.199

§ 2. Разновидности субъективно-оценочного значения у прилагательных.201

§ 3. Субъективно-оценочные суффиксы прилагательных.204

§ 4. Субъективно-оценочные приставки прилагательных.211

ГЛАВА ПЯТАЯ

Наречие.215

§ 1. Признак признака и его субъективная оценка.216

§ 2. Субъективно-оценочные суффиксы наречий.217

§ 3. Субъективно-оценочные приставки и конфиксы наречий.220

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Глагол.222

§ 1. Субъективная оценка действия.222

§ 2. Субъективно-оценочные глаголы: история вопроса.223

§ 3. Субъективно-оценочные суффиксы глаголов.225

§ 4. Субъективно-оценочные приставки глаголов.228

§ 5. Субъективно-оценочные конфиксы глаголов.232

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Семантический способ субъективно-оценочного словообразования.237

Рекомендованный список диссертаций

• Экспрессивно-деятельностные функции субстантивного словообразования в языке В. Шукшина: Эмоционал.-оценоч. суффиксация 1997 год, кандидат филологических наук Филиппова, Светлана Ивановна

• Имена существительные с модификационными значениями в русском языке 2002 год, кандидат филологических наук Баранова, Наталия Алексеевна

• Слова на -ИН(а) в народной речи: Комплексное изучение на материале псковских говоров 2000 год, кандидат филологических наук Гарник, Юлия Ивановна

• Вариативность употребления суффиксов оценки в португальском языке 2005 год, кандидат филологических наук Быков, Александр Николаевич

• Слова и морфемы на -о в современном немецком языке 2002 год, кандидат филологических наук Сатковская, Ольга Николаевна

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Категория субъективной оценки в русском языке»

Актуальность исследования. Данная работа представляет собой первое систематическое исследование одной из словообразовательных категорий современного русского языка - категории субъективной оценки. Анализируются пути ее формирования, состав иктура, определяется место среди других языковых категорий.

Начало изучений субъективно-оценочных образований было предпринято уже в первой русской научной грамматике - "Российской грамматике" М. В. Ломоносова. В ней впервые описываются имена существительные и прилагательные, имеющие уменьшительные и увеличительные суффиксы. В дальнейшем данная группа слов привлекала внимание таких ученых, как Барсов, Греч, Востоков, Павский, Буслаев, Аксаков, Шахматов, Виноградов и др. Анализу подвергались только имена и, частично, наречия. Основное внимание уделялось выявлению состава субъективно-оценочных морфем и семантике слов, образованных при их помощи. В середине XX в. разгорелась дискуссия о том, являются ли данные образования самостоятельными словами или это грамматические формы слов. Было представлено несколько точек зрения, однако до сих пор вопрос остается открытым.

К настоящему времени написано немало работ, посвященных субъективно-оценочным образованиям, в основном это статьи, в которых нет единства мнений ни по вопросу о языковом статусе этих форм, ни об их семантике, ни о их системной организации в русском языке. Из монографий можно назвать лишь книги С.С.Плямоватой "Размерно-оценочные имена существительные в современном русском языке" (М., 1961) и Р.М.Рымарь "Лексическая и грамматическая деривация имен существительных категории субъективной оценки в языке фольклора" (Горловка, 1990). Как уже видно из названий, исседования посвящены узким вопросам субъективно-ценочного словообразования; то же самое можно сказать о кандидатских диссертациях (более десяти), написанных по данной теме.

Необходимость создания обобщающего труда, посвященного категории субъективной оценки, определяется, во-первых, наличием в русском языке огромного массива производной лексики со словообразовательным значением субъективной оценки, который нуждается в научном осмыслении; во-вторых, тем, что это одна из наиболее самобытных и оригинальных категорий русского языка. Благодаря существованию в русском языке субъективно-оценочных образований говорящий по-русски имеет возможность одним словом назвать предмет, признак или действие и дать ему оценку. Напр.: "милый, маленький, уютный город" - городок, "маленький, провинциальный, пыльный и скучный город" - городишко, "огромный, грохочущий, чужой город" - городище.

Научная новизна. Исследователи субъективно-оценочных производных обычно ограничиваются описанием имен, чаще - существительных, реже - прилагательных. Единичны публикации, посвященные субъективно-оценочным наречиям. Глаголы же, имеющие словообразовательное значение субъективной оценки, практически не исследовались, хотя их существование в русском языке было доказано В.М.Марковым в 1969 г.

В данной работе впервые осуществлено изучение субъективно-оценочных образований всех частей речи как членов единой языковой категории, в рамках которой оказываются объединенными имена (существительное, прилагательное), наречие и глагол.

Предмет и задачи исследования. Предметом настоящего исследования явились русские субъективно-оценочные образования разных частей речи. Задачи ставились следующие: 1) выяснить, что представляет собой категория субъективной оценки в современном русском языке: ее состав, структура, основные языковые значения, выражаемые посредством единиц данной категории, 2) понять, каким образом формировалась данная категория, какие формы были положены в ее основу и что является в настоящее время ядром категории субъективной оценки, 3) проследить, какие внеязыковые факторы обусловили наличие данной категории в русском языке, понять причины богатства форм и значений, ее наполняющих, 4) рассмотреть субъективно-оценочные производные разных частей речи как члены единой языковой категории, в рамках которой они образуют одну из подсистем языка и тесно взаимодействуют друг с другом и на структурном, и на семантическом уровнях, 5) выявить основные функции субъективно-оценочных образований, причины их расширения и сужения; проследить за использованием данных языковых форм в разных функциональных стилях, а также в нелитературных формах языка.

Источниками для исследования явились тексты самого разного типа: деловая и бытовая письменность XV - XVIII вв., записки русских путешественников и землепроходцев XV - XVIII вв., мемуары и частная переписка авторов XVIII - XIX вв., художественные произведения XIX - XX вв., современная публицистика (всего около двухсот); а также словари - диалектные, исторические, толковые словари современного русского литературного языка (всего 22). Такой круг источников, по которым производилась сплошная выборка субъективно-оценочных форм, был обусловлен, во-первых, необходимостью как можно более широкого по времени охвата изучаемой лексики, и во-вторых, повышенной частотностью данных слов в тех текстах, которые по своим языковым особенностям приближены к разговорно-бытовой речи.

Достоверность полученных результатов определяется как большим количеством и разнообразием источников, так и количеством собранного фактического материала: в тексте диссертации подвергнуто анализу около тысячи слов со словообразовательным значением субъективной оценки, в целом же в процессе исследования было собрано и проанализировано более двух тысяч субъективно-оценочных образований.

Исследование субъективно-оценочных образований осуществлялось путем применения различных лингвистических методов - описательного, исторического, структурного, стилистического, количественного. Были использованы следующие методики: методика наблюдения, позволившая выявить производные субъективной оценки в текстах, заметить их своеобразие на фоне других единиц; методика описания, использовавшаяся в целях фиксирования, систематизации и характеристики собранных фактов; методика сопоставления субъективно-оценочных образований и исходных слов, а также производных субъективной оценки между собой, что помогло обнаружить их сходства и различия, отделить существенное от несущественного, языковое от речевого; методика исторического сравнения, применявшаяся в целях анализа развития категории субъективной оценки в целом, ее подгрупп и единиц; методика транс формации - формы субъективной оценки в некоторых контекстах заменялись на исходные, неоценочные, в целях выявления семантической специфики первых; методика д и-стрибутивного анализа, которая использовалась для изучения речевого окружения субъективно-оценочных образований и их способности сочетаться с другими словами; методика внеязыкового соотнесения и мн. др.

Теоретическая значимость. В данной работе предложено решение некоторых спорных вопросов теоретического характера, в частности, - о природе субъективно-оценочных образований, о месте субъективно-оценочных аффиксов в русской морфемике и др. Кроме того, описание функционирования производных субъективной оценки в русском языке, представленное в диахроническом аспекте как история смены форм и значений, позволяет понять причины и пути формирования современной категории субъективной оценки и выявить тенденции ее дальнейшего развития. (Результаты настоящего исследования могут быть использованы в вузовском курсе лекций по современному русскому словообразованию, а также в спецкурсах для студентов филологических факультетов. Произведенный анализ оттенков словообразовательного значения субъективно-оценочных образований должен помочь лексикографам при описании данных лексических единиц в словарях.)

Результаты настоящего исследования были представлены в 20 докладах на научных конференциях в Ижевске, Омске, Красноярске, Тюмени, Кирове, Казани. По теме исследования разработан спецкурс для студентов филологического факультета и издано учебно-методическое пособие. В 1985 г. защищена кандидатская диссертация "История грамматического развития существительных субъективной оценки". Опубликовано 20 статей и тезисов. В полном объеме результаты изучения субъективно-оценочных образований отражены в монографии "Категория субъективной оценки в русском языке" (Ижевск, 1997. 264 е.).

Структура работы, ее членение на главы и параграфы определяется задачами исследования. В 1 главе, которая называется "Категория субъективной оценки как словообразовательная категория русского языка", рассматривается вопрос о природе субъективно-оценочных образований, а также причины и последствия морфологического опрощения данных производных слов. 2 глава посвящена стилистике субъективно-оценочных образований и содержит историю этого вопроса, изложенную в науке впервые. Анализируются стилистические функции данной группы слов и особенности их использования в функциональных стилях и в нелитературных формах русского языка. В главах 3-6 содержится материал по отдельным частям речи: существительному, прилагательному, наречию и глаголу. В них рассматриваются и вопросы теоретического характера, например, что понимается под субъективной оценкой предмета, качества, признака, действия, каким образом создаются новые субъективно-оценочные морфемы и т.д. В каждой главе представлена история изучения субъективно-оценочных образований соответствующей части речи. Порядок изложения фактического материала обусловлен составом аффиксов каждой части речи, при этом на протяжении каждой главы выдерживается исторический принцип исследования и описания каждого словообразовательного типа: от древнейших форм и значений к видоизменению их в среднерусский период и до настоящего времени. Глава 7 посвящена семантическому способу субъективно-оценочного словообразования. В ней впервые сделана попытка охарактеризовать субъективно-оценочные производные разных частей речи, образованные неморфемным способом. Работа заканчивается "Заключением", в котором подводится итог всему предпринятому исследованию.

История изучения категории субъективной оценки в русском языке. Традиция выделения в классе имен образований с уменьшительными суффиксами восходит к учениям древнегреческих авторов. Еще Аристотель писал о них в "Риторике": "Уменьшительным называется выражение, представляющее зло и добро меньшим, чем они есть на самом деле; Аристофан в шутку говорил в своих "Вавилонянах" вместо золота - золотце, вместо платья -платьице, вместо поношение - поношеньице и нездоровьице. Но здесь следует быть осторожным и соблюдать меру в том и другом" . Таким образом, греческому философу было известно об этих именах немало: что уменьшительное слово может быть использовано не только для обозначения реально малого предмета, но и для ослабления какого-нибудь сильного впечатления ("зло и добро меньшим"), что уменьшительные имена могут применяться "ради шутки"", и даже то, что не во всяком стиле речи пригодны такие слова ("соблюдать меру").

Первый собственно лингвистический анализ уменьшительно-ласкательных существительных был сделан также греками - в Александрийской грамматической школе. В единственной дошедшей до нас грамматике той эпохи, "Грамматическом искусстве" Дионисия Фракийца, среди семи видов производных имен называется и ласкательное, о котором сообщается следующее: "Ласкательное - выражающее безотносительно уменьшение первичного имени, например человечек, камешек, мальчонка" . По одному этому фрагменту уже можно судить о том, что это далеко не первое поверхностное наблюдение в области уменьшительных имен и что за ним стоит весь богатый опыт Александрийской школы. В этом кратком определении содержится ряд важных наблюдений о природе уменьшительно-ласкательных образований. Прежде всего, ласкательные имена, как и любые другие производные, автором грамматики прямо соотносятся с их производящими ("уменьшение первичного имени"), а не с явлениями действительности. Функция ласкательных имен определяется как уменьшительная, что представляет собой еще одно бесспорное положение: словообразовательные значения "уменьшения" и "ласки" органично связаны между собой в языке и обусловлены одно другим. Кроме того, уменьшительно-ласкательные имена отграничиваются Дионисием от близких по смыслу имен "сравнительных" и "превосходных", которые также рассматриваются им в ряду производных как их виды ("ласкательное - выражающее безотносительно уменьшение").

Итак, уже в первом (из дошедших до нас) своде грамматических правил греческого языка не только содержатся сведения о наличии в языке уменьшительно-ласкательных имен, но и дается им научное определение. В более поздних греческих и римских грамматиках сохраняется учение о семи видах производных имен, и среди них также называется ласкательное. Для примера можно сослаться хотя бы на грамматику греческого грамматиста Аполлония Дискола, написанную уже во II в. н.э.

Известно, что учение Д.Фракийца послужило основой для создания всех европейских грамматик, в том числе и русской. И первое представление об уменьшительных именах было заимствовано славянскими учеными из греческих и латинских грамматик и из их переводов на русский язык. Можно упомянуть, в частности, перевод с немецкого языка А.А.Барсовым латинской грамматики Целлария, в котором читаем: "Diminutiva. Умалительные, значат уменьшение и делаются по большей части с буквою L: Filiolus сынок, Libellus книжечка" .

В первой печатной греко-славянской грамматике (1591) также содержатся сведения о том, что у имен имеется "начертание умалительное", приводится для примера греческое слово, переведенное как "кораблик" .

В знаменитой грамматике Мелетия Смотрицкого, составленной "по образцам греческим и латинским" , впервые встречаем нечто новое в области славянского субъективно-оценочного словообразования: среди разных видов производных имен, кроме "умалительного", автор называет еще и "уничижительный" вид, причем оба термина поясняет: "Умалительного вида имя есть еже вещи умаление знаменует: яко, словице / слова: Телице / тела: и проч. Уничижительного вида имя есть еже уничижение вещи приносит: яко, вретище / врету: женище / жене: детище / дитяти: и проч." .

Среди примеров умалительных имен Смотрицкий приводит два слова, образованные от существительных среднего рода при помощи суффикса -иц(е) (совр. русск. словцо и тельце). Выделяя группу уничижительных имен, ученый впервые и, скорее всего, самостоятельно открывает для науки эти образования как оригинальную черту современного ему славянского языка. Подбор примеров также свидетельствует о том, что такое выделение производится впервые: рядом с двумя отсубстантивными производными "женище" (жена) и "детище" (ребенок) упомянуто и приглагольное "вретище" (одежда из грубой толстой ткани, надевавшаяся в знак скорби), где -ищ(е) не является субъективно-оценочным суффиксом, а негативная семантика слова (об убогой одежде; рубище) вторична.

Слово, выбранное Смотрицким в качестве термина для определения таких имен, образовано от глагола "уничижать", использовавшегося в XVI - XVII вв. в значении "презирать". Таким образом, в славянском языке М.Смотрицкий открыл производные имена, при помощи которых высказывается презрение по отношению к обозначаемому ими предмету или лицу. Позднее Ломоносов определит имена на -ище как увеличительные, которые называют к тому же "вещь грубую", а термин "уничижительные" применит только к именам на -ишко и -енцо, что для его времени будет точно соответствовать фактам русского языка. Но Смотрицкий, по-видимому, столь же точен для своего времени; да к тому же среди названных им слов на самом деле нет ни одного, называющего реально большой предмет (они, напротив, ближе к уменьшительно-уничижительным).

Обычно, излагая историю русского языкознания, современные исследователи не называют обширного труда "Грамматично исказание об руском езику", написанного сербом Юрием Крижаничем в 1666 г. в ссылке в Тобольске. Fie без основания считается, что это грамматика не русского языка, а языка общеславянского, да к тому же созданного самим Крижаничем, и что она не имела "исторического значения и влияния на развитие русской науки. частью по непонятности языка., частью по неблагоприятным условиям личной судьбы автора" . Однако наше внимание не могла не привлечь эта замечательная работа, поскольку Крижанич впервые в русской науке подробно анализирует образование уменьшительных имен, причем не только существительных, но уже и прилагательных, указывает на некоторые особенности их склонения и даже дает рекомендации по их употреблению! Примечателен и сам термин, выбранный им, - "имена уменыпална", то есть "уменьшительные", который снова появится на страницах грамматик только в следующем веке, вытеснив собою устаревший "умалительные".

Крижанич, почти за 90 лет до Ломоносова, рассматривал интересующие нас производные в соответствии с их грамматическим родом, указывая при этом и на словообразующий аффикс: "Женска бо на ица: . ако сут уменшална: кт, Сестрица, главица, овчица" . О существительных среднего рода: "Уменшална им це: кт, Дитетце, Очце, Жалце, Коленце, Оконце.". Уменьшительные существительные мужского рода, пишет автор, "идут на ец, иц, ок: кт, Братец, Коньиц, Синок. по руску идет цов: . Братцов: или паче. Братцев".

Именно у Ю.Крижанича впервые находим наблюдение, касающееся уменьшительных прилагательных (нам неизвестно, чтобы кто-либо до него писал об этом): "Уменшална. . По руску наенок, или онок, кт. Маленок, Сладенок, Топленок, Скоренко, Худенко."

В соответствии со своими лингвистическими пристрастиями автор дает некоторые рекомендации по употреблению уменьшительных существительных среднего рода. Его негативное отношение к производным на -ко, -енко, -ишко было вызвано их яркой стилистической сниженностью в русском языке XVII в. Описанные ученым уменьшительные имена во многом отражают лексический состав именно русского языка того периода (сестрица, оконце, братец, сладенек, скоренько и др.), и будь грамматика Крижанича широко известна в XVII - XVIII вв., наблюдения относительно данной группы имен (не говоря уже о всей работе в целом) несомненно привлекли бы внимание ученых.

Итак, начало научному описанию субъективно-оценочных имен было положено еще в работах ученых древнего мира и перенесено на русскую почву грамматистами XVI - XVII вв. Именно тогда были сделаны первичные наблюдения в этой области. Но только в середине XVIII в. эта группа производных имен получила первое достаточно полное систематическое описание в "Российской грамматике" М.В.Ломоносова. В ней все субъективно-оценочные образования рассмотрены в одном разделе, имеющем название "О именах увеличительных и умалительных". Такое объединение разнооформленных слов свидетельствует о том, что ученый осознавал производные этих двух типов членами одной большой группы. Ломоносов обнаружил сложность семантики русских субъективно-оценочных имен, описал их морфологию, отметил случаи опрощения и т.д.

Следующий значительный шаг в изучении и описании субъективно-оценочных производных был сделан А.А.Барсовым в его "Российской грамматике" (1783 - 1788). Эта замечательная работа не была в свое время опубликована, хотя существование нескольких списков показывает, что ею все-таки пользовались. Кроме того, автор имел возможность распространять свои взгляды в устном преподавании. В его грамматике уточняется большинство ломоносовских положений в части субъективно-оценочного словообразования, даются более точные определения терминов, в деталях описывается сам процесс образования увеличительных и уменьшительных имен, делается замечание о возможности повторного присоединения уменьшительного суффикса к слову и т. д.

В первой половине XIX в. о субъективно-оценочных производных писали такие ученые, как Греч, Востоков, Павский и др. Н.И.Греч одним из первых обратил внимание на некоторые особенности функционирования субъективно-оценочных образований, в частности, на то, что "правило требует, чтоб к уменьшительному существительному присоединяемо было и прилагательное уменьшительное", что уменьшительные имена часто используются просто "из учтивости". Им были определены и основные причины опрощения существительных с уменьшительными суффиксами, и многое другое. А.Х.Востоков уточнил наблюдения своих предшественников, пояснил, что представляют собой имена ласкательные и уничижительные, первым обнаружил в русском языке "уменьшительные в собственном смысле" и т.д. Среди явных находок Г.П.Павского отметим следующие: он заметил, что увеличительное и уменьшительное имя может передавать отношение не только к названному предмету, но и к человеку, которому этот предмет принадлежит; что субъективно-оценочное производное может быть 2-й и 3-й "степени уменьшения"; одним из первых он обратил внимание на разноударность некоторых омонимичных субъективно-оценочных морфем: у него впервые находим материал по названиям лиц, суффиксы которых вместе с основным словообразовательным значением выражают и отношение к названному лицу; и наконец, Павский первым пишет о том, что уменьшительные существительные часто используются для "изображения переносного значения вещей" и др.

Во второй половине XIX в. новые исследования в области субъективно-оценочного словообразования были предствалены в работах Буслаева и Аксакова. В грамматике Ф.И.Буслаева слова с субъективно-оценочными морфемами впервые были рассмотрены с исторической точки зрения. В сочинениях К.С.Аксакова привлекает поразительная тонкость семантического анализа.

Работы, полностью посвященные категории субъективной оценки, начали появляться лишь в первой половине XX в. Прежде всего это труд А.Белича "К истории развития славянских суффиксов уменьшительности и увеличительности" и статья И.Э.Мандельштама "Об уменьшительных суффиксах в русском языке со стороны их значения". XX век принес с собой дальнейшее осмысление субъективно-оценочных образований как слов со специфическим, модификационным, словообразовательным значением.

Основными словообразовательными средствами для выражения субъективно-оценочных значений в русском языке являются морфемы. Чаще - суффиксы, напр.: дом -домик, белый - беленький, боком - бочком, сказать - сказануть. Но также и приставки: длинный - предлинный, и конфиксы: лежать - разлежаться. При их помощи выражается отношение говорящего к тому, что названо производящей основой. Класс таких производных слов и составляет категорию субъективной оценки - одну из словообразовательных категорий современного русского языка, в которой объединяются слова разных частей речи.

Понятие "субъективная оценка" может быть определено как индивидуальное суждение о каком-либо предмете, его свойствах и признаках (прежде всего - размерных), а также действии или состоянии, которое влечет за собой положительное или отрицательное отношение к этому субъекта речи и сопровождается разнообразными эмоциями. Таким образом, субъективная оценка - это результат одновременно и мыслительной, и психической деятельности человека.

Субъективно-оценочное образование обычно сохраняет принадлежность к той же части речи, что и его производящее, а лексическое значение производного лишь несколько видоизменяется по сравнению с исходным словом. Все это выделяет образования субъективной оценки на фоне другой производной лексики и создает для исследователей немало проблем теоретического характера. Широко известна, например, дискуссия о том, считать ли их самостоятельными словами или это только формы слов.

Похожие диссертационные работы по специальности «Русский язык», 10.02.01 шифр ВАК

• Градационные отношения в современном русском языке 1993 год, кандидат филологических наук Колесникова, Светлана Михайловна

• Грамматикализация внутренней формы слова как номинативный ресурс языка 2009 год, доктор филологических наук Петрова, Наталия Евгеньевна

• Деривационная типология оценочного значения: На материале суффиксального способа словообразования 2001 год, кандидат филологических наук Воропаева, Светлана Александровна

• Методика обучения экспрессивным средствам испанской разговорной речи в языковом вузе: На материале имен существительных с субъективно-оценочными суффиксами 2003 год, кандидат педагогических наук Иванова, Екатерина Николаевна

• 2010 год, кандидат филологических наук Гоу Сюэтао

Заключение диссертации по теме «Русский язык», Шейдаева, Светлана Григорьевна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Категория субъективной оценки - одна из модификационных словообразовательных категорий русского языка. В ней на основе общности словообразовательного значения объединены производные слова разных частей речи - существительные, прилагательные, наречия и глаголы. Словообразовательное значение субъективной оценки - это обобщенное, системное языковое значение, которое выявляется в рядах производных с разными формантами и разными способами словообразования. Субъективно-оценочное словообразовательное значение есть часть семантики производного слова; в случаях морфемного словопроизводства оно закреплено за аффиксом. Субъективно-оценочное производное и его производящее имеют общую предметно-понятийную соотнесенность, отличаются же они тем, что первое выражает еще и оценку названного. Оценка осуществляется на основе представлений субъекта о норме (в размере, по форме, качеству, количеству, интенсивности и другим признакам предмета речи) и обычно сопровождается выражением эмоций, которые появляются в связи с отклонением от нормы в ту или иную сторону. Словообразовательная семантика субъективно-оценочных образований, связанная с выражением сложных, порой противоречивых переживаний людей, не может быть простой. Ее составляющие (значения размерно-оценочное, оценки качества, положительные и отрицательные. эмоционально-оценочные значения) органично связаны между собой и составляют единый комплекс. Разновидностями субъективно-оценочного значения у имен существительных являются значения уменьшительное, уменьшительно-ласкательное, ласкательное, пренебрежительное, уничижительное, увеличительное и др.; у имен прилагательных и наречий уменьшительному и уменьшительно-ласкательному значениям соответствуют значения ослабленной степени проявления признака и смягчительное, а увеличительному значению - усилительное, усилительно-ласкательное, усилительное с негативными оттенками; у глаголов уменьшительному значению соответствует значения ослабленности и непродолжительности действия, смягчительное значение, а увеличительному - значения повышенной интенсивности и чрезмерной длительности действия в сопровождении различных оттенков, чаще негативного характера.

Субъективно-оценочные производные образуются в современном русском языке как морфемным (суффиксация, префиксация, конфиксация), так и семантическим способом. То, что субъективно-оценочное значение нашло свое выражение на морфемном уровне, убедительно свидетельствует о его системно-языковой природе. Это обобщенное, типизированное (языковое) значение, а не психологически-индивидуальное (речевое). Оно обнаруживается у языковой единицы как в самом широком, так и в минимальном контексте.

Размерно-оценочные значения приобретают в речи самые разные (часто - довольно устойчивые) эмоционально-оценочные оттенки. Уменьшительность, например, может оказаться в одном случае положительной характеристикой предмета, признака или действия, а в другой - отрицательной. В связи с этим семантическая структура словообразовательного значения субъективной оценки усложняется. Такие значения определяются уже как уменьшительно-ласкательное, уменьшительно-уничижительное и т.д. Эмоционально-оценочные значения передаются в современном русском языке при помощи специальных морфем, в значении которых уже отсутствует размерный оттенок.

В процессе функционирования в речи семантика субъективно-оценочных образований может заметно варьироваться под влиянием меняющихся условий употребления. Производные с положительно-эмоциональными языковыми значениями в ироническом контексте нередко воспринимаются как отрицательно-оценочные, а слова с уменьшительным или увеличительным словообразовательным значением могут быть использованы для выражения усиления, подчеркивания какого-либо признака и т. д. Все эти оттенки, появляющиеся и исчезающие вместе с речевой ситуацией, понимаются некоторыми исследователями как типовые для субъективно-оценочных аффиксов. В связи с этим они начинают трактоваться как чисто стилистические (или коннотативные), не имеющие устойчивого языкового значения. Нисколько не отрицая особой стилистической роли, которую играют в современном русском языке субъективно-оценочные производные, весьма избирательно использующиеся в разных стилях речи, подчеркнем: это формы словообразования, составляющие в языковой системе особую категорию.

Категория субъективной оценки - это одна из немногих словообразовательных категорий, в которой на основе общности типового значения и способов его выражения оказываются объединенными слова разных частей речи. Их единая языковая природа обнаруживается и при реализации этих единиц в речевых текстах, в рамках которых они влияют друг на друга как в отношении выбора форм, так и семантически. Широко известно, например, "согласование в степени уменьшительности". Еще более заметно взаимовлияние разных форм субъективной оценки внутри одной части речи. Так, у субъективно-оценочных существительных среднего рода, сближенных в сфере категории субъективной оценки с существительными мужского рода, в родительном падеже множественного числа развивается флексия -ов (-ев) .

Обилие форм и значений в кругу субъективно-оценочных образований в русском языке свидетельствует о том, что эта языковая категория возникла очень давно. Судя по памятникам письменности, первичными оппозициями, обусловившими появление категории субъективной оценки, были противопоставления существительных с уменьшительными суффиксами производящим их именам. В настоящее время минимальными структурными единицами категории субъективной оценки в русском языке являются не только словообразовательные оппозиции производящее - уменьшительное производное (увеличительное, эмоционально-оценочное), но также и уменьшительное - увеличительное, ласкательное - уничижительное и т.д. Объединяет такие пары мотивирующее их слово и единство в предметно-понятийной соотнесенности, противопоставляются же они своими словообразовательными значениями. Отдельные словообразовательные оппозиции, связанные общностью производящей основы, составляют словообразовательную парадигму. Разные субъективно-оценочные парадигмы благодаря общности типового значения и способов его выражения объединяются и составляют категорию субъективной оценки в русском языке.

Субъективно-оценочные образования на протяжении всей истории русского языка не были стилистически нейтральными, их частотность в разных функциональных стилях очень неодинакова. Они являются характернейшей чертой разговорной речи, где присутствуют во всем своем разнообразии. Без субъективно-оценочных слов этот вид русской речи приобретает оттенок официальности, что ведет к разрушению стиля беседы. В разных публицистических произведениях говорящие по-русски довольно часто прибегают к субъективно-оценочным образованиям в целях прямого выражения оценки предмета речи. В работах научного стиля присутствуют только образования с уменьшительными значением (увеличительность выражается описательным способом). В современных текстах, написанных в официально-деловом стиле, производные субъективной оценки отсутствуют, хотя в прошлом они были неотъемлемой чертой языка деловых бумаг. И, наконец, в художественной литературе, с ее многообразием жанров и индивидуальных авторских стилей, потенциал русского субъективно-оценочного словообразования реализуется во всем своем объеме. Именно в художественных текстах отражено все богатство субъективно-оценочной лексики, созданной в русском языке как морфемным, так и семантическим способами.

Производные субъективной оценки являются составной частью лексики нелитературных форм русского языка. В современном просторечии используются, в основном, слова с увеличительным и негативно-оценочными значениями. Для диалектной речи, в связи с ее большой вариативностью, характерна повышенная частотность и удивительное разнообразие форм субъективной оценки. Совершенно особую (стилеобразующую) роль играют субъективно-оценочные образования в произведениях устного народного творчества.

Категория субъективной оценки - в том виде, в каком она представлена в современном русском языке, - явление весьма оригинальное, самобытное. Отражение субъективно-оценочных значений не только на лексико-семантическом (что есть во всех языках), но и на формальном уровне (в "анатомии" языка) свидетельствует о том, что выражение субъективной оценки для русского мироощущения - это одна из его сущностных характеристик.

Современный русский литературный язык особенно богат разнообразными субъективно-оценочными суффиксами имен существительных. Среди них есть такие, которые появились еще в праславянский период, такие, что сформировались в древнерусском языке, есть и собственно русские морфемы. Процесс образования новых суффиксов субъективной оценки продолжается и в наше время. Древнейшими деминутивными морфемами являются суффиксы с элементом -г/-. Среди них суффикс существительных среднего рода -ц(е,о)/-иц(е) сохранил свою производящую силу практически в полном объеме, суффикс мужских имен -ец оказался побежденным в конкурентной борьбе с уменьшительными суффиксами -ок/-ек и -ик, а также с омонимичным ему суффиксом лица, суффикс имен женского рода -ц(а)/-иц(а) резко сократил свою продуктивность еще в XVII в.

Судьба уменьшительных суффиксов, восходящих к -ък-, также не была одинаковой. Суффикс -ок, вытеснивший из деминутивного словообразования суффикс -ец, сам испытал воздействие со стороны более молодой и активной морфемы -ик. Сталкиваясь в односоставных образованиях (типа листок - листик), эти синонимичные аффиксы постепенно развивали различие значений, в результате чего в настоящее время суффикс -ок1-ек медленно уходит из категории субъективной оценки в сферу предметности. Одним из результатов взаимодействия этих двух уменьшительных морфем явилось создание нового субъективно-оценочного суффикса -чик, который хотя и используется пока на правах варианта суффикса -ик, однако уже заметна его большая способность к выражению положительных эмоционально-оценочных значений. То же самое наблюдается и в паре женских суффиксов -к(а) и -очк(а), где функцию выражения -эмоционального отношения приняла на себя "дочерняя" сложная морфема, а суффикс -к(а) на ее фоне либо заметно "огрубел" (все чаще используется для выражения негативных эмоций), либо, как и суффикс ок, воспринимается как морфема, выражающая лишь идею предметности в различных ее вариациях. Суффикс -к(о) вообще оказался мало востребованным в системе русского языка в связи с сохранившейся высокой продуктивностью суффикса -ц(е). Практически все уменьшительные существительные на -ко, использующиеся в настоящее время, - это образования прошлых веков.

В XV в. в русской письменности получили распространение новые субъективно-оценочные суффиксы имен существительных. Это различающиеся стилистически увеличительные суффиксы -ищ- и -ин(а), уничижительные -ишк-, -онк-/-енк- и рано вышедший из употребления -енц-, ласкательный безударный суффикс -ушк- и пренебрежительный ударный суффикс -ушк-, уменьшительно-ласкательные -ышк- и еньк- /-оньк. Большинство из этих морфем являются производными, что также свидетельствует о более позднем их образовании. Необходимость в появлении новых морфем именно в данный период была напрямую связана с изменением ситуации в обществе и языке: на протяжении XV в. создавалось Московское государство и "только с XV в. ведет свое начало собственно русский язык" . Выражение в языке формирующегося самосознания народа, отличного от сопредельных, проявилось, в частности, в создании многих новых аффиксов, дифференцирующих понятия о предметах реального мира, отношениях между ними и человека к ним. Именно в этот период размерно-оценочные морфемы начинают активно приобретать вторичную функцию - выражения эмоциональной оценки. При их недостаточности создаются новые, сложные, суффиксы субъективной оценки, уже специально предназначенные исключительно для выражения эмоционально-оценочной функции.

В XIX в. на страницы произведений художественной литературы из разных форм устной речи проникают субъективно-оценочные образования с новыми для литературного языка суффиксами -аг(а), -уг(а), -ак(а), -ук(а), -ул(я), -ух(а) и др., созданными семантическим путем от суффиксов лица.

В речи существительные с субъективно-оценочными суффиксами часто сопровождаются прилагательным, которые как бы дублируют их формально и семантически, напр.: узенькая щелочка, высоченный домина. Зависимость прилагательных от существительных в таких случаях очевидна. Однако имеющаяся возможность самостоятельного использования таких слов (напр.: мальчик умненький, гора высоченная), а также разнообразие субъективно-оценочных аффиксов прилагательных свидетельствует об определенной независимости форм и значений прилагательных субъективной оценки. Основными суффиксальными средствами выражения субъективно-оценочных значений в кругу имен прилагательных являются суффиксы -оват-/-еват- и -еньк-/-оньк-, выражающие преимущественно уменьшительное значение и положительные эмоции, суффиксы -охонък-/-ехоньк- и -ошеиьк-/-ешеньк-, использующиеся для выражения увеличительного значения и положительных эмоций, суффиксы -ущ- и -енн-, являющиеся средствами выражения увеличительного значения и преимущественно негативных эмоций. Словообразовательными синонимами последних нередко выступают прилагательные с суффиксом -ейш-/-айш-.-При помощи приставок пре-, раз-/рас- и наи- образуются прилагательные с увеличительным (усилительным) значением. На высокую степень проявления признака и даже признака, выходящего за пределы нормы, указывают приставки сверх-, архи-, ультра-, супер-, экстра-, гипер-. Из уменьшительных приставок имен прилагательных известна лишь приставка по-, при помощи которой смягчается семантика сравнительных форм прилагательных.

В результате образования наречий от субъективно-оценочных прилагательных и существительных морфемы со значением субъективной оценки в составе данных производных единиц были осознаны как внутринаречные средства словообразования в связи с соотнесенностью этих единиц в речи с одноосновными образованиями без субъективно-оценочных морфем (напр.: быстренько и быстро, бочком и боком). В современном русском литературном языке в сфере наречий функционируют уменьшительный суффикс -оват-/-еват-, эмоционально-оценочный -енък-/-оньк-, усилительные суффиксы -ехоньк-/-охоньк- и -ешеньк-Аошеньк-, а также суффиксы -к-, -ьшк- и некот. др. Кроме того, используются приставки уменьшительная по- и усилительная пре-, в некоторых случаях вычленяется уменьшительно-смягчительный конфикс по-ньку и по-у.

Выражение субъективной оценки в глаголе обычно сочетается с целым рядом других его значений, в результате чего субъективно-оценочное глагольное словообразование оказывается как бы скрытым от глаз исследователя за общей сложной глагольной семантикой. Однако если учитывать, что основные признаки субъективно-оценочного производного глагола должны быть в принципе теми же, что и признаки других членов категории субъективной оценки (выражение субъективной оценки того, что названо производящей основой и т. д.), а кроме того иметь в виду модификационную словообразовательную природу значений и форм субъективной оценки любой части речи (отличаются от производящих некоторым видоизменением обозначенного ими понятия), а также то, что выражение субъективной оценки в производном слове может сочетаться с другими его словообразовательными значениями, то становится очевидным, что и глагольные слова создаются в русском языке при помощи множества разнообразных субъективно-оценочных аффиксов. Из глагольных суффиксов субъективной оценки лишь ану(тъ) используется в литературном языке, все остальные находятся в настоящее время за пределами литературной нормы. Глаголы с усилительным значением образуются при помощи приставок из-/ис-, раз-/рас-, за-, пере- и др., а также конфиксов из/с-ся, раз/с-ся, раз/с-ива(ть), за-ся, на-ся, на-ива(ть), об-ся, у-ся, вы-ива(ть). Значение ослабленности действия передается при помощи приставок по-, под-, при- и конфиксов по-ива(ть), под-ива(ть), при-ива(ть).

Список литературы диссертационного исследования доктор филологических наук Шейдаева, Светлана Григорьевна, 1998 год

1. Аванесов Р.И. К истории чередования согласных при образовании уменьшительных существительных в праславянском языке // Р.И.Аванесов. Русская литературная и диалектная фонетика. М., 1974. С.260-275.

2. Агаронян И.В. К проблеме слов с суффиксами субъективной оценки // Актуальные вопросы лексики, словообразования, синтаксиса и стилистики современного русского языка. Науч. труды Куйбыш. пед. ин-та. Т. 120. Куйбышев, 1973. С. 38 45.

3. Азарх Ю.С. К истории словообразовательных типов названий детенышей и детей в русском языке // Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования. 1976. М., 1978. С. 229-255.

4. Азарх Ю.С. К истории словообразовательных типов вторичных собирательных в русском языке // Исследования по исторической морфологии русского языка. М., 1978. С. 49 -65.

5. Азарх Ю.С. Слова на -иха в русском языке // Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования. 1977. М., 1979. С. 175 195.

6. Азарх Ю.С. К истории существительных с суффиксами субъективной оценки в русском языке // Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования. 1978. М., 1980. С. 267.-291.

7. Азарх Ю.С. Существительные на -А с экспрессивными суффиксами типа "гласный + задненебный согласный" в русских говорах // Русские народные говоры. Лингвогеографические исследования. М., 1983. С. 108 120.

8. Азарх Ю.С. Словообразование и формообразование существительных в истории русского языка. М., 1984.

9. Аксаков К.С. Опыт русской грамматики. М., 1860. Ч. 1.

10. Аксаков К.С. Сочинения филологические. 4.1. Поли. собр. соч. Т. 2. М., 1875.

11. Александров А.И. Ударение имен существительных с суффиксом -ик в русском языке / Русский филологический вестник. Т. VII. Год 4-й. Варшава, 1882. С. 30 60.

12. Алексеева А.П. Средства выражения общего словообразовательного значения глаголов с начальным об-, о- // Синонимия и смежные явления в русском языке. Ижевск, 1988. С. 49-53.

13. Античные теории языка и стиля. М.; Л., 1936.

14. Арапова М.В., Арапова Н.С. К истории словообразовательной модели баран -барашек, гребень гребешок, корень - корешок, окно - окошко // Этимологические исследования по русскому языку. Вып. V. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1966. С. 5 - 12.

15. Арапова Н.С. Образование деминутивов в истории русского языка. Автореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1967.

16. Арбатская Е.Д. Имена прилагательные с суффиксом -енн- // Русский язык в школе. 1982. №4. С. 80.

17. Арно А., Лансло Кл. Грамматика общая и рациональная Пор-Рояля. М., 1990.

18. Архарова Д.И. Полисубъективность как специфическое свойство семантики оценочных прилагательных // Слово в системных отношениях на разных уровнях языка. Свердловск, 1987. С. 59 65.

19. Ахманова О.С. Очерки по общей и русской лексикологии. М., 1957.

20. Барсов A.A. Краткая латинская грамматики, сочиненная г. Целларием, испр. и умноженная г. Геснером с нем. на Российский переведена. проф. Антоном Барсовым. М., 1762.

21. Барсов A.A. "Российская грамматика" А.А.Барсова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. у 22. Безруков В.И. Эмоционально-экспрессивный фактор и лексическое значение //

22. Вопросы лексикологии. Сб. 97-й. Свердловск, 1969. С. 29 39.

23. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. М., 1953. Т. 1.

24. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. М., 1953. Т. 9.

25. Беломорец В.П. Оценочное именное словообразование в современном русском языке // Питания словотвору. Киев, 1979. С. 75 81.

26. Белошапкова Т.В. Неполнота действия и способы ее выражения в современном русском языке. М., 1990.

27. Березин Ф.М. История русского языкознания. М., 1979.

28. Березин Ф.М., Головин Б.Н. Общее языкознание. М., 1979.

29. Бернштейн С.Б. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. Чередования. Именные основы. М., 1974.

30. Богородицкий В.А. Общий курс русской грамматики. М.; Л., 1935.

31. Богородицкий В.А. Очерки по языковедению и русскому языку. М., 1939.

32. Болтин И.Н. Примечания Болтина на начертание для составления Славено-Российского толкового словаря // Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я.Грота. Т. 5. СПб., 1876.

33. Болховитинов Е. О личных собственных именах у славянорусов // Вестник Европы. Ч. LXX. М., 1813. С. 16-21.

34. Бошкович Р. Основы сравнительной грамматики славянских языков. Фонетика и словообразование. М., 1984.

35. Булаховский JT.A. Исторический комментарий к литературному русскому языку. Харьков Киев, 1937.

36. Булаховский JI.A. Деэтимологизация в русском языке // Труды Ин-та русск. яз. Т. 1.М.; Л., 1949. С. 175 186.

37. Булаховский Л.А. Курс русского литературного языка. Т. II. Киев, 1953.

38. Булаховский Л.А. Русский литературный язык первой половины XIX века. М.,1954.

39. Булич С.К. Очерк истории языкознания в России. Т.1. СПб., 1904.

40. Буслаев Ф.И. Опыт исторической грамматики русского языка. 4.1 2. М., 1858.

41. Буслаев Ф.И. О преподавании отечественного языка. Л., 1941.

42. Буслаев Ф.И. Историческая грамматика русского языка. М., 1959.

43. Васильев В.А. Грамматические разыскания. СПб., 1845.

44. Васильев Л.М. Номинативное, семантическое и формальное словообразование // Общие проблемы деривации и номинации. Словообразование в аспекте взаимодействия разных уровней, языка. Омск, 1988. С. 3 4.

45. Вендина Т.И. Суффиксы с Г-основой (из русского диалектного словообразования) // Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования. 1979. М., 1981. С. 247 272.

46. Вендина Т.И. Дифференциация славянских языков по данным словообразования. М., 1990.

47. Виноградов В.В. Современный русский язык. Вып. 2-й. Грамматическое учение о слове. М., 1938.

48. Виноградов В.В. О грамматической омонимии в современном русском языке Н Русский язык в школе. 1940. № 1. С. 1 12.

49. Виноградов В.В. О формах слова // Известия АН СССР. Отд. Лит. и яз. Т. 3. Вып. I.1944.

50. Виноградов В.В. Русский язык. Грамматическое учение о слове. М., 1947.

51. Виноградов В.В. Общелигвистические и грамматические взгляды акад. Л.В.Щербы // Памяти академика Льва Владимировича Щербы. Сб. статей. М., 1951. С. 31 -62.

52. Виноградов В.В. Русский язык (грамматическое учение о слове). М., 1972.

53. Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII XIX веков. М., 1982.

54. Виноградова В.Н. Стилистические средства словообразования // Стилистические исследования. М., 1972. С. 175 244.

55. Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку. М., 1954.

56. Винокур Г.О. О языке художественной литературы. М., 1991.

57. Винокур Т.Г. Закономерности стилистического использования языковых единиц. М„ 1980.

58. Водовозов В. Имена уменьшительные и ласкательные, увеличительные и уничижительные // Учитель. Т. VI. № 11 12. СПб., 1866. С. 406 - 414.

59. Волков С.С. Лексика русских челобитных XVII в. Формуляр, традиционные этикетные и стилевые средства. Л.: Изд-во Ленин, ун-та, 1974.

60. Вольф Е.М. Варьирование в оценочных структурах // Семантическое и формальное варьирование. М., 1972. С. 273 294.

61. Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. М., 1985.

62. Востоков А.Х. Сокращенная русская грамматика для употребления в низших учебных заведениях. СПб., 1831.

63. Востоков А.Х. Русская грамматика. по начертанию его Сокращенной грамматики полнее изложенная. СПб., 1831.

64. Востоков А.Х. Русская грамматика. Изд. 10-е. СПб., 1859.

65. Галкина-Федорук Е.М. Об экспрессивности и эмоциональности в языке // В.В.Виноградову в день его 60-летия. Сб. статей по языкознанию. М: Изд-во Моск. ун-та, 1958. С. 103 125.

66. Гвоздев А.Н. Очерки по стилистике русского языка. М., 1952.

67. Гвоздев А.Н. Современный русский литературный язык. 4.1. Фонетика и морфология. М., 1958.

68. Говердовский В.И. Диалектика коннотации и денотации // Вопросы языкознания. 1985. №2. С. 71-79.

69. Голуб И.Б., Розенталь Д.Э. Секреты хорошей речи. М., 1993.

70. Городское просторечие. Проблемы изучения. М., 1984.

71. Грамматика русского языка. Т. 1. Фонетика и морфология. М., 1953.

72. Грамматика русского языка. Т. 1. Фонетика и морфология. М., 1960.

73. Грамматика современного русского литературного языка. М., 1970.

74. Грамматическая лексикология русского языка. Изд-во Казан, ун-та, 1978.

75. Граудина JI.K. Разговорные и просторечные формы в грамматике // Литературная норма и просторечие. М., 1977. С. 77 111.

76. Гребнев A.A. Функции форм субъективной оценки в произведениях В.Г.Белинского. Автореф. дис. канд. филол. наук. Куйбышев, 1954.

77. Греч Н.И. Практическая русская грамматика. СПб., 1827.

78. Греч Н.И. Пространная русская грамматика. Т. 1. Изд 2-е. СПб., 1830.

79. Громова Н.М. Утрата уменьшительного значения в некоторых именах существительных женского рода с суффиксом -к(а) // Вопросы русского языкознания. Кн. 2. Изд-во Львов, ун-та. 1956. С. 113 133.

80. Грот Я.К. Филологические разыскания. СПб., 1873.

81. Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984.

82. Давыдов И. Грамматика русского языка. СПб., 1849.

83. Даниелова A.A. Деминутивы в комплексных единицах словообразования в современном русском языке. Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1986.

84. Даниленко В.П. Лексико-семантические и грамматические особенности слов-терминов // Исследования по русской терминологии. М., 1971. С. 7 63.

85. Данилова З.П. О суффиксальной синонимии в истории русского языка // Вопросы теории и методики изучения русского языка. Сб. 7. Изд-во Казан, ун-та, 1971. С. 28 35.

86. Дементьев A.A. Имена существительные с утраченной уменьшительностью // Русский язык в школе. 1948. № 1. С. 8 -11.\

87. Дементьев A.A. Уменьшительные слова в русском языке // Русский язык в школе. 1953. №5. С. 5 -11.

88. Дементьев A.A. Суффиксы -ак, -як (-ака, -яка), -чак, -ач, -ок, -ек (др. -окъ, -екъ), -очь, -ечь, -ук, -юк (-ука, -юка), -ык (-ыка), -ыч в русском языке // Учен. зап. Куйбыш. пед. инта. 1960. Вып. 32. С. 51-66.

89. Дементьев A.A. Существительные со сложными суффиксами субъективной оценки // Очерки по русскому языку и стилистике. Саратов, 1967. С. 205 212.

90. Дидковская В.Г., Черкасова А.Г, О лексико-семантической соотносительности производящих субстантивов и производных деминутивов // Системность русского языка. Новгород, 1973. С. 150- 166.

91. Егорова Г.В. Морфемное и семантическое словообразование имен существительных со значением подобия в русском языке // И.А.Бодуэн де Куртенэ и современная лингвистика. Сб. статей. Изд-во Казан, ун-та, 1989. С. 97 100.

92. Еселевич Н.Э. Образования со значением объективной уменьшительности в языке научной прозы М.В.Ломоносова // Очерки по истории русского языка и литературы XVIII в. (Ломоносовские чтения) Вып. 1. Изд-во Казан, ун-та, 1967. С. 6 19.

93. Еселевич И.Э. Словообразовательный тип при семантическом словообразовании // Учебные материалы по проблеме синонимии. Ижевск, 1982. 4.2. С. 27 28.

94. Ефимов А.И. Язык сатиры Салтыкова-Щедрина. Изд-во Моск. ун-та, 1953.

95. Жураковская Н.В. Экспрессивная лексика русских старожильческих говоров Среднеобского бассейна. Автореф. дис. канд. филол. наук. Томск, 1971.

96. Звегинцев В.А. Экспрессивно-эмоциональные элементы в значении слова // Вестник Моск. ун-та. Серия общ. наук. М., 1955. Вып. 1. С. 69 82.

97. Земская Е.А. Словообразовательные морфемы как средство художественной выразительности // Русский язык в школе. 1965. № 3. С. 53 58.

98. Земская Е.А., Китайгородская М.В., Ширяев E.H. Русская разговорная речь. Общие вопросы. Словообразование. Синтаксис. М., 1981.

99. Зеньковский В.В. История русской философии. Л., 1991. Т. 1-2.

100. Ибраев Л.И. Надзнаковость языка// Вопросы языкознания. 1981. № 1. С. 17 35.

101. Иванова И.П. Об основном грамматическом значении // Проблемы языкознания. Изд-во Ленин, ун-та. 1961, С. 86 89.

102. Иванова Н.Ф. Наречия с суффиксом эмоциональной оценки -еньк (-оньк) в современном русском языке // Русский язык в школе. 1965. № 1. С. 83 85.

103. Иванова Н.Ф. Прилагательные с суффиксом -оват- (-еват-) в сопоставлении с прилагательными на -еньк- (-оньк-) // Русский язык в школе. 1966. № 1. С. 70 74.

104. Иванова Н.Ф. Имена прилагательные с суффиксами субъективной оценки и соотносительные с ними слова в современном русском языке. Автореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1968.

105. Ивашко Л.А., Мжельская О.С. Из словообразования имен прилагательных в псковских говорах // Вопросы грамматического строя в русских народных говорах. Петрозаводск, 1976. С. 21 29.

106. Ивин A.A. Основания логики оценок. М., 1970.

107. Историческая типология славянских языков. Киев, 1986.

108. Калайдович И.Ф. О степенях прилагательных и наречий качественных // Труды Общества любителей Российской словесности. М., 1823. Ч. 3. С. "107 119.

109. Карский Е.Ф. О суффиксах в русских словах типа теленок, Васенька, рученька, беленький // Е.Ф.Карский. Труды по белорусскому и другим славянским языкам. М., 1962. С. 7-10.

110. Кашевская Ю.И. Из наблюдений над оценочными словами в говоре с. Кабанск Бурятской АССР // Труды Иркут. ун-та. Сер. языкозн. Т. 73. Вып. 7. Иркутск, 1970. С. 63 74.

111. Классовский В. Русская грамматика. СПб., 1856.

112. Князькова Т.П. Русское просторечие второй половины XVIII века. JT., 1974.

113. Кожин А.Н. Уменьшительно-ласкательные имена существительные // Учен. зап. Моск. обл. пед. ин-та. Рус. язык. Т. 228. М., 1969. Вып. 15. С. 3 11.

114. Кожин А.Н. Литературный язык допушкинской России. М., 1989.

115. Кожина М.Н. Стилистика русского языка. М., 1993.

116. Козловская Т.Л. "Хочу сказать о языке сахарном, сладеньком, сусальном" // Русская речь. 1992. № 3. С. 55 57.

117. Колесов В.В. Мир человека в слове Древней Руси. Л., 1986.

118. Крижанич Ю. "Граматично изказание об руском езику, попа Юрка Крижанища, писана в Сибири" // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских. Год 4-й. Кн. 1. М„ 1848. Кн. 4. М„ 1859.

119. Крушевский Н. Очерк науки о языке. Казань, 1883.

120. Кувалина С.С. Становление языковых стереотипов вежливости в эпистолярном жанре второй половины XVII первой четверти XVIII в. Автореф. дис. .канд. филол. наук. Куйбышев, 1974.

121. Кузьмин В.Ф. Объективное и субъективное (Анализ процесса познания). М.,1976.

122. Курганов Н. Письмовник, содержащий в себе науку российского языка со многим присовокуплением разного учебного и полезнозабавного вещисловия. 9-е изд. СПб., 1809.

123. Ларин Б.А. История русского языка и общее языкознание. М., 1977.

124. Лейбниц Г.В. Сочинения в 4-х томах. Т.2. М., 1983.

125. Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.

126. Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Труды по филологии. М.; Л., 1952.1. Т. 7.

127. Лопатин В.В. О структуре суффиксальных оценочных наречий // Развитие современного русского языка. 1972. М., 1975. С. 232 234.

128. Лопатин В.В., Улуханов И.С. Сходства и различия в словообразовательных системах славянских языков // Славянское языкознание. IX международный съезд славистов. М., 1983. С. 169- 184.

129. Лосский Н.О. Условия абсолютного добра. М., 1991.

130. Лудольф Г.В. Русская грамматика. Оксфорд, 1696. Под ред. Б.А.Ларина. Л., 1937.

131. Лукьянова H.A. Экспрессивная лексика разговорного употребления. Новосибирск, 1986.

132. Макеева В.Н. История создания "Российской грамматики" М.В.Ломоносова. М.; Л., 1961.

133. Максимов В.И. Суффикс -ин(а) с усилительным значением // Вопросы языкознания. 1971. № 6. С. 109 115.

134. Максимов В.И. Суффиксальное словообразование имен существительных в русском языке. Л., Изд-во Ленин, ун-та, 1975.

135. Маманова Г.И. Семантическая структура категории оценки как основа ее типологии // Вопросы языкознания и литературоведения. Алма-Ата, 1974. С. 76 82.

136. Мандельштам И.Э. Об уменьшительных суффиксах в русском языке со стороны их„значения // Журнал министерства народного просвещения. 1903. Июль. СПб., 1903. С. 34 -66, 317-353.

137. Марков В.М. Явления суффиксальной синонимии в языке судебников XV XVI вв. // Учен. зап. Казан, ун-та. № 116. Кн. 1. 1956. С. 299 - 306.

138. Марков В.М. О происхождении глаголов на -ануть в русском языке // Acta universitatis wratislaviensis. № 106. Slavica wratislaviensia. I. Wroclaw, 1969. C. 135 150.

139. Марков В.М. Историческая грамматика русского языка. Именное склонение. М.,1974.

140. Марков В.М. Несколько замечаний о способах русского словообразования // Развитие синонимических отношений в истории русского языка. Ижевск, 1980. Вып. 2. С.69 77.

141. Марков В.М. О семантическом способе словообразования в русском языке. Ижевск, 1981.

142. Марков В.М. О генетивных формах имен существительных среднего рода на -ице в русском языке // Материалы конференции, посвященной Бодуэну де Куртенэ. Казань: Изд-во Казан, ун-та, 1989.

143. Маркова Э.В. К вопросу о словообразовательной синонимии в ее отношении к синонимии лексической // Развитие синонимических отношений в истории русского языка. Ижевск, 1980. Вып. 2. С. 9 12.

144. Маркова Э. В., Кривова Н.Ф. Современный русский язык. Словообразование. Ижевск, 1989.

145. Мартынов В.В. Праславянская и балто-славянская суффиксальная деривация имен. Минск, 1973.

146. Межжерина С.А. Оценочно-характеризующая лексика в научных трудах В.И.Ленина // Русский язык в школе. 1980. № 2. С. 72 76.

147. Метафора в языке и тексте. М., 1988.

148. Мещанинов И.И. Общее языкознание. Л., 1940.

149. Мигирин В.Н. Язык как система категории отображения. Кишинев, 1973.

150. Милославский И.Г. Морфологические категории современного русского языка. М„ 1981.

151. Моисеев А.И. Основные вопросы словообразования в современном русском литературном языке. Л., 1987.

152. Мышление: процесс, деятельность, общение. М., 1982.

153. Николаева Т.М. Системность семантической деривации в лексике русского языка И Актуальные проблемы истории русского языка. Казань, 1997. С. 57 59.

154. Новиков Л.А. Семантика русского языка. М., 1980.

155. Новое в лингвистике. Вып. VII. Социолингвистика. М., 1975.

156. Норман Б.Ю. Грамматика говорящего. СПб., 1994.

157. Обнорский С.П. Именное склонение в современном русском языке. Вып. 1. Единственное число. Л., 1927.

158. Общее языкознание. Формы существования, функции, история языка. М., 1970.

159. Огольцев В.М. Эмоциональные и экспрессивные значения суффикса имен прилагательных -еньк- (-оньк-) // Русский язык в школе. 1960. № 2. С. 8 -13.

160. Орнатовский И. Новейшее начертание правил Российской грамматики, на началах всеобщей основанных. Харьков, 1810.

161. Осипов Б.И., Гейгер P.M., Рогожникова Т.П. Язык русских деловых памятников XV XVIII вв. Фонетический, орфографический и стилистический аспекты. Омск, 1993.

162. Осипова Л.И. Закономерности словообразования и лексикализации деминутивов в русском литературном языке. Автореф. дис. .канд. филол. наук. М., 1968.

163. Осипова Jl.И. О некоторых разновидностях лексикализации слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами // Русский язык в школе. 1968. № 5. С. 108 112.

164. Осипова Л.И. О словообразовательной классификации уменьшительно-оценочных имен существительных современного русского литературного языка // Учен. зап. Моск. обл. пед. ин-та. Т. 228. Рус. язык. Вып. 15. М., 1969. С. 12 25.

165. Осокина В. А. Бесприставочные глаголы с суффиксом -ыва-/ -ива- в вопросительных конструкциях и конструкциях с отрицанием в памятниках деловой письменности XVI XVII вв. // Вестник Удмуртского ун-та. 1993. № 4. С. 25 - 31.

166. Оссовецкий И.А. Стилистические функции некоторых суффиксов имен существительных в русской народной лирической песне // Труды ин-та языкознания. Т. 7. М., 1957. С. 466- 504.

167. Оссовецкий И.А. Лексика современных русских народных говоров. М., 1982.

168. Павский Г.П. Филологические наблюдения над составом русского языка. Второе рассуждение. Об именах существительных. СПб., 1842.

169. Павский Г.П. Филологические наблюдения над составом русского языка. Рассуждение второе. Отделение второе. Об именах прилагательных, числительных и о местоимениях. СПб., 1850.

170. Панфилов В.З. Философские проблемы языкознания. М., 1977.

171. Петрищева Е.Ф. Стиль и стилистические средства //Стилистические исследования. М., 1972. С. 107 174.

172. Петрищева Е.Ф. Стилистически окрашенная лексика русского языка. М., 1984.

173. Пешковский A.M. Русский синтаксис в научном освещении. Популярный очерк. М„ 1914.

174. Плямоватая С.С. О грамматической природе и классификации имен существительных с уменьшительно-экспрессивными суффиксами в современном русском языке // Русский язык в школе. 1955. № 6. С. 4 -11.

175. Плямоватая С.С. Размерно-оценочные имена существительные в современном русском языке. М., 1961.

176. Покуц В.П. Уменьшительные суффиксы имен существительных в современном русском литературном языке. Автореф. дис. канд. филол. наук. Киев, 1969.

177. Порохова О.Г. Лексика сибирских летописей XVII в. Л., 1969.

178. Потебня A.A. Из записок по русской грамматике. М.,-1958. Т. I II.

179. Потебня A.A. Из записок по русской грамматике. Т. III. Об изменении значения и заменах существительного. М., 1968.

180. Прищепчик A.M. Принципы подачи зооморфизмов в словаре // Словарные категории. М., 1988. С. 210 213.

181. Райлян C.B., Алексеев А.Я. Некоторые проблемы стилистического словообразования (на материале оценочной суффиксации французского глагола). Кишинев, 1980.

182. Рижский И. Введение в круг словесности. Харьков, 1806.

183. Родимкина A.M. Уменьшительно-оценочные существительные в современном русском языке. Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1980.

184. Рожкова Г.И. Из истории уменьшительных образований существительных в русском языке. Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1950.

185. Российская грамматика, сочиненная Императорскою Российскою Академиею. СПб., 1802.

186. Русская грамматика. Academia. Praha, 1979. Т. I.

187. Русская грамматика. M., 1980. Т. I.

188. Русский язык. Энциклопедия. М., 1979.

189. Рымарь P.M. Лексическая и грамматическая деривация имен существительных категории субъективной оценки в языке фольклора. Горловка, 1990.

190. Саляхова А. Слова с префиксом ультра- в русском языке // Русский язык в школе. 1986. № 1. С. 71 -73.

191. Санина Г.Г. Стилистические функции эмоционально-оценочных слов // Историческое и диалектное словообразование. Функциональный и стилистический аспекты деривации и номинации в русском языке. Омск, 1988. С. 95 96.

192. Светов В. Краткие правила к изучению языка российского. М., 1790.

193. Селищев A.M. Избранные труды. М., 1968.

194. Серышева М.А. Суффиксальное словообразование имен существительных в говорах приленских районов Иркутской области. Автореф. дис. . кандид. филол. наук. Томск, 1962.

195. Синонимы русского языка и их особенности. Л., 1972.

196. Скворецкая Е.В. Соотношение словообразовательных и акциональных компонентов в содержании производного глагольного слова // Деривация и номинация в русском языке. Межуровневое и внутриуровневое взаимодействие. Омск: Изд-во Омск, ун-та, 1990. С. 5-11.

197. Смольская А.К. Стилистическая функции существительных "с суффиксами оценки в языке произведений А.М.Горького // Науч. ежегодник Одесс. ун-та за 1956 г. Одесса, 1957. С. 71.

198. Соболевский А.И. Исторический синтаксис. Литограф, лекции. М., 1892.

199. Соболевский А.И. Лекции по истории русского языка. Изд. 4-е. М., 1907.

200. Степанов Ю.С. Основы языкознания. М., 1966.

201. Столярова Э.А. Существительное // Разговорная речь в системе функциональных стилей современного русского литературного языка. Лексика. Изд-во Саратов, ун-та, 1983. С. 21 -48.

202. Телия В.И. Типы языковых значений. Связанное значение слова в языке. М.,1981.

203. Телия В.Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. М., 1986.

204. Тимковский И. Опытный способ к философическому познанию Российского языка. Харьков, 1811.

205. Тихонов А.И. Образование наречий в синхронном освещении // Труды Самарканд, пед. ин-та. Новая серия. Вып. 170. Самарканд, 1969. С. 15 16.

206. Трубецкой Н.С. Избранные труды по филологии. М., 1987.

207. Уфимцева A.A. Типы словесных знаков. М., 1974.

208. Ушаков Д.Н. Краткое введение в науку о языке. М., 1913.

209. Фонвизин Д.И. В защиту "Начертания". М., 1784 // Д.И.Фонвизин. Собрание сочинений. М.; Л., 1959. Т. I.

210. Французская философия сегодня. М., 1989.

211. Хабургаев Г.А. Заметки по исторической морфологии южновеликорусского наречия (Имя существительное. Категория рода и категория одушевленности) // Учен. зап. Моск. обл. пед. ин-та. Т. 228. Рус. язык. Вып. 15. М., 1969. С. 283 305.

212. Хаджаева Л.В. О нормах словообразования уменьшительно-оценочных существительных // Русский язык в школе. 1979. № 3. С. 94 98.

213. Харченко B.K. Характеристика производных оценочных значений имен существительных в русском языке. Автореф. дис. . канд. филол. наук. JL, 1973.

214. Харченко В.К. Разграничение оценочности, образности, экспрессивности и эмоциональности в семантике слова // Русский язык в школе. 1976. № 3. С. 66 71.

216. Худяков И.Н. Эмоционально-оценочная лексика в языке произведения

217. B.И.Ленина "Материализм и эмпириокритицизм" // Филологические науки. 1972. № 5. С. 81 -87.

218. Худяков И.Н. Об эмоционально-оценочной лексике // Филологические науки. 1980. №2. С. 79- 83.

219. Цой Т.А. Способы выражения интенсивности действия в современном русском языке. Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1989.

220. Цуккерман A.C. Тепловатый "слегка" или "слишком теплый"? // Русская речь. 1986. №6. С. 95 -98.

221. Червова В.А. Некоторые наблюдения над именами существительными с уменьшительным суффиксом -ец (на материале памятников XV XVII вв.) //Материалы и исследования по русской лексикологии. Красноярск, 1966. С. 59 - 67.

222. Червова В.А. Некоторые наблюдения над именами существительными с уменьшительным суффиксом -иц(а) (По материалам памятников XV XVII вв.) // XI науч. сессия Новосиб. гос. пед. ин-та. Материалы к сессии. Вып. IV. Рус. язык. Новосибирск, 1967.1. C. 66 75.

223. Червова В.А. Функции уменьшительных суффиксов имен существительных в русском языке XV XVII вв. // Материалы и исследования по сибирской диалектологии и русской лексикологии. Красноярск, 1968. С. 6 - 28.

224. Червова В.А. Функциональные особенности уменьшительных суффиксов имен существительных в русском языке XV XVII вв. Автореф. дис. . канд. филол. наук. Новосибирск, 1968.

225. Чернышев В.И. Русские уменьшительно-ласкательные личные имена //Русский язык в школе. 1947. № 4. С. 20 27.

226. Чернышевский Н.Г. О словопроизводстве в русском языке // Русский язык в школе. 1940. №2. С. 51 -52.

227. Чижик-Полейко А.И. Существительные с суффиксами оценки в русском языке // Материалы по русско-славянскому языкознанию. Воронеж: Изд-во Воронеж ун-та, 1963. С. 115 128.

228. Шамина H.A. Синонимия имен на -ка / -ок в русском языке // Именное словообразование русского языка. Казань: Изд-во Казан, ун-та, 1976. С. 202 214.

229. Шанская Т.В. О родовой принадлежности слов с суффиксами субъективной оценки // Русский язык в школе. 1961. № 6. С. 13 17.

230. Шанский Н.М. О словообразовательном анализе имен прилагательных //Русский язык в школе. 1958. № 1. С. 68 75.

231. Шапошникова Н.С. К вопросу о древнейшем типе образования уменьшительных существительных в славянских языках // Вестник Моск. ун-та. 1960. № 2. С. 71 76.

232. Шапошникова Н.С. Об определении уменьшительного значения некоторых древнерусских существительных // Филологические науки. Науч. докл. высш. школы. 1961. № 1.С. 40 -45.

233. Шахматов A.A. Очерк современного русского литературного языка. СПб., 1913.

234. Шахматов A.A. Синтаксис русского языка. Вып. 1. Учение о предложении и о словосочетаниях. JI., 1925.

235. Шахматов A.A. Синтаксис русского языка. Вып. 2. Учение о частях речи. JL,1927.

236. Шаховский В.И. Соотносится ли эмотивное значение слова с понятием? //Вопросы языкознания. 1987. № 5. С. 47 57.

238. Шейдаева С.Г. История грамматического развития существительных субъективной оценки. Автореф. дис. канд. филол. наук. Алма-Ата, 1985.

239. Шейдаева С.Г. Субъективно-оценочные прилагательные в русских говорах Удмуртии // Координационное совещание по проблемам изучения сибирских говоров кафедр русского языка вузов Сибири, Урала и Дальнего Востока. Красноярск, 1988. С. 51 52.

240. Шемборская Н.В. Суффиксальное образование имен существительных эмоционально-оценочного характера в русском языке // Автореф. дис. . канд. филол. наук. Саратов, 1954.

241. Шемборская Н.В. Об истории эмоционально-оценочных существительных суффиксального образования в русском языке и их выразительных функциях // Учен. зап. Астрахан. пед. ин-та. Т. 6. Вып. 1. Астрахань, 1957. С. 309 318.

242. Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики. М., 1973.

243. Шмелев Д.Н. Лексическое значение существительного и словарное отражение его референциальных возможностей // Словарные категории. М., 1988. С.96 99.

244. Щерба JT.В. Восточнолужицкое наречие. Т. 1. Пгр., 1915.

245. Щерба Л.В. Избранные труды по русскому языку. М., 1957.

246. Энциклопедический словарь. Изд. Ф.А.Брокгауз, И.А.Ефрон. СПб., 1893. Т.18.

247. Энциклопедический словарь. Изд. Ф.А.Брокгауз, И.А.Ефрон. СПб., 1897. Т.44.

248. Энциклопедический словарь. Изд. Ф.А.Брокгауз, И.А.Ефрон. СПб., 1903. Т.78.

249. Энциклопедический словарь. Изд. Ф.А.Брокгауз, И.А.Ефрон. СПб., 1904. Т.81.

250. Ягич И.В. Энциклопедия славянской филологии. Вып. 1. СПб., 1910.

251. Янко-Триницкая H.A. Членимость слов типа ножка, ручка // Развитие современного русского языка. 1972. М., 1975. С. 175 186.

252. Belic А. Zur Entwicklungsgechichte der slavichen Deminutiv und Amplificativsuffixe // Archiv für slav. Philologie. 1901. В. XXIII.

253. Smotryckyj Meletij. Hrammatiki slavensckija pravilnoe syntagma. Levje 1619. Frankfurt am Main, 1974.

254. ИСТОЧНИКИ И ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ 1. ИСТОЧНИКИ ПО ИСТОРИИ РУССКОГО ЯЗЫКА ДО XVIII в.1. Акты вр. межд.1. Акты Мороз.1. Акты Моск. Акты СВР

255. Акты феод. Акты Холм. Ближ. бояр.1. Выг. сб. Грам.1. Грам. Вел.Новг. Держ.1. Доне. Дела Ерм.1. Еф. Ист. геогр.

256. Еф. Ист. экс. Зап. рус. пут. Источ.

257. Лом. Письма Ист. Сибири Карелия Колон. Якут.

258. Акты времени междуцарствия. 1610 1613 гг. // Чтения ОИДР. Кн. 4. М., 1915

259. Акты хозяйства боярина Б.И.Морозова. М.; Л., 1940. Ч. I. М.; Л., 1945. Ч. II.

260. Акты Московского государства. Спб., 1890 1901. Т. I - III.

261. Акты социально-экономической истории северовосточной Русиконца XIV начала XVI в. М., 1952. Т. I.

262. Акты феодального землевладения и хозяйства. М., 1961. Ч. 3.

263. Акты Холмогорской и Устюжской епархий. Спб., 1890 1908. Ч. I - П1.

264. Ближний боярин князь Никита Иванович Одоевский и егопереписка с Галицкою вотчиной. М., 1903.

265. Выголексинский сборник. М., 1977.

266. Грамотки XVII начала XVIII в. М„ 1969.

267. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949.

268. Сочинения Державина с объяснительными примечаниями

269. Я.Грота. СПб., 1876. Т. 5, 6.

270. Донские дела. СПб., Пгр., 1898 1917. Кн. 1 - 5.

271. Записки А.П.Ермолова. 1798 1826. М., 1991.

272. Ефимов A.B. Из истории великих русских географическихоткрытий в Северном Ледовитом и Тихом океанах. XVII пер.пол. XVIII в. М., 1950.

273. Ефимов A.B. Из истории русских экспедиций на Тихом океане. Пер. пол. XVIII века. М„ 1948.

274. Рус.-кит. Рус.-швед. экон.1. Сб. тр. КЭ

275. Котков С.И., Панкратова Н.П. Источники по истории русского народно-разговорного языка XVII-начала XVIII века. М., 1964. Котков С.И. Московская речь в начальный период становления русского национального языка. М., 1974.

276. Материалы для истории делопроизводства поместного приказа по Вологодскому уезду в XVII веке. СПб., 1906. Вып. 1. Московская деловая и бытовая письменность XVII века. М., 1968.

277. Московский летописный свод конца XV века. М.; Д., 1949. Назиратель. М., 1973.

278. Марасинова Л.М. Новые псковские грамоты XIV XV веков. М., 1966.

279. Памятники деловой письменности XVII в. Владимирский край. М., 1984.

280. Памятники московской деловой письменности XVIII века. М., 1981.

281. Памятники русского народно-разговорного языка XVII столетия. М., 1965.

282. Памятники русской письменности XV XVI вв. Рязанский край. М., 1978.

283. Памятники южновеликорусского наречия. Конец XVI -начало XVII в. М., 1990.

284. Переписные книги Ростова Великого второй половины XVII века. СПб., 1887.

285. Писцовая и переписная книги XVII века по Нижнему Новгороду. СПб., 1896.

286. Пустозерский сборник. Д., 1975. Русская историческая-библиотека. СПб., 1884. Т. 8. Сокровища древнерусской литературы. Русская бытовая повесть. XV-XVII вв. М., 1991.

287. Русско-китайские отношения в XVIII в. М., 1978. T.I. Русско-шведские экономические отношения в XVII веке. М.; Д., 1960.

288. Сборник грамот коллегии экономии. Пг., Д., 1922 1929. Т. 1 - 2.

289. Слово "Слово о полку Игореве". М; Л., 1950.

290. Хожд. Аф.Ник. Хождение за три моря Афанасия Никитина 1466 -1472 гг. М.,1960.

291. Яков. Холоп. Яковлев А. Холопство и холопы в Московском государстве

292. XVII в. М.; Л., 1943. Т. I.2. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

293. Абр. Абрамов Ф. Сосновые дети. 1962.

294. Акс. В. Дневник Веры Сергеевны Аксаковой. СПб., 1913.

295. Акс. С. Аксаков С.Т. Записки ружейного охотника Оренбургскойгубернии. 1852.1. Ант. Антонов С. Овраги.1. Act. Астафьев В.П.

296. Восьм. Восьмой побег. 1964.1. Кража Кража. 1961 1965.

297. Митяй Митяй с землечерпалки. 1967.

298. О чем О чем ты плачешь, ель? 1960.1. Звезд. Звездопад. 1960.

299. Паст. Пастух и пастушка. 1967 1974.1. Пер. Передышка. 1971.

300. Поел. Последний поклон. 1957 1977.1. Саш. Сашка Лебедев. 1963.

301. Печ. Печальный детектив. 1987.1. Стар. . Стародуб. 1960.

302. Ода Ода русскому огороду. 1972.

303. Тельн. Тельняшка с Тихого океана. 1987.

304. Царь Царь-рыба. 1972 1975.

305. Ясн. Ясным ли днем. 1966 1967.

306. Веч. Вечерние раздумья. 1992.

307. Аф. Афанасьев А. Последний воин. 1988.

308. Бажан. Бажанов Е. Пропасть. 1988.

309. Бар. На дорогах Бардин С. На дорогах. 1980.

310. Райе. Райские яблоки. 1977

311. Бег. Беглов Г. Досье на самого себя. 1988.

312. Белай Белай А. Овца. 1988.1. Боб. Боборыкин П.1. Пр. Проездом. .1. Кит. Китай-город. 1882.

313. Буд. Будников А. Мамонт. 1988.

314. Булг. Булгаков М. Мастер и Маргарита. 1929 1940.

315. Бурл. Бурлацкий Ф. После Сталина. 1988.

316. Вас. Васильев Б. Вам привет от бабы Леры. 1980 1987.

317. Вел. Великин А. Санитар. 1988.1. Вельт. Вельтман А.

318. Неист. Неистовый Роланд. 1835.1. Эр. Эротида. 1835.

319. Пр. Приезжий из уезда. 1841.

320. Сал. Приключения, почерпнутые из моря житейского.1. Саломея. 1846.

321. Вор. Воробьев К. ". И всему роду твоему".

322. Вяз. Вяземский П.А. Записные книжки. 1829 1837.

323. Гер. Герасимов И. Ночные трамваи. 1988.

324. Гог. Гоголь Н.В. Мертвые души. 1842.

325. Гор. Горбовский Г. Шествие. 1987.

326. Грос. Добро Гроссман В. Добро вам! 1962.

327. Жизнь Жизнь и судьба. 19881. Даль Даль В.И.1. Бед. . Бедовик. 1839.

328. Ур. Уральский казак. 1843.

329. Вакх Вакх Сидоров Чайкин, или Рассказ его о собственном своем житье-бытье за первую половину жизни своей. 1843.

330. Хмель Хмель, сон и явь. 1843.

331. Пет. Петербургский дворник. 1844.1. Ден. Денщик. 1845.

332. Пав. Павел Алексеевич Игривый. 1847.1. Говор Говор.1. Грех Грех.1. Двух. Двухаршинный нос.1. Хлеб. Хлебное дельце.

333. Домб. Домбровский Ю. Факультет ненужных вещей. 1978.

334. Домог. Домогацкий В. Кладовка 1960 1980-е гг.

335. Ек. Екимов Б. Пастушья звезда. 1989.

336. Ерш. Ершов П.П. Конек-горбунок. 1833.

337. Жд. Ждан О. Впотьмах. 1991.

338. Жур. Журавлева 3. Роман с героем. 1988.

339. Загос. Загоскин М.Н. Юрий Милославский. 1825.

340. Ив.А. Иванов А. Жизнь на грешной земле. 1970.

341. Ив. В. Иванов В. Судный день. 1989.

342. Калед. Каледин С. Стройбат. 1989.

343. Кар. Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. 1793 1794.

344. Кон. Кондратов В. Что было. 1988.

345. Конев Конев И. Сорок пятый год. 1965.

346. Кост. Костров М. Жихари Полистовья. 1986.

347. Крас. Красавин Ю. Полоса отчуждения. 1989.

348. Круп. Крупин В. Спасение погибших. 1988.

349. Кун. Кунин В. Интердевочка. 1988.

350. Кур. Курочкин В. Записки народного судьи Семена Бузыкина. 1962.

351. Лар. Ларина A.M. Незабываемое. 1988.

352. Леб Лебедев Е. Кое-что об ошибках сердца. 1988.

353. Лив. Ливанов В. Иван, себя не помнящий. 1988.

354. Липат. Липатов В. Серая мышь. 1982.

355. Лял. Ляленков В. Армия без погон. 1988.

356. Марк. Марков Г. Строговы. 1936 1948.

357. М.-Печ. Мельников П.И. Андрей Печерский. На горах. 1875 1881.

358. Моск. Москаленко В. Повидаться надо. 1988.

359. Нуйк. Нуйкин А. Идеалы или интересы? 1988.

360. Писем. Тюфяк Писемский А.Ф. Тюфяк. 1850.1. Рус. Русские лгуны

361. Пож. Пожера Ю. Рыбы не знают своих детей. Пер. с литовск. Д.Кый 1988.

362. Пол. Поляков Ю. 100 дней до приказа. 1980 1987.

363. Пом. Померанцев В. Итога, собственно, нет. 1970.1. Поп. Попов Е.

364. Эсх. Эсхатологические настроения. 1989.1. Вод. Водоем. 1983.

365. Пор. Поройков Ю. "Ехали медведи на велосипеде". 1988.269

366. Прит. Притула Д. Не опоздать! 1988.

367. Рекш. Рекшан В. Кайф. 1988.

368. Рощ. Рощин М. На открытом сердце. 1992.

369. Рыб. А. Рыбаков А. 35-й и другие годы. 1988.

370. Рыб. В. Рыбаков В. Не успеть. 1989.

371. С.-Щ. Помп. Салтыков-Щедрин М.Е. Помпадуры и помпадурши. 1863-74.

372. Губ. Губернские очерки. 1856-57.

373. Сем. Семенов Ю. Ненаписанный роман. 1988.1. Солж. Солженицын А.1. Арх. Архипелаг ГУЛАГ.1. В круге В круге первом.

374. Тен. Тендряков В. На блаженном острове коммунизма. 1988

375. Шол. Шолохов М. Судьба человека. 1956.

376. Шор. Шорохов Л. Володька-освод. 1988.3. СЛОВАРИ1. Арх.обл. БАС11. БАС21. Даль1. Доп. обл. МАС Нов. сл.1. Обд. сл. Вят. РЛ1. Слов. Деул.1. Слов Заб. Слов. др.

377. Слов. Приам. Слов. Ср. Ур.1. Слов.юж.Красн.1. Слов. Яр.1. СРНГ

378. Архангельский областной словарь. Изд-во Моск. ун-та. 1980. Вып. 1. Словарь современного русского литературного языка: В 17 т. М.; Л. 1948 1965.

379. Словарь современного русского литературного языка. Изд. 2-е. М., 1991 1993. Т. 1-4.

380. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1965. Т. 1-4.

381. Дополнение к "Опыту областного великорусского словаря". СПб., 1858 Словарь русского языка: В 4 т. М., 1957 1961.

382. Новые слова и значения. Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 60-х годов. Под. ред. Н.З.Котеловой, Ю.С.Сорокина. М., 1971

383. Новое в русской лексике. Словарные материалы 1977 -1984 гг. М., 1980 -1989.

384. Материалы для объяснительного областного словаря Вятского говора. Вятка, 1907.

385. Рукописный лексикон первой половины XVIII века. Изд-во Ленин ун-та, 1964.

386. Словарь современного русского народного говора. Дер. Деулино

387. Рязанского р-на Рязанской обл. М., 1969.

388. Элиасов Л.Е. Словарь русских говоров Забайкалья. М., 1980.

389. Словарь древнерусского языка XI XIV вв. Под ред. Р.И.Аванесова. М.,1968. Т.1.

390. Словарь русских говоров Приамурья. М., 1983.

391. Словарь русских говоров Среднего Урала. Свердловск, 1964 1988.1. Т. 1 7.

392. Словарь русских говоров южных районов Красноярского края. Красноярск, 1988.

393. Мельниченко Г.Г. Краткий Ярославский областной словарь. Ярославль, 1961. Т. 1.

394. Словарь русских народных говоров. Под ред. Ф.П.Филина. М.; Л., 1968 -1989.

395. Слов. XI XVII Словарь русского языка XI - XVII вв. М., 1975 - 1991. Вып. 1-17. Слов. XVIII Словарь русского языка XVIII века. Л., 1984 - 1988. Вып. 1 - 4.

396. Срезн. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. Спб.,1893 1903. Т. 1-3.

Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания. В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.

Психические явления чаще всего и ближайшим образом определяются посредством категорий идеального и субъективного. Эти категории действительно имеют первостепенное значение для выяснения специфики психического; однако употребляются они крайне неоднозначно. Смысл терминов «идеальное» и «субъективное», используемых в философской и психологической литературе, варьирует в весьма широком диапазоне, что создает серьезные осложнения при разработке психофизиологической проблемы.

Рассмотрим наиболее распространенные трактовки категорий идеального и субъективного в нашей философской и психологической литературе.

В последние годы вопрос о природе идеального специально обсуждался многими авторами (М. Б. Митин, 1962; Э. В. Ильенков, 1962, 1964; М. А. Логвин, 1963;,Я. А. Пономарев, 1964а, 1967; Ф. И. Георгиев, 1963, 1964; В. С. Тюхтин, 1963, 1967; Б. И. Востоков, А. М. Коршунов, А. Ф. Полторацкий, 1966; Ст. Василев, 1969, и другие). При этом наиболее трудным пунктом всегда оказывалось отношение идеального к деятельности мозга. Если идеальное есть качество, присущее нашему мышлению, а последнее представляет собой продукт (или функцию) человеческого мозга, то вопрос об отношении идеального к материальным мозговым процессам невозможно игнорировать. Но именно в этом пункте и возникают наиболее значительные разногласия в трактовке идеального, и они крайне отрицательно сказываются на развитии теоретических представлений современной нейрофизиологии, что в последнее время специально отмечал П. К. Анохин (П. К. Анохин, 1966а, стр. 288-289).

Некоторые авторы склонны характеризовать идеальное таким образом, что оно оказывается вынесенным за пределы человеческого мозга и субъекта вообще. Это происходит в тех случаях, когда идеальное квалифицируется исключительно как продукт общественной, производственной деятельности субъекта, когда непомерно гипертрофируются общественные связи субъекта - настолько, что реальный субъект совершенно испаряется, а вместо него начинает фигурировать общество в целом как субъект, и теперь уже свойство идеального, способность мышления и действия, приписывается некоему «телу цивилизации», а вовсе не человеческому индивиду. С этой точки зрения, известное положение К. Маркса, что «идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 23, стр. 21), истолковывается в том смысле, что идеальное существует не в голове, а «посредством головы» и что оно, следовательно, имеет свое бытие и вне головы отдельных субъектов, а именно в продуктах их совместной производственной деятельности и вообще в межсубъектных связях, в «теле» общественной системы, а не в «теле» человеческого мозга. Так, М. П. Лебедев (1956) заходит в этом направлении настолько далеко, что наделяет качеством идеального книгу, взятую саму по себе.

Более тонко и внушительно такого рода концепция идеального обосновывается Э. В. Ильенковым в написанной для «Философской энциклопедии» статье, специально посвященной этому вопросу. Э. В. Ильенков справедливо критикует вульгарно-материалистические толкования идеального, указывая на недопустимость отождествления идеального с нервно-мозговыми процессами. Материализм, пишет он, заключается не в том, чтобы производить указанное отождествление, а «в том, чтобы понять, что идеальное как общественно-определенная форма деятельности человека, создающей предмет определенной формы, рождается и существует не «в голове», а с помощью головы в реальной предметной деятельности человека как действительного агента общественного производства. Поэтому и научные определения идеального получаются на пути материалистического анализа «анатомии и физиологии» общественного производства материальной и духовной жизни общества, и ни в коем случае не анатомии и физиологии мозга как органа тела индивида» (Э. В. Ильенков, 1962, стр. 221).

Другими словами, идеальное имеет свое бытие в такой же мере в голове человека, как и вне его головы, в процессе предметной деятельности, в «теле цивилизации». Если бы речь шла о том, что идеальное «рождается и существует» в «теле цивилизации», в системе общественных отношений, в том смысле, что оно рождается и существует только в голове реального человека, а человек необходимо выступает в качестве элемента общества и вне его немыслим, то с таким тривиальным выводом согласился бы каждый. Но Э. В. Ильенков имеет в виду нечто совсем иное, он решительно отстаивает (не только в цитированной, но и в других своих работах) существование идеального именно за пределами отдельной человеческой личности (см. Э. В. Ильенков, 1968а, стр. 215 и др.).

При такой трактовке идеального, однако, утрачивается его исходная определенность. Понятие идеального становится настолько «гибким», что с равным успехом может быть использовано для обозначения как субъективной реальности, так и объективной реальности, ибо вне головы человека существует лишь объективная реальность. В связи с этим происходит неявное отождествление отображения с объектом отображения, что уже начинает заметно напоминать логические конструкции Гегеля.

Идеальное есть субъективное отображение объекта. Поскольку это может быть любой объект, идеальное есть, в принципе, любое содержание, и оно, таким образом, способно охватывать всю «очеловеченную» вселенную, но локализовано идеальное только в голове индивида, в его головном мозгу, ибо за пределами этой материальной системы субъективное отображение не существует. Говорить же, что идеальное «рождается и существует не в «голове», а с помощью головы в реальной предметной деятельности человека», значит создавать прецедент для логических недоразумений при попытке соотнесения категорий идеального и материального.

К. Маркс говорит об идеальном как о внутренней форме деятельности; у Э. В. Ильенкова идеальное становится одновременно и внешней формой деятельности человека. В этой связи концепция Э. В. Ильенкова подвергалась заслуженной критике со стороны ряда авторов (Ф. И. Георгиев, 1963; В. И. Мальцев. 1964; В. И. Пернацкий, 1966; Ст. Василев, 1969, И. С. Нарский, 1969). Стремление обособить идеальное от мозга ни в коей мере не может быть оправдано, даже если оно проводится лишь частично и под самыми благовидными предлогами (с целью обоснования связи мысли с практическим действием, активности субъекта и т. п.). В концепции Э. В. Ильенкова эта тенденция к обособлению идеального от деятельности головного мозга (т. е. к вынесению идеального за пределы человеческого индивида) проистекает из чрезмерно жесткого, взаимоисключающего противопоставления философскою и естественнонаучного исследования мышления, из откровенного игнорирования естественнонаучного аспекта изучения идеального.

В этой связи стоит еще раз вдуматься в следующее положение В. И. Ленина, подчеркивающее важность учета результатов естествознания для понимания сущности идеального: «Всякий человек знает - и естествознание исследует - идею, дух, волю, психическое, как функцию нормально работающего человеческого мозга; оторвать же эту функцию от определенным образом организованного вещества, превратить эту функцию в универсальную, всеобщую абстракцию, «подставить» эту абстракцию под всю физическую природу,- это бредни философского идеализма, это насмешка над естествознанием» (В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 241).

Идеальное является исключительно субъективной реальностью и «рождается и существует» только в голове человека, не выходя за ее пределы, хотя это качество, естественно, связано с внешними воздействиями, точнее, с внешним миром, с активной деятельностью человека как социального существа. Другими словами, категория идеального обозначает специфическое для психики человека отображение и действие в субъективном плане, в отличие от объективных действий, производящих изменения в материальных объектах; эта категория обозначает такое свойство деятельности нашего мозга, благодаря которому личности непосредственно дано содержание объекта, динамическая модель объекта, свободная от всех реальных физических качеств объекта, от его материальной «весомости», «громоздкости», от его «сращенности» с другими объектами, а постольку допускающая свободное оперирование ею во времени. Идеальное- это актуализованная мозгом для личности информация,- это способность личности иметь информацию в чистом виде и оперировать ею.

Идеальное как таковое есть во всех случаях нематериальное и только в границах противопоставления материальному имеет смысл. Идеальное - это психическое явление (хотя далеко не всякое психическое явление может быть обозначено как идеальное); а постольку идеальное представлено всегда только в сознательных состояниях отдельной личности. Если бы кто-то вдруг глубоко усыпил всех людей на десять минут, то в этом интервале времени на нашей планете не существовало бы идеального.

Поэтому недостаточно точной является данная С. Л. Рубинштейном характеристика идеального, как «продукта или результата психической деятельности» (С. Л. Рубинштейн, 1957, стр. 41). Записанная на бумаге или на магнитофонной ленте фраза может расцениваться как продукт психической деятельности, однако подобный продукт не содержит в себе идеального. С. Л. Рубинштейн пишет: «Идеальность по преимуществу характеризует идею или образ, по мере того как они, объективируясь в слове, включаясь в систему общественно выработанного знания, являющегося для индивида некоей данной ему «объективной реальностью», приобретают таким образом относительную самостоятельность, как бы вычленяясь из психической деятельности индивида» (там же). Это высказывание, сделанное, как видим, в весьма осторожной форме, вызывает ряд возражений.

Всякая идея, образ изначально включены в той или иной степени в систему общественно выработанного знания, ибо личность изначально включена в общественную систему, является ее элементом, и в конечном итоге всякая идея (образ) оказывается заданной общественной системой, т. е. у человека не бывает сверхчеловеческих идей и образов. Когда же оригинальные идеи или образы, возникшие в голове отдельной личности, будучи воплощенными в устной, графической или предметной форме, становятся достоянием других личностей и даже большинства личностей, то эта сторона дела имеет весьма косвенное отношение к характеристике идеального, так как для последней безразлично, переданы ли идея, образ другим личностям или же пережиты лишь однажды в течение нескольких секунд единственной личностью; для характеристики идеального безразлично, стала ли мысль данной личности достоянием трех личностей или трех миллионов, оправдала ли она себя в качестве руководства к действию или нет. Иначе говоря, определение идеального не зависимо от категории истинности, так как ложная мысль тоже есть не материальное, а идеальное явление; в равной мере определение идеального не зависимо от количественной и коммуникативной стороны, так как идеальное необходимо связано лишь с текущим психическим состоянием отдельной личности.

Что касается объективирования идеи или образа в слове, то нужно уточнить, в каком смысле говорится об объективировании. Слова, написанные или звучащие в эфире, сами по себе не содержат ни в малейшей мере идеального. Вместе с тем всякое сознательно переживаемое психическое явление в той или иной степени связано с речью внутренней или внешней, отливается в словесные формы. В этом смысле объективирование действительно допустимо связывать с идеальным (хотя термин «объективирование» правильнее было бы в этом случае употреблять лишь для обозначения преобразований, составляющих внешнее речепроизводство; но тогда этот термин будет иметь лишь косвенное значение для определения идеального).

Идеальное не существует само по себе, оно необходимо связано с материальными мозговыми процессами, есть не что иное, как субъективное проявление, личностная обращенность мозговых нейродинамических процессов. В этом смысле идеальное непреложно объективировано, ибо иначе оно не существует. Идеальное есть сугубо личностное явление, реализуемое мозговым нейродинамическим процессом определенного типа (пока еще крайне слабо исследованного). Этот особый тип нейродинамического процесса актуализует информацию для личности, и только в интервале такого рода длящегося актуализирования информации существует идеальное. Подобно тому как неактуализированная личностью информация, хранящаяся в нейронных, субнейронных и, по-видимому, молекулярных структурах головного мозга, есть лишь возможность идеального, а не идеальное как таковое, точно так же информация, фиксированная в памяти общества (в книгах, чертежах, произведениях искусства, машинах и других материальных системах), не есть идеальное, не будучи актуализируемой (в данном интервале) в сознании личности. Поэтому и нельзя согласиться с допущением С. Л. Рубинштейна о том, что идеальное характеризует продукты психической деятельности, приобретающие относительную самостоятельность и существующие, как бы «вычленяясь из психической деятельности индивида». Идеальное ни в каком отношении не вычленяется из психической деятельности индивида.

Человек есть элемент общества как чрезвычайно сложной самоорганизующейся системы. В этой связи методологически важно учитывать не только обусловленность свойств элемента качественными особенностями системы, но и обратную зависимость - обусловленность свойств системы качественными особенностями элемента.

Из того, что идеальное есть общественный продукт и необходимый компонент социальной самоорганизации, еще вовсе не следует, что оно должно быть теоретически «локализовано» в пределах общественной системы в целом, а не в пределах общественного индивида, отдельных личностей. И это следует учитывать, когда мы рассматриваем в плане проблемы идеального «систему общественно выработанного знания», явления духовной культуры.

Человеческая культура (накопленные историческим развитием комплексы теоретических, этических, художественных, технических и т. п. ценностей) характеризуется категорией идеального лишь в одном аспекте - в аспекте функционирования культурных ценностей в определенной форме, а именно: как внутренней, субъективно переживаемой деятельности определенного множества индивидов (деятельность которых, однако, выходит за эти пределы, поскольку включает процессы коммуникации и действия во внешнем плане). Однако в строгом смысле действия во внешнем плане, формы хранения культурных ценностей, а также те звенья коммуникаций, которые реализуются, так сказать, в межличностном пространстве,- все эти явления не могут быть непосредственно охарактеризованы при помощи категории идеального.

Своеобразную концепцию идеального развивает в последние годы Я. А. Пономарев (1964а, 19646, 1967). Мы не станем излагать подробно эту концепцию, так как с нею лучше познакомиться из первых рук. Остановимся только на некоторых положениях, имеющих, с нашей точки зрения, принципиальное значение. Трактовка категории идеального Я. А. Пономаревым во многом обусловлена его пониманием психики, согласно которому существуют два подхода к исследованию и определению психических явлений - гносеологический и онтологический. В гносеологическом аспекте психика квалифицируется им как идеальное. В онтологическом аспекте - как материальное. Выше (в § 5) мы попытались показать, что подобная теоретическая установка приводит к неудовлетворительным результатам. Следует подчеркнуть, что гносеологический аспект неустраним при исследовании психических явлений.

Я. А. Пономарев безусловно прав в том отношении, что далеко не всякое психическое явление может быть охарактеризовано как идеальное. Однако автор недостаточно последовательно проводит свою точку зрения, ибо принятые им исходные принципы обязывают его при гносеологическом рассмотрении психики квалифицировать в качестве идеального любое психическое явление. Согласно Я. А. Пономареву всякое отношение «оригинал-копия» является материальным; идеальным оно становится «лишь в абстракции познающего субъекта» (Я. А. Пономарев, 19646, стр. 62). Например: «восприятие животного идеально только в сознании познающего человека, в его абстракции, вычленяющей копию оригинала из носителя этой копии - динамической модели предмета, имеющейся в мозгу животного и сопоставляющей эту копию с оригиналом» (Я. А. Пономарев, 19646, стр. 61). Точно таким же образом качество идеальности, по словам Я. А. Пономарева, приобретает отпечаток лапы волка на снегу или отпечаток листа в пластах каменного угля. Другими словами, идеальное есть продукт «идеализирующей абстракции» (там же, стр. 66). Потенциально существующие всюду связи типа «оригинал - копия» становятся идеальными лишь в «идеализирующей абстракции» субъекта, посредством которой копия обособляется от оригинала. Более того, идеальное, согласно Я. А. Пономареву, может быть присуще и неодушевленным предметам, «оно не является безусловной монополией психического» (Я. А. Пономарев, 1967, стр. 59). Но вместе с тем оно связывается лишь с «идеализирующей абстракцией».

Здесь возникает ряд вопросов. Если «идеализирующая абстракция» свойственна только познающему субъекту, то каким образом идеальное может существовать за пределами психического? Что такое «идеализирующая абстракция»? Является ли она результатом специального теоретического анализа? Или, быть может, она изначально присуща уже любому человеческому чувственному образу? Поясним эти вопросы. Допустим, я вспомнил сейчас волка, виденного мной вчера в зоопарке; это представление было очень ярким и занимало меня несколько секунд, о чем я рассказал своему товарищу-философу. Процесс моего представления не сопровождался никакими теоретическими рефлексиями о природе данного представления. Наоборот, мой товарищ-философ довольно быстро сообщил мне, что возникший в моем сознании образ волка есть «копия» реального волка, а не сам волк, что эта «копия» адекватна оригиналу и т. п. Согласно Я. А. Пономареву, мой товарищ в данном случае является несомненным носителем идеального, поскольку им произведена «идеализирующая абстракция». Спрашивается, можно ли назвать идеальным пережитый мною образ-воспоминание? По-видимому, нельзя, так как я не производил специальной «идеализирующей абстракции». Следовательно, мой образ должен быть назван материальным? Но ведь мой образ не является объективной реальностью ни для меня, ни для моего товарища-философа. Как же быть?

В этом пункте концепция Я. А. Пономарева сильно уязвима.

«Достаточно внимательный анализ природы идеального показывает,- пишет Я. А. Пономарев,- что идеальное - это только абстракция - понятие, необходимое для выявления и фиксации отношений гомоморфизма, изоморфизма, подобия, аналогии» (Я. А. Пономарев, 1964а, стр. 55. Курс. мой.- Д. Д.). В каком смысле это - только абстракция? Ведь «материальное», «психика», «масса», «энергия», «образ», «абстракция» и т. п.- это абстракции! В этом отношении «идеальное» не имеет никаких привилегий по сравнению с «материальным». Но всякая абстракция должна обладать определенным значением, должна обозначать некоторый инвариант множества явлений, независимый от произвола теоретика, т. е. должна отображать некоторую реальность, существующую не только в сознании данного теоретика. А потому идеальное - это не только абстракция. Это - некоторая реальность. Любой здравомыслящий человек не может не признать реальности образов и мыслей у других людей, хотя образы и мысли других людей неправомерно называть объективной реальностью (они существуют вне моего сознания, но они не существуют вне сознания вообще). Мои образы и мысли, а равно и аналогичные психические явления, присущие другим индивидам, являются субъективной реальностью, которая отображается в соответствующих абстракциях. Идеальное существует как субъективная реальность, а не только как специально изготовленный продукт «идеализирующей абстракции».

Я. А. Пономарев пишет: «Идеальной психика выступает лишь тогда, когда она сама оказывается предметом познания, направленного на выяснение изоморфности ее моделей реальным вещам и явлениям» (Я. А. Пономарев, 1964 б, стр. 66). Значит, если «мой образ» не является для меня в данный период специальным предметом познания, то отсюда вытекает, что он - материален. Если же я (или любой другой) начну изучать образ в указанном Я. А. Пономаревым плане, то этого будет достаточно, чтобы образ стал идеальным. Таковы парадоксы, порождаемые теоретической установкой о необходимости гносеологического и онтологического подхода к пониманию человеческой психики. Гораздо логичнее, на наш взгляд, квалифицировать некоторые психические явления в качестве идеальных, независимо от того, оказываются ли они «предметом познания» или не оказываются. Этот класс психических «явлений относится всегда к категории сознательных, а постольку они обладают в той или иной степени свойством рефлексивности, т. е. отображения отображения.

Идеальное есть абстракция, имеющая смысл лишь при обозначении с ее помощью непосредственно осознаваемой субъективной реальности. Эта непосредственно осознаваемая субъективная реальность, связанная с отображением не только внешнего объекта, но и самой себя, может исследоваться во многих отношениях, которые совершенно не укладываются в искусственную альтернативу онтологического или гносеологического подхода к психике. К тому же остается непонятным, что означает чисто онтологический подход к психике. Как будто возможно изучать психические явления, абсолютно абстрагируясь от собственно психических явлений. Более того, разве возможно что-либо основательно изучать, совершенно отвлекаясь от изучения средств изучения, т. е. от понимания специфики и возможностей используемых нами познавательных средств, как экспериментальных, так и теоретических. Неспособность осмыслить это чрезвычайно существенное обстоятельство составляет в естествознании удел грубого эмпиризма, освящаемого в философии наивным онтологизмом.

Заметим, что установка на исследование психики в двух аспектах - онтологическом и гносеологическом - приводит к парадоксам не только в том случае, когда психика называется идеальной в гносеологическом аспекте и материальной в онтологическом аспекте, но и тогда, когда она признается идеальной и в том и в другом случае. Так, например, И. Цвекл пишет: «Это свойство сознания «быть идеальным» существует объективно, и его нужно учитывать не только в гносеологии, но и в онтологии и в общественных науках, поскольку для того, чтобы рассматриваться как правильная или неправильная, мысль должна прежде всего существовать» (J. Cvecl, 1963, s. 313. Курс. мой.- Д. Д.). В приведенном высказывании идеальное становится неотличимым от материального, так как утверждение, что идеальное существует объективно, равнозначно утверждению, что идеальное есть материальное. Отсюда становится очевидной призрачность так называемой онтологии в чистом виде, ибо понятие о бытии, реальности, в строгом смысле не может быть отождествлено с понятием объективной реальности, так как оно распространимо и на субъективную реальность; и только в рамках последней идеальное имеет смысл. В противном случае идеальное явно или неявно субстанциализируется, что создает лишь видимость легкого решения проблемы (субстанциализация идеального может носить либо отчетливо идеалистический или дуалистический характер, либо принимать форму вульгарно-материалистического «овеществления» идеального). Напомним еще раз слова В. И. Ленина, сказанные по поводу тех положений И. Дицгена, в которых объективная реальность отождествляется с реальностью вообще: «Что и мысль и материя «действительны», т. е. существуют, это верно. Но назвать мысль материальной - значит сделать ошибочный шаг к смешению материализма с идеализмом» (В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 257).

Важно подчеркнуть, что вопреки неопозитивистским установкам. тенденции к субстанциализации духовных явлений (идеального) в настоящее время весьма модны среди западных естествоиспытателей. Приведем в качестве наиболее яркого примера взгляды английского ученого В. Фирсова. Согласно его убеждению, «мысли, восприятия, чувства и т. п., составляющие психику, суть реальные сущности, своего рода «предметы», хотя их нельзя обнаружить или измерить существующими приборами и применение к ним количественных методов физики, кроме вероятностных законов, исключено. Я лично,- продолжает В. Фирсов,- придерживаюсь того мнения, что сущность этой неуловимой психической субстанции может заключаться в свойствах и взаимодействиях субатомного мира, изучением которого занимаются на передовых рубежах современной науки... «Психическая субстанция» не может возникнуть из ничего: она должна присутствовать на всех стадиях органической эволюции вплоть до неорганического мира. Иными словами, можно сказать, что между психической субстанцией и миром обычной энергии и вещества должна существовать связь» (В. Фирсов, 1966, стр. 25-26). И далее В. Фирсов выдвигает предположение, что «существует преобразование, аналогичное, скажем, уравнению Эйнштейна m = Е/с2, связывающее психическую субстанцию с энергией и веществом и являющееся основой взаимодействия между ними. Я хочу сделать и еще одно предположение: молекула ДНК может быть простейшим физическим аппаратом, вырабатывающим психическую субстанцию или реагирующим на нее, т. е. действующим как миниатюрный мозг» (там же, стр. 48-49). По существу, в приведенных высказываниях под «психической субстанцией» имеется в виду скорее всего некое пока еще не открытое физическое явление. Но подобная интерпретация не может быть проведена последовательно, и В. Фирсов в конечном итоге оказывается в своих воззрениях очень близким к классическому дуализму, склоняясь, в частности, к концепции Дж. Эккла (см. там же, стр. 49, 68-69 и др.); он готов допустить возможность, что «разум обладает способностью приобретать сведения об определенных фактах, не соприкасаясь с ними во времени или пространстве» (там же, стр. 123), ссылаясь в этой связи на парапсихологические опыты Райна и в особенности на явления телепатии.

Субстанциализация идеального (В. Фирсов всюду под психическим понимает духовное, идеальное) весьма логично ведет к идеализму и дуализму; когда же она последовательно проводится па материалистический манер (образцы этого мы демонстрировали в § 5), то категория идеального попросту ликвидируется; но тогда психические явления с их содержательной. стороны становятся совершенно необъяснимыми.

Естественно, что в большинстве случаев идеальное истолковывается в марксистской литературе не в субстанциональном, а в функциональном плане. В последнее время функциональный характер идеального специально подчеркивался и анализировался в работах ряда авторов (В. С. Тюхтин, 1963, 1967; Б. И. Востоков, А. М. Коршунов, А. Ф. Полторацкий, 1966, и др.), «Функциональный характер идеального объясняет кажущуюся «странность» идеального, состоящую в том, что идеальное не содержит в себе ни грана вещества отражаемого объекта, что оно является непротяженным свойством, которое нельзя измерить, взвесить, воспринять, хотя его можно обнаружить по внешнему проявлению в деятельности субъекта» (Б. И. Востоков, А. М. Коршунов, А. Ф. Полторацкий, 1966, стр. 245 - 246). Идеальное «свободно» не только от вещественности отображаемого объекта, но и от вещественности, от физических свойств отображающего субстрата. Эта «освобожденность» от всех физических свойств существует лишь в качестве субъективной реальности.

Как отмечает В. С. Тюхтин: «Нематериальными (идеальными), то есть относительно независимыми, «освобожденными» от материального носителя, могут быть лишь структура, отношение, образ, знание и пр., взятые как таковые, в «чистом» виде, то есть особым функциональным способом извлеченные из своего носителя и сопоставленные с оригиналом» (В. С. Тюхтин, 1967, стр. 44). Такого рода извлечение информации (содержания) из материального носителя есть субъективный акт, связанный с особенностями информационных процессов, протекающих в головном мозгу. Сам механизм извлечения информации скрыт об субъекта; личности непосредственно дано содержание как таковое и способность оперирования им. При этом «извлеченность» информации, т. е. ее данность и способность свободно оперировать ею, предполагает не только ее сопоставление с оригиналом, но и с другими идеальными явлениями и с личностным «я». Образ или мысль как идеальное не только отображают внешний объект, но и отображают себя в поле личностного «я», т. е. посредством идеального образа личность не только сознает некоторый объект, но и сознает, что она сознает этот объект. Именно с этим, обстоятельством связана особенность идеального, т. е. данность личности информации в чистом виде и способность относительно свободного оперирования ею.

Идеальное характеризует ту разновидность субъективных явлений, которые непосредственно сознаются личностью. Это - те психические явления, которые осознаются личностью в том интервале, в котором они протекают. Что касается некоторых подсознательно протекающих психических явлений, которые способны в определенной мере осознаваться личностью после того, как они осуществились, то они не могут быть причислены к категории идеальных.

В этой связи следует уточнить термин «психика», так как зачастую человеческая психика характеризуется в качестве идеального. Такая характеристика оправдана в том смысле, что (без идеального нет человеческой психики (человеческая психика необходимо включает идеальное отображение, но не исчерпывается им); с другой стороны, идеальное существует только в психике и, следовательно, только в форме индивидуального субъективного состояния. Однако в более точном значении «психика» представляет собой некоторую целостность (интеграцию) всех психических явлений, вычленяемых и описываемых современной психологией. При таком понимании психики идеальное составляет лишь ее фрагмент. В едином контексте разнотипных психических явлений идеальное выступает в качестве наиболее «странной» и наиболее трудной для научного понимания стороны психики. И несомненно, что вне учета этой стороны, этого необходимого фрагмента психики, основательное исследование ее невозможно. Другими словами, тот уникальный класс психических явлений, который описывается посредством категории идеального, должен быть интерпретирован через категории конкретных наук, в частности - через категории естествознания, и стать объектом исследования этих наук. Но здесь-то и возникают самые крупные теоретические трудности, создающие серьезные препятствия на пути исследований психики в связи с деятельностью мозга. Эти трудности особенно сильно дают о себе знать в психофизиологии, нейропсихологии, нейрофизиологии, психиатрии, кибернетическом моделировании функций мозга, в некоторых областях клинической медицины и т. д. Во многих отношениях указанные трудности не новы и составляли хроническую болезнь естественнонаучного мышления последнего столетия; начиная со второй половины прошлого века они вставали перед исследователями в виде так называемой проблемы психической причинности.

С начала нашего века наблюдались многочисленные попытки преодоления этих теоретических трудностей на путях изъятия категории идеального из естественнонаучного мышления. Несмотря на то, что каждая подобная попытка приводила к мнимому результату (ибо изъятие категории идеального означало изъятие из научного исследования реальной проблематики, которая тем не менее не переставала существовать), из этого не было сделано надлежащего урока.

Совсем недавно с аналогичной попыткой выступил, например, А. Н. Кочергин. Обсуждая методологические вопросы моделирования психической деятельности, он высказал мнение о необходимости «переосмыслить традиционный подход к вопросу о соотношении «идеального» и «психики», исключив понятие «идеального» из естественнонаучного рассмотрения психической деятельности» (А. Н. Кочергин, 1969, стр. 246). А. Н. Кочергин считает, что при рассмотрении психики как деятельности мозга категория идеального «не работает». По его мнению, в данном случае «работает» лишь категория материального (там же, стр. 247).

Дело в том, что категория материального достаточно широко интерпретируется через категории естественных наук, таких, как вещество, поле, масса, энергия и т. д. Но этого нельзя сказать о категории идеального, вокруг которой действительно имеется своего рода вакуум (ни одна другая категория диалектического материализма не находится в столь обособленном от естественнонаучных категорий положении, как категория идеального). Отсюда, однако, не следует, что категория идеального не имеет смысла в естественных науках и что она здесь «не работает». Категория идеального фиксирует существенное свойство психической деятельности, и если система категорий современного естествознания не является областью ее интерпретации, то это обстоятельство может свидетельствовать лишь о недостаточной зрелости современного естествознания. Следует иметь в виду, что речь идет об устоявшихся, так сказать, классических категориях естествознания. Между тем категориальная структура естественных наук постепенно преобразуется; в ходе этого процесса зарождаются новые понятия и представления, далекие поначалу от классической точности, но знаменующие собой существенное углубление научного познания в целом.

Именно эти новые понятия и представления динамизируют некоторые области категориальной структуры естествознания, и именно в одной из таких областей все активнее «работает» категория идеального (заметим, что она всегда «работала» в том смысле, что стимулировала поиски естественнонаучного объяснения психики и так или иначе, явно или неявно, задавала, если так можно выразиться, систему отсчета для всех относящихся сюда теоретических построений; и это нетрудно увидеть даже у радикальных бихевиористов).

По нашему мнению, на нынешнем уровне научного познания открываются реальные возможности для основательной естественнонаучной интерпретации категории идеального. Такого рода возможности связаны с развитием кибернетики и оформлением категории информации. Последняя, будучи категорией естествознания, способна проложить мост к объяснению тех психических явлении, которые обычно описываются посредством категории идеального.

Для более детального анализа категории психического в связи с ее отношением к категории идеального, следует специально рассмотреть категорию субъективного, так как последняя является неустранимым участником всех определений психического и идеального, независимо от того, фигурирует ли она на авансцене теоретических построений или за кулисами. Это непременное участие категории субъективного осложняет дело тем, что употребляется она еще более многозначно, чем категория идеального.

В последние годы категория субъективного исследовалась во многих работах общефилософского плана (В. А. Лекторский, 1965, 1967; J. Muzik, 1964; L. Holata, 1965; Ф. Б. Садыков, 1965; К. А. Абульханова-Славская, 1969, и др.). Рассмотрим наиболее типичные значения, которые обычно связываются с термином «субъективное».

В философском плане Л. Голата (Holata, 1965) выделяет три основных значения. В плоскости основного вопроса философии субъективное означает идеальное (а объективное - материальное); в плоскости вопроса о познаваемости мира субъективное означает приблизительную («апроксимативную») форму отражения действительности в нашем сознании, а объективное - «адекватную форму» отражения (заметим, что различия здесь указаны очень нечетко); наконец, третье значение образуется в плоскости вопросов, относящихся к компетенции исторического материализма. Здесь субъективное связывается с активностью общественного субъекта и ролью личности в историческом процессе.

В. А. Лекторский (1967) справедливо подчеркивает, что объект - это часть объективной реальности, с которой субъект вступил в практическое или познавательное взаимодействие, а постольку нет объекта без субъекта. Вместе с тем, акцентируя внимание на общественной природе познания, В. А. Лекторский подразумевает под субъектом не столько личность, сколько сверхличностную систему, являющуюся носителем знания, реализатором общественного процесса познания. В этом смысле субъективное обозначает фактически познавательную деятельность общества как системы индивидов.

Иная трактовка субъективного предлагается В. С. Тюхтиным, переносящим центр внимания в психологическую плоскость: «Активный характер психической деятельности, идеальная форма отражения и индивидуальные особенности деятельности субъекта - эти три признака определяют позитивный смысл субъективного. Они содержатся в определении как ощущений, восприятий, так и мыслей и чувств (с различным преобладанием тех или иных моментов)» (В. С. Тюхтин, 1963, стр. 99). В качестве негативного смысла субъективного В. С. Тюхтин отмечает «субъективизм, т. е. ложное, искаженное отражение действительности» (там же, стр. 100).

Приведенные примеры истолкования субъективного показывают довольно широкий диапазон значений. Между всеми этими значениями можно установить, конечно, известные связи; однако некоторые из значений явно выходят за пределы категории психического, не могут быть соотнесены с ней непосредственно.

Так как нас интересует прежде всего категория психического, а психическое определяется, как правило, посредством категории субъективного, мы сосредоточим внимание на анализе тех значений «субъективного», которые могут иметь прямое отношение к характеристике психических явлений (анализ же всего диапазона значений термина «субъективное» представляет собой самостоятельную задачу, выходящую за рамки настоящей работы).

В наиболее общем виде субъективное обозначает то, что свойственно субъекту, любые качества, которые присущи человеку как личности; субъективное - значит человеческое. Здесь определенность субъективного достигается относительным противопоставлением человека предмету его познания и действия как объективному.

Заметим, что определенность субъективного остается в данном отношении удовлетворительной лишь до тех пор, пока предмет познания и действия мыслится как внешний предмет (в том случае, когда предметом познания становятся, например, собственные действия человека, разграничения субъективного и объективного теряют первоначальную определенность и нуждаются в дополнительных уточнениях). Уже одно это показывает, что приведенный смысл субъективного является не только чрезвычайно общим, но и собирательным. Такое употребление термина «субъективное» неявно таит в себе множество разных значений частного характера, которые важно хотя бы в первом приближении отдифференцировать друг от друга, ибо некоторые из них весьма существенно разнятся между собой.

Следует подчеркнуть, что «субъективное», взятое в общем и собирательном смысле - как то, что присуще человеческой личности,- вполне справедливо используется в качестве предиката «психического» (если мы ограничиваемся человеческой психикой); но такая характеристика, подчеркивая лишь тог факт, что психические явления существуют только как свойства человека, оказывается в то же время крайне абстрактной и сама по себе явно недостаточна.

Если признать, что определенность «субъективного» выдерживается только при условии обязательного противопоставления его «объективному», то тогда субъективное может быть четко определено только как идеальное (ибо субъективное равнозначно тогда субъективной реальности, не является объективной реальностью). Однако зачастую в научном обиходе такое противопоставление не соблюдается. Если бы оно строго соблюдалось, то тогда психические явления во всех их разновидностях можно было бы квалифицировать в качестве идеальных. Но подобная характеристика неправомерна, ибо некоторые свойства и действия личности представляют собой объективную реальность. Тот факт, что указанное противопоставление не соблюдается, как раз и служит одним из проявлений теоретической неправомерности распространения категории идеального на все психические явления. Нарушение определенности «субъективного» создает своего рода спасительную неопределенность. Однако с подобной неопределенностью трудно примириться, даже если мы и отдаем себе полный отчет в том, что она возникает в области, пограничной между философией, психологией и рядом других дисциплин, имеющих своим предметом человека. (В области теоретических вопросов психологии эта неопределенность возникает потому, что психология вынуждена пользоваться для своих специальных целей некоторыми философскими понятиями, приспосабливая их к своему эмпирическому материалу, отчего они заметно видоизменяются, но не порывают вместе с тем окончательно со своим исходным содержанием.) Остановимся на этом подробнее.

Посредством термина «субъективное» нередко выражают такие свойства личности, как индивидуальность и активность (например, в приведенном выше высказывании В. С. Тюхтина). В этом смысле посредством «субъективного» можно характеризовать не только личность, но и всякую живую систему, в том числе и такую, которой не обязательно приписывать наличие психики. Понятия активности и индивидуальности адекватно отображают не только специфику психических явлений, но и специфику физиологических явлений. Особенно отчетливо это видно на примере понятия индивидуальности, ибо каждая отдельная живая система отличается от другой, т. е. является генетически оригинальной, а следовательно, обладает оригинальными чертами биохимических и физиологических процессов. Это справедливо даже в отношении однояйцовых близнецов. Чем более сложной является живая система, тем ярче обнаруживается ее индивидуальность как в биохимическом и физиологическом, так и в психологическом планах, т. е. возрастает ее выделенность из окружения, включая выделенность из числа себе подобных, возрастает, если так можно выразиться, степень ее уникальности. При этом исходным и общим основанием психологической оригинальности выступает (как уже отмечалось нами в § 3) генетическая оригинальность, проявляющаяся в уникальных чертах морфологической организации, метаболических процессов и физиологических актов данного организма (это трио образует неразделимое единство; поэтому понятие индивидуальности в равной мере приложимо и к морфологической стороне каждого организма).

Что касается понятия активности, то оно имеет менее широкий диапазон приложений в сравнении с понятием индивидуальности, так как не может быть использовано для описания целого ряда выделяемых аналитическим путем свойств организма или его подсистем (которые тем не менее могут описываться с привлечением понятия индивидуального, как, например, морфология организма или отдельного органа). Однако в принципе понятие активности приложимо к физиологическим явлениям, поскольку они не пассивные отклики на падающие воздействия, а целесообразны. Отсюда обоснованность и плодотворность того направления научной мысли, которое именуется физиологией активности.

Итак, «субъективное» в смысле активного и индивидуального представляет весьма общее значение, относимое с равным правом как к идеальным, так и к материальным, как к психическим, так и к физиологическим явлениям. Взятое в данном смысле, «субъективное» не может быть четко противопоставлено «объективному» и, кроме того, не является специфическим предикатом психических явлений, хотя и целиком правомерно используется для их описания.

В более узком смысле термин «субъективное» применяется для обозначения деятельности личности. Деятельность личности представляет собой систему целенаправленных действий и органически включает не только внешние акты, но и внутренние состояния личности (побуждения, эмоциональные переживания, чувственные образы, мысли и т. п.). В этом смысле «субъективное» также не может быть логически четко противопоставлено «объективному», поскольку внешние двигательные акты представляют собой не идеальную, а материальную деятельность, т. е. некоторую объективную реальность. Однако в данном смысле «субъективное» является специфически психологической характеристикой, ибо всякое психическое явление включено в контекст понимаемой таким образом деятельности или же обусловливает ее с той или иной стороны, в том пли ином отношении (заметим, что здесь сохраняется и значение более общего смысла, указанного выше, поскольку деятельность личности носит активный и индивидуальный характер).

Наконец весьма часто термин «субъективное» употребляется в еще более узком смысле, а именно: как особое внутреннее состояние личности, вовсе не обязательно связанное всегда с внешними двигательными актами, как некоторое единство многих подобных состояний, как «субъективный мир» личности. В таком смысле употребляет в большинстве случаев термин «субъективное» И. П. Павлов. Здесь уже «субъективное» может быть довольно четко противопоставлено «объективному». В этом смысле «субъективное» обозначает весь класс сознательно переживаемых психических явлений, взятых самими по себе, в отвлечении от связанных с ними экстеродвигательных актов, от вызвавших их внешних причин и обусловливающих их мозговых нейродинамических процессов. Сюда относятся ощушения, восприятия, мысли, эмоциональные переживания, любые целостные сознательные состояния, протекающие в определенном интервале и включающие самые разнообразные сочетания, трансформации, степени «присутствия» аналитически вычленяемых традиционной психологией явлений субъективного мира.

Подчеркнем еще раз, что подобные состояния личности обладают относительной самостоятельностью, не связаны жестко с деятельностью во внешнем плане; они могут осуществляться в виде деятельности в чисто внутреннем плане.

Таким образом, термин «субъективное», употребляемый в психологических целях, может нести в себе два типа значений, довольно существенно не совпадающих друг с другом, но тем не менее крайне слабо и неохотно дифференцируемых в теоретической психологии.

Первый тип значений представляет субъективную реальность, т. е. круг явлений, ни об одном из которых нельзя сказать, что оно существует объективно, вне сознания или независимо от сознательных переживаний индивида. Мысль о виртуальных частицах или о функциональном назначении клеток Реншоу не существует объективно; тем более этого нельзя сказать об ощущении боли или страстном желании. Из того же, что мысль (желание и т. п.) объективируется в слове, действии, предметах, созданных человеком, вовсе не следует, что мысль существует объективно, что она есть объективная реальность. К явлениям субъектиной реальности неприложимы (без грубого насилия над логикой) фундаментальные физические понятия массы и энергии, поскольку они не имеют в этой области ни малейшего объяснительного значения. Это - область информационных процессов высшего уровня; во всей своей полноте она до сих пор охватывалась лишь психологической феноменологией, которая есть и будет своеобразным эмпирическим базисом изучения субъективной реальности.

Разумеется, между субъективной реальностью и объективной реальностью нет непроходимой пропасти, ибо всякое явление из категории субъективной реальности существует лишь в объективированном виде, воплощено в мозговой нейродинамике, проявляется в действиях личности. Но это уже другой вопрос, создающий иную плоскость исследования. Четкое разграничение субъективной реальности от объективной реальности теоретически очень важно для психологии, так как способствует уточнению ее проблем. Акцентируя внимание на понятии субъективной реальности, психология имеет своей задачей объяснение так называемого внутреннего, духовного мира личности. В этом отношении все множество психических явлений, образующих субъективную реальность, представляет все множество идеальных явлений.

Второй тип значений, выражаемых термином «субъективное», включает либо некоторую объективную реальность, связанную с личностью и понимаемую в бихевиористском смысле как поведение, цепь объективно регистрируемых действий личности, либо - в большинстве случаев - некоторое недифференцированное единство явлений субъективной и объективной реальности, ограниченное личностью. В этом последнем значении «субъективное» выражает любые свойства личности, как субъективного (в смысле субъективной реальности), так и объективного плана, а постольку оно полностью охватывает любые психические явления. Здесь «субъективное» отображает (или содержит) три тесно взаимосвязанные, но в психологическом отношении различные категории явлений, а именно: 1) осознаваемые состояния (сюда относятся субъективные явления любой степени осознанности в любой их комбинации и интеграции), 2) неосознаваемые состояния, оказывающие существенное влияние на сознаваемые состояния или образующие скрытую содержательную основу последних, 3) действия личности, понимаемые как последовательность целесообразных двигательных актов. Причем все эти три категории психических явлений приложимы и к конкретному временному отрезку истории личности, и ко всякому интервалу истории личности вообще. В последнем случае они выражают некоторые устойчивые свойства личности, а не только текущие состояния и действия (имеются в виду такие устойчивые свойства личности, как характер, темперамент, способности, интересы, волевые качества и т. д.).

Каждая из перечисленных категорий образует специфическую проблематику психологических исследований и соответственно специфические области нейрофизиологической интерпретации психических явлении. Хотя все эти области тесно связаны и должны быть теоретически соотнесены друг с другом, а в конечном итоге образовать интегративное целое, на современном этапе развития психологии каждая из них явственно выделяется в смысле особенностей своих объяснительных задач. Это имеет основание и в том, что сознаваемые состояния представляют собой относительно самостоятельный процесс по отношению к объективно реализуемым действиям личности, в то время как последние обязательно включают более или менее ясно сознаваемую цель и оценку процесса действия и его результатов. Что касается несознаваемых состояний, то они также в конкретном интервале времени могут осуществляться относительно независимо от текущих сознательных состояний и действий личности, хотя всякое текущее сознательное состояние или действие личности включает в качестве необходимого момента или базиса несознаваемые состояния. Кроме того, задача объяснения сознаваемых состояний (явлений субъективной реальности) в сравнении с задачей объяснения несознаваемых состояний или с задачей объяснения действий личности требует использования специальных для каждого случая понятий и методов.

Таким образом, все множество психических явлений не может быть подведено под категорию идеального. Когда говорят, что психика идеальна, то обычно имеют в виду лишь ту совокупность психических явлений, которые представляют субъективную реальность. Именно в этом смысле и употребляются чаще всего термины «психика», «психическое». Вывод о том, что не всякое психическое явление есть идеальное, не вступает в противоречие с предшествующим изложением. Когда в § 5 мы вели полемику с авторами, защищавшими тезис о материальности психики (о том, что психика есть форма движения материи), то у нас с ними был один и тот же предмет спора и всюду шла речь именно о субъективной реальности (ощущениях, мыслях, явлениях сознания и т. п.); так что все критические замечания, высказанные в § 5 в адрес сторонников концепции о материальности психики, остаются в силе.

Все множество психических явлений может быть разбито на две группы: идеальных и материальных. Если к первой из них относятся явления, составляющие субъективную реальность, т. е. хорошо известные каждому из нас, переживаемые более или менее осознанно состояния личности, то ко второй - явления, составляющие объективную реальность личностных процессов, т. е. действия личности и те протекающие на уровне головного мозга информационные процессы, которые в значительной мере ответственны как за результаты и динамику сознаваемых состояний, так и за реализацию действий личности, но не сознаются личностью либо в данный момент, либо вообще.

В отличие от явлений субъективной реальности, т. е. идеальных явлений, которые представляют собой «открытую» для личности информацию и потому доступную произвольному оперированию ею, явления, образующие подкласс несознаваемых состояний, представляют собой информацию, «закрытую» для личности в данный момент, в подавляющем большинстве случаев или вообще, и потому непосредственно недоступную для произвольного оперирования ею.

Утверждение, что все психические явления идеальны, с очевидностью ведет к исключению, изъятию из психологии изучения несознаваемых состояний личности и ее действий, что абсурдно. В равной мере теоретически несостоятельно утверждение, что все психические явления материальны, ибо оно означает игнорирование специфики самого уникального класса явлений из всех известных естествознанию и, по существу, снимает проблему их исследования и объяснения.

Разумеется, и идеальные и материальные психические явления обусловлены мозговой нейродинамикой и осуществляются ею. Но важно иметь в виду особенности нейродинамической интерпретации в каждом из этих случаев (задача нейродинамической интерпретации сознаваемых состояний имеет ряд специфических особенностей по сравнению с задачей нейродинамической интерпретации несознаваемых состояний и действий).

Все множество психических явлений может быть подведено под категорию субъективного. Однако при этом следует иметь в виду то обстоятельство, что в данном, т. е. психологическом, отношении категория субъективного означает все личностные характеристики. Во избежание недоразумений, при анализе психофизиопогической проблемы правомерно различать по крайней мере два значения термина «субъективное» - широкое и узкое, а именно: 1) как всякую характеристику (свойство) личности и 2) как явление субъективной реальности, т. е. идеальное. Целесообразно было бы во избежание неоднозначного истолкования указанного термина обозначить эти разные значения с помощью разных терминов. В дальнейшем термин «субъективное» мы будем употреблять только в значении идеальных явлений (явлений субъективного мира); в тех же случаях, когда речь будет идти о первом, более широком значении, мы будем употреблять термин «личностное», а не «субъективное».

В этой связи попытаемся кратко обсудить вопрос, часто поднимавшийся в нашей философской и психологической литературе, посвященной психофизиологической проблеме, а именно: правомерно ли посредством категорий объективного и субъективного описывать отношение физиологического и психологического. Некоторые авторы категорически отрицают такую возможность (В. П. Петленко, 1960; Н. В. Рыбакова, 1962; Е. В. Шорохова и В. М. Каганов, 1962, и другие); они обосновывают это тем, что психическое не является только субъективным, так как несет в себе объективное содержание и является продуктом рефлекторной деятельности головного мозга, но при этом термин «субъективное» берется ими в весьма расплывчатом значении, в котором смешиваются его гносеологический и психологический смысл. Наоборот, другие авторы настаивают на правомерности описания соотношения физиологического и психического посредством понятий объективного и субъективного, рассматривая психическое как субъективную сторону определенных физиологических изменений в головном мозгу (Ф. П. Майоров, 1951; В. И. Мальцев, 1964, и другие).

На наш взгляд, такое описание вполне приемлемо, если под психическим иметь в виду лишь идеальные явления и соответственно использовать термин «субъективное» в указанном выше узком психологическом смысле, т. е. в смысле явлений субъективной реальности, непосредственно сознаваемых, идеальных явлений. Как справедливо пишет В. И. Мальцев: «Психическое не «надстраивается» над физиологическим, а представляет собой совпадающий с объективным физиологическим процессом идеальный момент, некоторое субъективное состояние» (В. И. Мальцев, 1964, стр. 118). В этом отношении психическое действительно правомерно квалифицировать как субъективную сторону, или, лучше, как субъективное проявление объективных мозговых нейродинамических процессов. Это касается только того подмножества психических явлений, которые составляют класс идеальных.

Другое подмножество психических явлений, действия личности могут быть квалифицированы в качестве объективных проявлений объективных мозговых нейродинамических процессов. Иначе говоря, мозговой нейродинамический код субъективных состояний, с одной стороны, и действий личности, с другой стороны, различен по многим существенным показателям.

Приведенные соображения об использовании категории идеального и субъективного имели своей целью показать необходимость дифференциации различных значений, обычно связываемых с этими категориями, что особенно важно, когда они употребляются для теоретических построений в психологии или в области психофизиологической проблемы, т. е. не в широком философском плане, а при исследовании конкретных задач современной науки.

В заключение остановимся кратко на вопросе о приложимости понятий идеального и субъективного к психической деятельности животных. Среди авторов, касавшихся этого вопроса, существуют большие разногласия. Так, Е. В. Шорохова (1961), М. Пастерняк (М. Pastrnak, 1963), М. Моравек и Е. Менерт (М. Moravek, E. Menert, 1965) и другие считают обязательным использование категории субъективного при характеристике психических явлений у животных. Наоборот, Б. И. Востоков, А. М. Коршунов, А. Ф. Полторацкий (1966) и другие отрицают категорически такую возможность; по мнению последних, у животных нет субъективных образов, так как у них нет познания. В. С. Тюхтин (1963) утверждает, что животным присущи идеальные образы, а Я. А. Пономарев (19646) решительно отрицает это. Подобные разногласия проистекают, как правило, из весьма абстрактного и неопределенного употребления понятий субъективного и идеального. Обсуждение указанного вопроса без предварительного уточнения смысла используемых в данном случае терминов «субъективное» и «идеальное» оказывается совершенно непродуктивным, хотя бы потому, что разные авторы выражают с их помощью разные явления. Например, М. Моравек и Е. Менерт считают, что «понятие субъективности необходимо распространить как общее биологическое явление на все организмы» (М. Moravek, E. Menert, 1965, s. 162), при этом они квалифицируют субъективность как активность организма. Другие же авторы, говоря о субъективном, имеют в виду прежде всего свойства психического образа у животных или же подразумевают под субъективным некоторое весьма недифференцированное содержание, включающее и активность, и индивидуальность, и свойства психического образа и т. д.

На наш взгляд, соль вопроса заключается в том, возможно ли приписывать животной психике свойство субъективности в указанном выше узком смысле, совпадающем со значением термина «идеальное» (ибо правомерность использования понятия субъективного в других отношениях - в смысле активности, индивидуальности и т. п.- здесь не вызывает ни малейшего сомнения).

Материалы зоопсихологии, в особенности новейшие данные этологического направления (N. Tinbergen, 1962; К. Лоренц, 1970, и др.), заставляют отбросить упрощенные взгляды на поведение животных и, скорее всего, дать положительный ответ на поставленный вопрос. Весьма убедительные факты на этот счет содержатся, например, в работах А. Алперса (A. Alpers, 1960) и Дж. Лилли (1965), посвященных исследованию жизни дельфинов. Можно отметить также экспериментальные данные А. Я. Марковой (1967), показавшей наличие образов-представлений у низших обезьян. Большой интерес в указанном отношении имеют оригинальные исследования М. А. Гольденберга (1961) и его сотрудников, создавших модели психозов на животных при инфекциях и различных интоксикациях (атропиновой, акрихиновой, тофраниловой и т. д.). Эти исследования в области экспериментальной психопатологии показали, что у животных могут возникать галлюцинации и состояния, напоминающие делирий и другие психопатологические синдромы, и что животные в определенной форме дифференцируют образ и объект, а следовательно, в некотором отношении выделяют себя из среды. Обобщая результаты исследований в этой области, П. П. Волков и Ц. П. Короленко пишут: «Субъективное отождествление образа объекта с самим объектом в психической деятельности животных происходит лишь в условиях экспериментальной патологии, именно при галлюцинаторных состояниях, когда отражение животным внешнего мира нарушается и поведение их оказывается адекватным не реальной окружающей ситуации, а содержанию галлюцинаторных переживаний» (П. П. Волков, Ц. П. Короленко, 1966, стр. 23). Авторы приводят следующее описание экспериментального «делирия», вызванного у собак: «Они как будто нападают или защищаются, со страхом осматривают невидимые предметы и бессмысленно убегают, или, сильно лая, бешено как бы сопротивляются, иногда «хватают мух» и проявляют парастезии» (там же, стр. 26).

Эти данные весьма серьезно свидетельствуют в пользу того, что психические образы и переживания животного могут расцениваться как субъективная реальность, откуда следует приложимость понятия идеального к психике животных. Разумеется, когда идет речь об идеальном у животных, следует видеть качественное отличие человеческой психики. Быть может, даже следует подумать о том, чтобы ввести какой-либо иной термин для обозначения субъективной реальности у животных. Мы сочли целесообразным подчеркнуть общность, а не различие, имея целью показать несостоятельность бытующих еще упрощенческих представлений о психике животных. Этот вопрос требует специального обсуждения и тщательного исследования.