Фольклорные приемы. Жанры фольклора: примеры в литературе

Vox populi. Фольклорные жанры советской культуры

Константин Анатольевич Богданов История Отсутствует Нет данных

В книге на обширном фактическом материале анализируются дискурсивные особенности советской культуры 1920—1950-х годов – эффективность «ключевых понятий» идеологии в коммуникативных приемах научного убеждения и художественной выразительности. Основное внимание автора сосредоточено на тематических и жанровых предпочтениях в области фольклористики и «народного творчества».

Автор дает свои ответы на вопросы: на каких риторических, социально-психологических и институциональных основаниях в советской культуре уживаются соцреализм, эпос (и квазиэпос), сказка (и «советская сказочность»), пафос пролетарской бдительности и популярность колыбельных песен, дидактика рациональности и едва ли не магическая вера в «заговорную силу» слова.

Архетипы в поэтике Н. В. Гоголя

А. Х. Гольденберг Культурология Отсутствует

Монография посвящена фольклорным и литературным архетипам в поэтике Н. В. Гоголя. Впервые в гоголеведении комплексно изучается роль архетипов народной обрядовой культуры в поэтике писателя, системно рассматриваются фольклорные архетипы в позднем творчестве Н.

В. Гоголя, по-новому решается вопрос о способах и приемах реализации библейских и средневековых литературных архетипов в структуре гоголевских текстов, устанавливаются принципы взаимодействия словесного и живописного дискурсов в экфрасисе Н. В. Гоголя, выявляются новые аспекты изучения проблемы дантовского архетипа в творчестве писателя.

Анализ произведений Н. В. Гоголя носит многоаспектный характер, сочетающий литературоведческие, искусствоведческие, фольклористические и этнографические подходы. Для преподавателей, аспирантов, студентов филологических факультетов, учителей-словесников и всех, кто интересуется творчеством Н.

41
Камчатский Государственный Педагогический Универсиет
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ рф
КАФЕДРА РУССКОГО ЯЗЫКА
МИФОЛОГИЧЕСКОЕ И ФОЛЬКЛОРНОЕ В РАССКАЗАХ БУНИНА
К защите допускаю: Квалификационная
зав. кафедрой литературы работа
Дмитриенко О.А. студентки 5 курса
_______________________ филологического
факультета
Василец О.В.
Работа защищена на ГАК
"____"_______________ Научный руководитель: профессор
Гончарова А.А.
с оценкой
"_____________________"
Председатель ГАК:
_______________________
Члены ГЭК:
_______________________
_______________________
ПЕТРОПАВЛОВСК-КАМЧАТСКИЙ
200 4 СОДЕРЖАНИЕ

Введение………………………………………………………………………..…2
1. Приемы включения фольклора в литературный текст……………………4
1.1. Фольклорное слово в литературе…………….……………………4
1.2. Фольклорные "вкрапления" в литературном тексте……………..5
1.3. Лирическая ситуация в фольклоре и литературе………………..10
1.4. Связь русского фольклора со славянской мифологией…………11
2. Славянские мотивы в художественном мире Бунина…………………….14
2.1. Истоки обращения Бунина к народному творчеству……………14
2.2. Русский фольклор и мифология в рассказах Бунина, роль фольклорного и мифологического в раскрытии "неизреченной красоты русской души"……………………………………………16
3. Восточные мотивы в рассказах Бунина…………………………………….31
3.1. Бунин - неутомимый путешественник……………………….…...31
3.2. Отражение восточных впечатлений в рассказах Бунина…….….32
Заключение……………………………………………………………………38
Литература………….…………………………………………………………39ВВЕДЕНИЕ

Любой читатель обратит внимание на часто встречающиеся в произведениях Ивана Алексеевича Бунина фольклорные жанры, в которых частично сохранились отголоски древней славянской мифологии. Фольклор в рассказах Бунина - часть художественной системы писателя. Его произведения - своеобразная практика фольклорной теории автора.
Задача данной работы состоит в том, чтобы “войти” в глубь бунинского художественного мира, “войти” в стихию его языка. Разные исследователи занимались тщательным изучением фольклоризма Бунина как составной части мировоззрения писателя. Это и Эрна Васильевна Померанцева - известный русский фольклорист, и Владислав Николаевич Афанасьев, и А.А. Волков, и Олег Николаевич Михайлов - писатель, доктор филологических наук, и многие другие.
Формулировка темы “Мифологическое и фольклорное в рассказах Бунина” довольно широка и ставит нас перед необходимостью выделить лишь отдельные произведения. В данной квалификационной работе мы обратимся к произведениям И.А. Бунина, которые, на наш взгляд, представляют писателя - лауреата Нобелевской премии - как настоящего художника слова. Стремление к совершенству определяло и словесную магию бунинского искусства. Обостренность его взора, слуха, обоняния общеизвестны. Звук, свет, цвет, запахи, краски, формы, самый ритм жизни Бунин передавал так, что в восторг приводил самых искушенных любителей слова. Бунинский стиль - сдержанный, но не бесстрастный, а внутренне напряженный, звенящий каждым словом. Интерес Бунина к фольклору, к “мужицким” песням и рассказам продиктован потребностью проникнуть в самую душу народа, к жизни и судьбе которого писатель относится с глубокой тревогой, мучительным беспокойством. В рассказах Бунина использованы почти все фольклорные жанры: заговоры, обрядовые, календарные и свадебные песни, пословицы и загадки, причеты, былины и сказки, лирические, колыбельные, исторические песни, мещанский романс, духовные стихи и частушки, приметы и детский фольклор. Все это можно увидеть, рассмотрев рассказы великого мастера народного слова. Бунин очень много путешествовал. Особенно поразил его Восток. В данной работе мы покажем, как отразились восточные впечатления в отдельных рассказах Бунина.
Цель данной работы определим следующим образом:
1. Выделить особенности “вкрапления” мифологического и фольклорного характера в литературе; отметить тесную связь фольклора с мифологией.
2. Выявить славянские мотивы в художественном мире Бунина; выявить все фольклорные жанры, встречающиеся в рассказах; определить их художественные функции (источники фольклорных текстов нами не уточняются, это могла быть тема другого исследования).
3. Выявить восточные мотивы в рассказах Бунина; определить значимость обращения писателя к Востоку.
Целью работы определена ее структура. После введения следует первая глава “Приемы включения фольклора в литературный текст”, затем идет вторая глава “Славянские мотивы в художественном мире Бунина”, затем - третья глава “Восточные мотивы в рассказах Бунина”. Заключение содержит выводы. В конце приводится список использованной литературы.
Глава первая
Приемы включения фольклора в литературный текст.
Многочисленные и разнообразные контакты между фольклором, мифологией и литературой приводят не только к взаимопроникновению сюжетов или к заимствованию неизвестных воспринимающей системе изобразительных средств, но подчас и к "вкраплению" отдельных элементов (отрезков) определенного текста, принадлежавшего к одной из этих систем, в текст, относящийся к другой системе, - явлению специфическому и малоисследованному. Надо отметить, что повествовательная литература оказывается связанной с мифологией именно через повествовательные жанры, возникшие в глубоких недрах фольклора.
1. 1 . Фольклорное слово в литературе.
"Вкрапления чужого текста” в “свой текст” может быть стилистически активным или нейтральным; в первом случае речь идет о цитировании, во втором - о заимствовании. В этом плане вполне удовлетворяет терминологическое разграничение, предложенное Г. Левинтоном: “Цитация - такое включение “чужого текста” в “свой текст”, которое должно модифицировать семантику данного текста именно за счет ассоциаций с текстом - источником (цитируемым текстом), в противоположность заимствованию, которая не влияет на семантику цитирующего текста. <…> Степень точности цитирования здесь не принимается в расчет” .
Между цитированием в узком и точном смысле этого слова - дословным воспроизведением элементов “чужого текста” - и целенаправленным отклонением от первоисточника при частичном его включении в новый текст, т.е. цитированием неточным, - различие весьма существенное, более того, сама эта неточность неоднотипна. Здесь наблюдается, во-первых, намек на “чужой текст” в его первоначальном виде; во-вторых, отзвук иного текста в виде воспроизведения чужой фразовой, образной или ритмо-мелодической конструкции; и, наконец, в-третьих, преднамеренное изменение семантики “чужого текста” на противоположные - при сохранении его характерных внешних признаков. Если учесть все эти обстоятельства, тогда, помимо собственно цитаты, объектом рассмотрения станут также аллюзия, реминисценция и перифраз. В работе, посвященной семантическому механизму литературной изменчивости, И.П. Смирнов показывает логическую допустимость шестнадцати способов цитирования, каждый из которых, в свою очередь, многофункционален.
Надо отметить, что цитирование может быть первичным - по первоисточнику, и вторичным, опосредованным; в одних случаях интерпретация этого факта не выходит за рамки узко текстологического комментария (например, цитата не по первоисточнику), в других приобретает принципиальное значение (перифраз перифраза).
Вопроса о "вкраплении" одного текста в другой коснемся еще немного и рассмотрим его лишь под определенным углом зрения - как часть общей проблемы взаимоотношения двух систем словесного искусства, литературы и фольклора.
1.2. Фольклорные "вкрапления" в литературном тексте.
Специальный интерес представляет "вкрапление" в литературный текст фольклорной речи. Здесь “не-свое” не может быть воспринято и как “чужое” в полном смысле этого слова; такого рода ситуацию можно скорее охарактеризовать как “общее” (“наше”) в “своём”. В определённом плане такое цитирование менее ассоциативно: отпадают связи, обусловленные понятием авторства. Их отсутствии восполняется иными параллелями, во многом специфичными для каждого вида цитирования.
Собственно цитата может вводиться либо на фабульном, либо на внефабульном уровне. Так, у Бунина в рассказе “Танька” песня “Зоренька” не просто воспроизводится, но и является предметом изображения, составной частью фабулы: её поёт герой Павел Антоныч, о ней рассуждает повествователь, эта песня наталкивает на мысли о жизни, противопоставленной мечтам героя. Очень часто песни, частушечные напевы используются автором для описания ситуации, характеристики героев, настроения.
Литературная практика знает немало примеров, свидетельствующих об удивительной многофункциональности цитат как первой, так и второй разновидности.
Иногда наблюдается отклонение автора от фольклорной традиции: например, в аналитической ситуации в народных сказках нет упоминания какой-либо конкретной песни - отсутствует, следовательно, и песенная цитата. Это уже не частное, а структурное расхождение.
Всякое упоминание в рассказах музыкальных произведений конкретно и значимо: это, как правило, произведения, популярные в определенное время и в определенном кругу. Например, в рассказе “Танька” Павел Антоныч играет на гитаре сначала “Качучу”, потом “Марш на бегство Наполеона” и затем переходит на “Зореньку”. “Зоренька” не только названа и процитирована, но и отмечен характер её исполнения.
Строчка-цитата народной песни как ритмо-мелодическая единица оказывается одновременно отдельной самосостоятельной строкой авторского повествования. Автор как бы демонстрирует источник избранный им, как бы указывает, что он - в русской фольклорной традиции.
Включение в рассказ песенной строки - это одно из проявлений той естественности, с которой в бунинский рассказ вошел опыт не только повествовательных, но и песенных жанров.
Песенная строка как бы отделяет словесную цитату от мелодии, которая становится элементом подтекста. Традиционный фольклор не знает деления на стихи и прозу - он делает различие между тем, что рассказывается; но песенная строка, перенесенная, пусть даже с абсолютной точностью, в рассказ, уже в силу такого окружения начинает звучать не по-песенному. Но “чужое” слово не абсолютно подчиняется в прозе авторским интонациям. Дословная цитата оказывается далеко не точным повторением.
Народную песню, в отличие от сказки, следует цитировать точно, недаром говорят: "Из песни слова не выкинешь". Явное фольклорное "вкрапление" содержит - и притом на различных уровнях - некий литературный противовес; это прямое обращение к фольклору, подспудно таит в себе нарушение фольклорных правил. Создавая видимость строгого следования устной традиции, автор добивается такого эффекта при помощи средств устной словесности неизвестных и литературных по своей сущности.
Если бы цитировалось произведение литературное, у читателя возникло бы желание вспомнить, кто же является автором знакомых строк. Но приводится песня народная, и первое, естественное стремление читателя - вспомнить, где он эту песню слышал прежде и как она звучала. Этот интерес к обстоятельствам бытования цитируемого фольклорного текста и направляет основной поток читательских ассоциаций, вызывая столь необходимое автору наложение времен и расстояний, звуков и образов.
Особый вид цитаты - эпиграф, который по самой своей природе требует точного воспроизведения "чужого слова", причем по традиции эпиграф содержит ссылку на источник. Так, в рассказе Бунина "Худая трава" пословица: "Худая трава из поля вон!" - вынесена в эпиграф. Её роль в структуре повествования чрезвычайно значительна, народная мудрость предваряет повествование, указывая на особую значимость "скрытого" содержания.
Аллюзия . В "Поэтическом словаре" А. Квятковского находим следующее определение: "Аллюзия (от латинского allusio - намек, шутка) - стилистический прием; употребление в речи или в художественном произведении ходового выражения в качестве намека на хорошо известный факт, исторический или бытовой".
Известность - общее свойство фольклора, и для аллюзии он служит самым благодатным материалом; предпочтение, естественно, отдается наиболее активно бытующим фольклорным жанрам - песне, пословице, поговорке.
Известный "чужой текст" полностью не приводится - автор предпочитает намекнуть на него, аллюзия способствует созданию многоплановости, многоголосия, полемичности.
Наличие общих сюжетных и образных ходов в фольклоре - с одной стороны, и вариативность, как общее свойство фольклора - с другой, подчас позволяют автору указывать не на какое-либо конкретное произведение, а "цитировать" целый фольклорный жанр - сказку, былину, песню, либо даже фольклор вообще. Например, в рассказах Бунина сочетания "начала рассказывать, как было дело", "все так звали на деревне", "горевать-то, почесть, не по чем", "там и сям", "долго ли пролежал - глядь" и др. (р-з "Кастрюк") восходят к фольклору. Данек Д., классифицируя литературные цитаты, в аналогичном случае употребляет термин "цитаты структур, или квазицитаты", ибо это не эмпирические цитаты из конкретного произведения, а воспроизведение поэтик, стилей, художественных систем.
Аллюзия, то сталкивая, то сплавляя два компонента - свою и "чужую" речь, подчас выступает как своеобразный трансформатор, на входе которого - одно семантическое "напряжение", а на выходе - другое.
Таким образом, при функционировании в качестве литературной аллюзии ходового фольклорного выражения "хорошо известным фактом" /Квятковский/ оказывается как сам фольклорный текст в его первоначальном виде, так и получившие широкую известность условия его применения.
Реминисценция (напоминание) обычно вызывает в памяти читателя знакомую конструкцию из другого художественного произведения.
Подчас "другой контекст" используется в обоих планах - широком и узком. В широком плане, как заимствование из фольклора вообще, фольклорная реминисценция как бы вносит в оценку происходящего народную точку зрения. В более узком плане, как указание на конкретный фольклорный жанр с только ему присущими поэтическими средствами, она может обрести дополнительное значение в зависимости ещё и от того, насколько роль, которую заимствованный текст играет в литературном произведении, расходится с его первоначальным фольклорным назначением, вплоть до полного противопоставления - в травестии. Причём по своему характеру травестия внутри одной - фольклорной - системы это нечто иное, чем травестия, основанная на "выворачивании" фольклорного текста в реалистической литературе.
Например, строки из рассказа Бунина "На край света"":
"… Ему вот-вот собираться в могилу, а он уже никогда больше не услышит родного слова и помрёт в чужой хате, и некому будет ему глаза закрыть. Перед смертью оторвали его от семьи, от детей и внучат…" - ннапоминает читателю народную песню - раздумье, которая обычно представляет собой монолог с интонационным обилием восклицаний, вздохов и отсутствием чёткой композиционной схемы.
Перифраз - как семантическое переосмысление реалий, входящих в народное изречение, служит одним из средств образования новых афоризмов. Вторая жизнь изречения особенно часто начинается в бурные эпохи, причем нередко именно вновь рожденный афоризм остается в памяти потомков, тогда как для обнаружения его предшественника требуются специальные разыскания.
"Бог даст день, бог даст пищу…", - говорит "привычное" Аверкий из рассказа "Худая трава" Бунина. Подобно ему изречение: "Будет день, будет пища". Итак, включение элементов фольклорного текста в литературный контекст обычно оказывается в целостной системе произведения весьма важным, а подчас и ключевым идейно-художественным фольклором.
Чаще всего фольклорным "вкраплениям" не сопутствуют авторские комментарии или иные указатели на их первоначальную текстовую принадлежность. Если к тому же фольклорное изречение приводится в трансформированном виде, то сам факт цитации может быть незамеченным, а его роль в формировании произведения как идейно-художественного единства- неучтенной.
1.3. Лирическая ситуация в фольклоре и литературе.
Взаимодействие фольклора и литературы - это не только отдельные контакты, это и многовековое существование двух художественных систем. Литература пользуется опытом фольклора в целом, во всех его разновидностях. И всё же существует фольклорный жанр, который в становлении и обогащении реализма играет особую роль. Этот жанр - народная песня, применительно к русской литературе, так называемая, традиционная лирическая песня. Именно с появлением лирической песни произошло переключение художественного вымысла из сферы необычного - в область повседневного человеческого бытия. В.Я. Пропп убежден, что присущие народной лирике "изменчивость, широта и свобода обеспечивают песне её долголетие" . Эти же свойства определяют роль народной лирики и в развитии литературы.
Фольклорные жанры в сопоставлении с литературой относятся к трем идущим на смену друг другу этапам художественного мышления: в предании изображаемое воспринимается как "синтетическая правда" (М.И. Стеблин-Каменский), в волшебной сказке - как явный вымысел, противоречащий действительности, в лирической песне - как поэтическое воспроизведение жизни. Естественно, что и связи с литературой для каждого их этих жанров становились все более сложными и многогранными.
Если тем уровнем, на котором сказочная поэтика обнаруживает свою наибольшую устойчивость, является функция, то для лирической песни таким уровнем оказывается ситуация (разлуки, выбора жениха и т.п.) .
В лирической песне многообразие отношений между речью и событием раскрывается как внутренняя возможность жанра. Лирическая песня стирает границы между тем, что было, и тем, что может случиться, между видением и представлением. Объясняется это специфической ролью художественного вымысла в песне, в конечном счёте - эстетическими отношениями песни к действительности.
Жанровая определенность русской лирической песни, непрерывно присутствовавшей в народном художественном сознании, сыграла в процессе становления литературной формы роль постоянно действующего фактора, своеобразного катализатора.
1.4. Связь русского фольклора со славянской мифологией.
Изустные предания - драгоценный источник; пополняющий вакуум исторического изучения русской мифологии. Сочинения, изображения идолов, священные в древности сосуды, храмы, обычаи, сохранившиеся до наших дней в народном фольклоре, - это памятники, являющиеся главными источниками учения о русских богах. К сожалению, сохранилось очень немного из них. Они словно поглощены всепожирающим временем. Практически не осталось сочинений о идолопоклонстве, изображений богов, памятников древнего богослужения. Сохранились лишь некоторые остатки языческих обычаев славян.
Кроме перечисленных источников познания русской древности, важно назвать ещё два - это народные песни, народные сказки, устное народное творчество вообще. Именно в нем находится сокровище для понимания и изучения русской мифологии.
В русских народных песнях обнаруживается много характеристического, на многих остался отпечаток седой древности, некоторые из них происходят, вероятно, из языческих времен, потому что в них упоминаются часто имена некоторых русских богов. Конечно, в народных песнях многое переменилось от времени, но тем не менее они остаются ценными для россиянина, который из них черпает, познает характер и обычаи своих добрых и мужественных предков.
Простонародные сказки часто с патриотическим жанром повествуют о деяниях героев древности и мрачными красками изображают "несчастия" России, но самое интересное в них то, что в повествовании нередко упоминаются при этом древние божества, чудеса, волшебницы и прочие.
В дошедших до нас поверьях, обычаях, играх мы так же слышим имена из древней мифологии славян.
Мифология очень ценна для современности. К ней мы подходим как к огромному пласту культурного развития, через который прошло всё человечество. Это важнейшее явление культурной истории, господствовавшее над духовной жизнью человечества в течение десятков тысяч лет.
В отличие от фольклорных жанров, миф - это не жанр словесности, а определенное представление о мире, которое лишь чаще всего принимает форму повествования; мифологическое же мироощущение выражается и в иных формах - действа (как в обряде), песни, танца и т.д.
Мифы составляют как бы священное духовное сокровище племени. Они связаны с заветными племенными традициями, утверждают принятую в данном обществе систему ценностей, поддерживают и санкционируют определенные нормы поведения. Миф как бы объясняет и санкционирует существующий в обществе и мире порядок, он так объясняет человеку его самого и окружающий мир, чтобы поддержать этот порядок.
В верованиях народных масс сохранилась "низшая мифология"- представления о разных духах природы- лесных, горных, речных, морских, о духах, связанных с землевладением, с плодородием земли, с растительностью. Эта "низшая мифология" оказалась наиболее устойчивой. В русском народном фольклоре и поверьях сохранилась именно "низшая мифология", тогда как "высшая мифология", представления о великих богах, существовавших у древних славянских народов, почти совершенно изгладились в народной памяти и лишь частично влились в фольклор.
При размежевании мифа и сказки современные фольклористы отмечают, что миф является предшественником сказки, что в сказке по сравнению с мифом происходит ослабление (или потеря) этиологической функции, ослабление строгой веры в истинность излагаемых фантастических событий, развитие сознательной выдумки(тогда как мифотворчество имеет бессознательно-художественный характер) и другие. Разграничение мифа и исторического предания, легенды, вызывает тем больше разногласий, что оно в значительной мере условно. Но провести грань между историческими преданиями и собственно мифами очень трудно, потому что в повествование об исторических событиях вплетены часто мифологические образы богов и других фантастических существ.
Народные сказки, песни, поверья, обычаи, игры и прочее переходили из одних уст в другие, из поколения в поколение, и, таким образом, до наших дней дошли отголоски древней русской мифологии, сохранившиеся в русском фольклоре. Из фольклора в литературу проникали сначала наиболее "жёсткие", наиболее наглядные и распространённые компоненты. Однако по мере развития реалистических традиций литература всё активнее обращается к таким сторонам фольклорной поэтики, которые не отличаются указанными признаками, и нередко предпочитает усвоение народной поэтики в неотвердевших, "избыточных", а подчас и тупиковых для фольклора формах. На такой стадии обращения к фольклору - это использование и того, что получило в устной словесности развитие и распространение, и тех возможностей, которые остались в фольклоре нераскрытыми. Можно утверждать, что в определенном смысле фольклорная традиция оказывается более продуктивной в литературе, нежели в фольклоре. Фольклорная традиция хранится не в одном лишь фольклоре - она веками впитывается литературой, и если этого не учитывать, то многие литературные явления останутся непонятными и необъясненными; без учета фольклорного воздействия неполно представление и о литературном процессе в целом. В области поэтики фольклорные и мифологические импульсы особенно активны, а их последствия - устойчивы и долговременны.
Глава вторая
Славянские мотивы в художественном мире Бунина.
Преемственность поколений, наследие веков, тема памяти, воспоминаний, корневых связей человека с прошлым - историческим, культурным, природным, - всегда занимали Бунина.
Рассказы Бунина отличаются острой полемичностью, беспощадной правдивостью и - главное - глубиной проникновения в сокровенные тайны национального бытия.
Казалось бы, писатель повествует о давно известном, даже привычном: обыкновенные крестьяне, будничные дела и заботы, встречи, разговоры, воспоминания, скудный быт, нищета, жестокость одних и долготерпеливость, покорность, незлобливость других.
Однако незамысловатую жизнь крестьян Бунин изображал как бытийно значительную, таящую загадки общерусские, психологические, философские. Готовя к изданию сборник "Иоанн Рыдалец", Бунин писал в 1913 году: "Будут в этой книге и иного рода рассказы - любовные, "дворянские" и даже, если хотите, "философские". Но мужик будет опять на первом месте - или, вернее, не мужик в узком смысле этого слова, а душа мужицкая - русская, славянская" .
В рассказах Бунина - глуби и дали времен, которые постигаются посредством русской мифологии и фольклора, искусно, по-мастерски включенных автором в повествование.
2.1. Истоки обращения Бунина к русскому народному творчеству.
Обращение к народному поэтическому творчеству, характерное для русской литературы на всех этапах ее развития, было свойственно и писателям начала ХХ века, представителям самых различных школ и направлений - от Горького и Короленко до Блока и Ремизова. Каждый из них шел к этому своим путем, и каждый, пользуясь образами, заимствованными из фольклора, подчинял их собственным художественным задачам. Настойчиво и разнообразно вводил фольклор в свои произведения и Бунин. Он преследовал при этом две цели: проникновение в "душу народа" и изображение "ее светлых и темных, часто трагических основ" .
"Важно знать, - писал Бунин, утверждая свои возможности в достижении этих целей. - А я знаю и, быть может, как никто из теперь пишущих. Важно и восприятие иметь настоящее. Есть у меня и этого доля" . Основание для подобного утверждения давал весь жизненный опыт писателя. "Лет с семи, - говорит он, - началась для меня жизнь, тесно связанная в моих воспоминаниях с полем, с мужицкими избами…" . Его первыми друзьями были крестьянские ребятишки, первые познания в русском языке получены от матери и дворовых, им же он обязан и первыми уроками поэзии: "…от них, - вспоминал Бунин, - я много наслушался и песен, и рассказов" . Став старше, он сделался непременным участником деревенской "улицы" и здесь уже сам "придумывал "страдательные и плясовые", которые вызывали смех и одобрение", а в зимние вечера ходил по крестьянским избам слушать старинные песни. Воспоминания брата писателя свидетельствуют, в каком тесном соприкосновении с деревенским бытом протекала жизнь на отцовском хуторе, где провел свою юность Бунин. Оставив родительский дом, он не утратил обретенного там сознания своей причастности к жизни народа. Более того, теперь уже сознательно Бунин ищет возможности вновь и вновь к ней прикоснуться. Поселившись в Орле, он совершает поездку по средней полосе России, живя в Полтаве, бродит по украинским селам. "А я, брат, опять ничего не пишу, - сообщает он И.А. Белоусову в середине 1890-х годов. - Все учусь, - по книгам и по жизни: шатаюсь по деревням, по ярмаркам, - уже на трех был, - завел знакомство с слепыми, дураками и нищими, слушаю их песнопения и т.д.". . В этих скитаниях Бунин видел средства познания народа и вместе с тем школу собственного мастерства: "Для меня открылась красота природы, глубокая связь художественных созданий с родиной их творцов, увлекательность изучения народа и поэзия свободы и воли скитальческой жизни" . Позже Бунин неизменно возвращался из своих заграничных поездок на Орловшину - в Глотово, где ежегодно проводил долгие месяцы не только за письменным столом, но и в непосредственном общении с крестьянами. Уже в наше время участники фольклорных экспедиций Елецкого педагогического института слышали рассказы крестьян - старожилов о том, что Бунин ходил по деревням и записывал песни и частушки. Свои наблюдения он дополнял знакомством с трудами выдающихся фольклористов: выписки, сделанные им из сборника П.В. Киреевского, перемежаются его собственными записями и заметками. А оказавшись в Витебской губернии, Бунин с увлечением изучает этот "край, чрезвычайно любопытный в бытовом отношении", где ему "пришлось очень много ходить пешком, вступать в непосредственное соприкосновение с местными крестьянами, присматриваться к их нравам, изучать их язык" .
2.2. Русский фольклор и мифология в рассказах Бунина, роль фольклорного и мифологического в раскрытии "неизреченной красоты русской души".
Знание жизни народа, приобретенное в постоянном общении с ним, определяет исключительную достоверность бунинских описаний во всем, что касается народного быта, народных обычаев и народного творчества. Таковы многочисленные описания крестьянского жилища, например (в рассказе "Танька"):
"В избе стоял распаренный, густой воздух; на столе горела лампочка без стекла, и копоть, темным, дрожащим фителем достигала до самого потолка. Около стола сидел отец…" .
"В пустой избе стоял горячий, спёртый воздух. Солнце сквозь маленькие, склеенные из кусочков, мутные стекла било жаркими лучами на покоробленную доску стола, которую, вместе с крошками хлеба и большой ложкой, черным роем облепили мухи" . (Из р-за "Кастрюк".)
"Все постройки на старинный лад - низкие и длинные. Дом обшит тесом; передний фасад его глядит во двор только тремя маленькими окнами; крыльца- с навесами на столбах; большая соломенная крыша почернела от времени"
. (Из р-за "В поле".)
Или вот такое описание крестьянского жилища в средней полосе России:
"Вот богатый двор. Старая рига на гумне. Варок, ворота, изба - всё под одной крышей, под старновкой в начес. Изба кирпичная, в две связи, простенки разрисованы мелом; на одном - палочка и по ней вверх - рогульки, - елка, на другом что-то вроде петуха; окошечки тоже окаймлены мелом - зубцами"
.
Не менее точен Бунин и в описании народных костюмов ("Антоновские яблоки"):
"Толпятся бойкие девки - однодворки в сарафанах, сильно пахнущих краской, приходят "барские" в своих красивых и грубых, дикарских костюмах, молодая старостиха, беременная, с широким сонным лицом и важная, как холмогорская корова. На голове ее "рога" - косы положены по бокам макушки и покрыты несколькими платками, так что голова кажется огромной; ноги, в полусапожках с подковами, стоят тупо и крепко; безрукавка - плисовая, занавеска длинная, а понева - черно-лиловая с полосами кирпичного цвета и обложенная на подоле широким золотым "прозументом" .
"Мещанин, в ситцевой рубахе и обтертых докрасна опойковых сапогах, торчал возле стола, осев на одну ногу и касаясь земли носком другой, - безобразной, с высоким подъёмом, с большим каблуком, - выставив кострец, и, как обезьяна, с необыкновенной ловкостью и быстротой грыз подсолнухи, не спуская своих бельм с Захара" . ("Захар Воробьев".)
"Вот две спускаются под гору, по каменистой дороге. Одна, крепкая, невысокая, хмурит брови и рассеянно смотрит своими черными серьезными глазами куда-то в даль, по долине. Другая, высокая, худенькая, плачет… Обе наряжены по-праздничному, но как горько плачет одна, прижимая к глазам рукава сорочки! Спотыкаются сафьяновые сапоги, на которые так красиво падает из-под плахты белоснежный подол…" . ("На край света".)
Бунин внимательно изучал "Исторические песни малорусского народа", изданные Вл. Антоновичем и М. Драгомановым, сборники Е.В. Барсова, П.В. Киреевского, П.Н. Рыбникова, делал из них многочисленные выписки. Очевидно, он был знаком и со сборниками великорусских песен И.А. Соболевского, П.В. Шейна, а также с лубочными песенниками, сборниками частушек и пословиц. Порой книжный источник явно ощущается в его произведениях. Таковы, например, фольклорные реминисценции в рассказе "На край света", где вспоминаются "величаво - грустная" дума о том, "як на Чорному морi, на бiлому каменi сидить ясен сокiл - бiлозiрець, жалiбленько квихлить - проквиляе…" . Все десять вариантов думы "Алексей Попович и буря на Черном море", опубликованные в сборнике Антоновича и Драгоманова, начинаются с образа ясного сокола, который на Черном море, на белом камне "жалiбненько квиле - проквиляе"; особенно близок к тексту Бунина вариант, где фигурирует именно "ясен сокiл - бiлозiрець", а в других думах этого же сборника мы найдем и "басурманскую каторгу", и "сиви туманя", и сизокрылых орлов, которые стали "на чорнi кудри наступати, з лоба очи видирати" . Все это - loci communes ("общие места") украинских дум, переданные с большой точностью. Они близки русским думам, т.к. помним, что украинский язык и русский имеют общий корень - язык древнерусской народности.
В прозе Бунина использованы почти все фольклорные жанры, и каждый раз достоверность бунинского текста подтверждается или печатным, или - что еще более ценно - архивным источником. Так, например, песня "Сова ль ты моя, совка", которую Бунин цитирует, безусловно, по памяти в рассказе "Божье древо", написанном в 1930 г., зафиксирована в Тенишевском архиве. Вариант одной из самых острых антибарских сказок, рассказанной в "Сказке" , впервые был опубликован незадолго до написания рассказа; бытовал он и в Орловской губернии. Вариант этой сказки, записанный в 1898 г. в Болховском уезде, Орловской губернии, хранится в материалах Тенишевского этнографического бюро. Запись "Псалмы про сироту", обнаруженная в архиве Бунина, дает основание полагать, что обстоятельства, при которых она была сделана, легли в основу рассказа "Лирник Родион".
Со знанием дела описывает Бунин самый процесс собирания и записи фольклорных текстов. Например:
"А записывал я стих про сироту в Никополе, в жаркий полдень, среди многолюдного базара, среди телег и волов, запаха их помета и сена, сидя вместе с Родионом прямо на земле. Диктовал Родион ласково и снисходительно, повторяя одно и то же по несколько раз, и порою останавливался, сдерживая легкую досаду, когда я ошибался" . ("Лирник Родион".) Здесь все типично: и самый процесс записи под "диктовку", и отношение Лирника к этому делу, и варьирование им текста:
"Некоторые стихи он говорил то так, то сяк, кое-что улучшая по своему вкусу" . ("Лирник Родион".) Все это хорошо знакомо любому фольклористу- собирателю, вплоть до намека лирника "насчет корчмы."
В рассказе "Забота" молодой барин обращается к мужику:
"Расскажи что-нибудь интересное, что было в твоей жизни" ; в "Сказках" к сказочнику обращена просьба:
"Ну, расскажи ещё что-нибудь, Яков Демидыч" .
Вопросы, направленные на то, чтобы разговорить сказочника, задают ему господа и в рассказе "Божье древо" . Интерес Бунина к фольклору продиктован, прежде всего, потребностью проникнуть в самую душу народа, к жизни и судьбе которого он далеко не равнодушен.
Множество портретов "носителей" фольклора находим мы у Бунина. Тут и странники, исполняющие духовные стихи, и мастера-гармонисты, и певцы, и сказочники, и частушечницы. И прежде всего - сказочник Яков Демидыч и лирник Родион.
"Бог благословил меня, - пишет о Родионе Бунин, - счастьем видеть и слышать многих из этих странников, вся жизнь которых была мечтой и песней, душе которых были еще близки и дни Богдана, и дни Сечи, и даже те дни, за которыми уже проступает сказочная древнеславянская синь Карпатских высот" . ("Лирник Родион".)
На чужбине, с болью осознавая свою уже неустранимую оторванность от Родины, от того, что любил всю жизнь и неизменно продолжал любить, Бунин создает образ сказочника Якова Демидыча, обнаруживая при этом глубокое проникновение в самый процесс жизни фольклорной сказки. Он не только точно фиксирует сказочный текст, но и записывает ремарки сказочника, сохраняет индивидуальную интерпретацию традиционной сказки, проявляет интерес к тому, как сам сказочник расценивает своё мастерство:
"А что ж вам ещё рассказать? Сказку какую-нибудь? Али событие?
Что хочешь. Мы и сказки твои любим.
Это правда, я их хорошо выдумываю.
Да разве ты их сам выдумываешь?
А кто же? Я хоть и чужое говорю, а выходит, все равно, что выдумываю.
Это как же так?
А так. Раз я эту сказку сказываю, значит, я своё говорю" .
Бунин воспроизводит певучую речь сказочника, соблюдает диалектные особенности его языка, показывает его отношение и к тому, что он рассказывает, и к своим слушателям:
"Да вы не сбивайте меня, а то мне скушно станет…" .
Б и т.д.................

Собиранием фольклора на профессиональном уровне занимается специальная наука - фольклористика, наука о фольклоре, включающая собрание, публикацию и изучение произведений народного творчества.

Возникновению фольклористики предшествовал многовековой опыт собирания (записи) произведений фольклора и обработки их в творчестве писателей, драматургов, композиторов разных стран.

Собирательской деятельностью занимаются различные организации - научные, учебные, творческие. Собирательством занимаются любительские фольклорные объединения с целью формирования репертуара. Фольклорная экспедиция - поход группы лиц с целью собирания фольклора. Фольклорная экспедиция может протекать в виде учебных занятий, выступлений, праздничных гуляний. Фольклорная экспедиция - лучшее условие для самореализации любителя, интересующегося фольклором.

Типы фольклорно-экспедиционной деятельности:

1 - экспедиция-собирание, сбор эмпирического материала с научным изучением: нотирование, анализ, систематизация, публикация результатов. Вопросы обучения и пропаганды носят второстепенный характер.

Экспедиция-обучение, тесно связана с «жизнью» фольклора, с использованием разных форм его пропаганды в различных ситуациях.;

- «устная» экспедиция. Тренировка индивидуальной памяти, сравнение с памятью коллективной, поиск «личной» песни, совершенствование творческих способностей.

Методика собирания фольклора.

Опыт собирательской деятельности показывает, что существуют определенные правила собирания фольклора. Их соблюдение значительно облегчает работу собирателя, делает ее более успешной. Однако знание методики собирания фольклора не исключает личной инициативы собирателя, его выдумки, умения приноровиться к исполнителю и к конкретным условиям записи фольклорного произведения.

Одно из основных правил собирателя- фольклориста- заранее узнавать о том, какие талантливые исполнители живут в деревне. Слава о хороших певцах и сказителях обыкновенно выходит за пределы деревни. В практике полевой фольклористики существует хорошее правило: обращаться за сведениями о талантливых исполнителях к местной интеллигенции: к учителям, к клубным работникам, к руководителям художественной самодеятельности.

Чем талантливее певец или сказитель, тем охотнее он делится своим искусством с собирателями.

Одним из правил работы собирателя является требование не злоупотреблять временем и физическими возможностями исполнителей. Так как среди знающих традиционный фольклор многие исполнители - люди преклонного возраста.

Лучше всего для установления хороших контактов не начинать беседу с прямых вопросов о фольклоре. Исполнители-мужчины, как правило, любят поговорить о международных событиях, о производственных делах, исполнительницы-женщины охотнее вступают в разговор, когда речь заходит о семье, о каких-нибудь бытовых проблемах. Почти все любят вспоминать о наиболее примечательных событиях в своей жизни. Такие беседы полезны не только для установления контактов, но и сбора сведений для биографии исполнителя, его творческого портрета.

Существует при этом и одно общее правило: непосредственную запись фольклора необходимо начинать с просьбы к исполнителям рассказать или спеть их самые любимые произведения. Когда же исполнитель, как ему кажется, исчерпает репертуар, собиратель должен продолжить с ним работу, помня, что хороший информатор знает много больше того, что он вспомнил в первую беседу.

Очень существенно в работе с исполнителем и то. Как собиратель формулирует вопросы. Вопросы должны быть заданы в такой форме, чтобы исполнитель, с одной стороны, их понял, с другой,- чтобы они подсказывали ему детали содержания или сферу бытования фольклорного произведения. Следующее требование методики записи фольклорных произведений -записывать фольклор только в момент его исполнения.

Существует еще одно важное методическое указание: нельзя прерывать информанта во время исполнения произведений устного народного творчества, нельзя вмешиваться собирателю в этот творческий акт. Все вопросы по тексту задаются после его исполнения. Если же собиратель не успевает записывать, оставляет в записи свободные места, куда после исполнения вписывает пропущенные слова. Эту проблему помогут решить технические средства: магнитофон, видеокамера, диктофон.

При записи фольклорного произведения необходимо также добиваться естественности окружающей исполнителя обстановки и самого акта исполнения фольклорного произведения. Хорошо, если собирателю удается записать фольклор в реальном его бытовании: в праздник, на свадьбе, во время проводов в армию и т.д. Но таких счастливых ситуаций бывает не так уж много. Поэтому чаще всего приходится воспроизводить естественные формы исполнения фольклора. В связи с этим можно обратить внимание на значение слушателей. Появляется желание исполнить как можно лучше. И возгласы поощрения или порицания важны сами по себе. Они самые яркие показатели того, в каком положении, как бытует здесь данное произведение, как относится к нему народ, верит или не верит.

Но не всегда слушатели необходимы. При собирании заговоров рекомендуется работать наедине с исполнителем.

Для собирания разных видов фольклора также выработаны определенные методические приемы. Чаще всего предстоит записывать песни, частушки, малые жанры фольклора (пословицы, поговорки, загадки), детский фольклор.

П е с н и записываются с пометками об их естественном исполнении. Если песня хоровая, то ее необходимо зафиксировать от хора, если сольная - то от одного певца; если песня хороводная или плясовая, следует описать, как водился хоровод, какие были пляски.

Определенная трудность записи песен объясняется их жанровой сущностью. Песни частые (плясовые, шуточные, сатирические) записывать трудно из-за быстрого ритма. Поэтому лучше всего производить магнитофонную запись.

Песня - один из самых продуктивных жанров современной народной культуры, поэтому необходимо тщательно фиксировать все факты ее живого бытования. Собиратель не должен брать на себя задачу критика и судьи: его дело взять от народа то, что создано народом.

Методика записи частушек не отличается сложностью. Частушки - один из активно бытующих жанров современного фольклора. Студентам не следует забывать о том, что существуют различные типы частушек: есть четырехстрочные, двухстрочные - «страдания», типа «Семеновна» и др. Можно использовать прием организации «соревнования» между частушечниками.

Пословицы и поговорки не обязательно собирать методом активного опроса. Рекомендуется в процессе общения внимательно прислушиваться к речи, выделяя и записывая пословицы и поговорки.

При собирании загадок продуктивен метод активного опроса. Собиратель и здесь может выступить в качестве «соревнователя».

Собирая детский фольклор, необходимо помнить, прежде всего, о том, что его знают не только дети, но и взрослые. Записывать фольклор от детей и трудно, и легко. Во многом успех работы по собиранию детского фольклора зависит от личности самого собирателя, который должен быть сам артистом, обладать способностью перевоплощения, уметь перейти незаметно для детского коллектива возрастной барьер, отделяющий взрослых от детей, войти равным в детскую среду, ничем не выделяться, вместе с детьми спорить, огорчаться, радоваться. При собирании детского фольклора следует учитывать его внетекстовые связи. Особенно это касается игрового и обрядового детского фольклора.

Таковы общие, главные методические приемы записи фольклора, они представляют собой, прежде всего основу для первоначальной деятельности собирателя. Вполне возможно, что после накопления определенного опыта у собирателя сформируются и индивидуальные методические приемы записи.

Основные требования к записи фольклора.

Фиксация фольклорного произведения должна максимально отражать услышанный собирателем текст.

Произведение необходимо записывать без каких-либо изменений, поправок, дополнений, редактирования.

Фиксируя народное произведение, собиратель должен постараться сохранить все восклицания исполнителя, повторения, обращения, вставные слова, объяснения, комментарии в тексте и к тексту, и даже диалектические особенности речи.

Во время записи произведения необходимо обращать внимание на манеру, особенности исполнения: реплики, паузы, жесты, мимику. Все это удобно зафиксировать видеозаписью.

Если произведение фиксируется с помощью магнитофона, необходимо начать запись с указания его названия и ФИО исполнителя.

Зафиксировав фольклорное произведение, собиратель должен также записать сведения об информаторе, т.е. заполнить своеобразный паспорт, подтверждающий достоверность бытования записанного образца.Только при наличии паспорта запись считается полноценной.

При составлении паспорта необходимо указать следующее:

Лицо, от которого осуществляется запись данного произведения (информатор): ФИО, год рождения, национальность, образование, профессию, место работы, место проживания. Если информатор переехал с др. населенного пункта, то указать конкретно когда и откуда;

Дату записи (год, месяц, число);

Место записи (область, район, село, город);

При каких условиях производилась запись (во время праздника, свадьбы и др.);

Сведения о собирателе (ФИО, год рождения, национальность, образование).

Это народное творчество, охватывающее все культурные слои общества. Жизнь людей, их воззрения, идеалы, моральные устои - все это отражается как в художественном фольклоре (танцах, музыке, литературе) так и в материальном (одежда, кухонная утварь, жилище).

Еще в 1935 году великий русский писатель Максим Горький, выступая на Первом съезде писателей СССР, точно охарактеризовал фольклор и его значение в общественной жизни: "...наиболее глубокие героев существуют в фольклоре, устном творчестве народа. Святогор и Микула Селянинович, Василиса Премудрая, иронический Иванушка-дурачок, который никогда не унывает, Петрушка, всегда и всех побеждающий. Эти образы созданы фольклором и они являются неотделимой частью жизни и культуры нашего общества."

Фольклор ("народное знание") - это отдельная научная дисциплина, по которой проводятся изыскания, создаются рефераты, пишутся диссертации. В русской литературе 19-го века широко употреблялись термины "народная поэзия" и "народная словесность".

Устное народное творчество, жанры фольклора

Песни, сказки, легенды, былины - это далеко не полный список. Устное народное творчество - это обширный пласт русской культуры, который формировался на протяжении веков. Жанры народного фольклора подразделяется на два основных направления - необрядовое и обрядовое.

• Календарный - песни масленичные, рождественские колядки, веснянки и другие примеры народного песенного творчества.
• Семейный фольклор - свадебные песни, причитания, колыбельные, семейные рассказы.
• Окказиональный - заклинания, считалки, заговоры, заклички.

Фольклор необрядовый включает четыре группы:

1. Народная драма - религиозная, вертепная, театр Петрушки.

2. Народная поэзия - баллады, былины, духовные стихи, песни лирические, частушки, детские песни-стихи.

3. Фольклорная проза делится на сказочную и несказочную. Первая включает сказки о животных, бытовые, (например, история о Колобке). Несказочная проза - это истории из жизни, повествующие о встречах человека с образами русской демонологии - русалками и водяными, колдунами и ведьмами, упырями и вурдалаками. К этой подкатегории также относятся рассказы о святынях и чудесах христианской веры, о высших силах. Формы несказочной прозы:

• легенды;
• мифологические рассказы;
• былины;
• сонники;
• предания;

4. Фольклор речевой изустный: скороговорки, благопожелания, прозвища, пословицы, проклятия, загадки, дразнилки, поговорки.

Жанры которых здесь приведены, считаются основными.

в литературе

Это стихотворные произведения и проза - былины, сказки, легенды. Множество литературных форм относят и к фольклору, который отражает три основных направления: драматическое, лирическое и эпическое. Безусловно, жанры фольклора в литературе на этом не исчерпываются, их гораздо больше, но перечисленные категории - это своеобразная эмпирика, наработанная годами.

Драматические образы

К драматическому фольклорному искусству относятся народные драмы в форме сказочных сюжетов с неблагоприятным развитием событий и счастливым концом. Драматичной может быть какая-либо легенда, в которой происходит борьба добра со злом. Персонажи побеждают друг друга с переменным успехом, но в итоге добро торжествует.

Жанры фольклора в литературе. Эпическая составляющая

Русский фольклор (эпический) основывается на исторических песенных произведениях с обширной тематикой, когда гусляры часами могут рассказывать истории о жизни на Руси под тихие струнные переборы. Это подлинное фольклорное искусство, передающееся из поколения в поколение. Кроме литературного фольклора с музыкальным сопровождением существует изустное народное творчество, легенды и былины, предания и сказы.

Эпическое искусство обычно тесно переплетается с драматическим жанром, поскольку все приключения былинных героев земли русской так или иначе связаны со сражениями и подвигами во славу справедливости. Главные представители эпического фольклора - это русские богатыри, среди которых выделяются Илья Муромец и Добрыня Никитич, а также невозмутимый Алеша Попович.

Жанры фольклора, примеры которых можно приводить до бесконечности, строятся на героях, сражающихся с чудищами. Иногда богатырю помогает неодушевленный предмет, обладающий сказочной силой. Это может быть меч-кладенец, одним махом рубящий головы дракону.

Эпические сказки рассказывают о колоритных персонажах - Бабе-Яге, живущей в избушке на курьих ножках, Василисе Прекрасной, Иване-царевиче, который никуда без Серого волка, да еще про Ивана-дурака - счастливого с открытой русской душой.

Лирическая форма

К этому фольклорному жанру относятся произведения народного творчества по большей части обрядовые: любовные песни, колыбельные, веселые частушки и причитания. Многое зависит от интонации. Даже приговоры, заклинания, навороты с целью приворожить любимого, и те иногда можно причислить к фольклорной лирике.

Фольклор и авторство

Произведения сказочного литературного жанра (авторские) зачастую не могут быть формально причислены к фольклору, как, например, "Сказка про Конька-Горбунка" Ершова или сказ Бажова "Медной горы Хозяйка" в силу их принадлежности перу определенного писателя. Тем не менее, эти истории имеют свой фольклорный источник, были рассказаны где-то и кем-то в той или иной форме, а затем переложены писателем в книжную форму.

Жанры фольклора, примеры которых общеизвестны, популярны и узнаваемы, не нуждаются в уточнении. Читатель легко разберется, кто из авторов придумал свой сюжет, а кто позаимствовал его из прошлого. Другое дело, когда жанры фольклора, примеры которых на слуху у большинства читателей, кем-то оспариваются. В этом случае специалисты должны разобраться и сделать компетентные выводы.

Спорные формы искусства

Бывают примеры, когда сказки современных авторов по своей структуре буквально просятся в народный фольклор, но при этом известно, что сюжет не имеет источников из глубины народного творчества, а придуман самим автором от начала до конца. Например, произведение "Трое в Простоквашино". Налицо фольклорная канва - один почтальон Печкин чего стоит. Да и сама история сказочная по сути. Тем не менее, если авторство определено, то фольклорная принадлежность может быть только условной. Хотя многие авторы полагают, что различия вовсе не обязательны, искусство - оно и есть искусство, независимо от формы. Какие жанры фольклора совпадают с литературными канонами, можно определить по ряду признаков.

Отличие фольклорных произведений от литературных

Литературные произведения, такие как роман, рассказ, повесть, эссе, отличаются размеренностью, неспешным повествованием. Читатель получает возможность на ходу анализировать прочитанное, при этом углубляясь в идею сюжета. Фольклорные произведения более импульсивные, к тому же они содержат только им присущие элементы, такие, как, говорок или запев. Нередко рассказчик замедляет действие для большего эффекта, применяет двойственность или троичность повествования. В фольклоре широко применяется открытая тавтология, иногда даже акцентированная. В ходу параллелизмы и преувеличения. Все эти приемы органичны для фольклорных произведений, хотя совершенно недопустимы в обычной литературе.

Разные народы, несовместимые по своей ментальности, зачастую объединяют факторы именно фольклорного характера. Народное искусство содержит универсальные мотивы, как, например, общее для всех желание собрать хороший урожай. Об этом думают и китайцы, и португальцы, хотя живут они на разных концах материка. Население многих стран объединяет стремление к мирному существованию. Поскольку люди везде одинаковые по природе своей, то и фольклор у них мало чем отличается, если не иметь в виду внешние признаки.

Географическая близость разных народностей способствует сближению, и этот процесс начинается также с фольклора. Налаживаются в первую очередь культурные связи, и только после духовного объединения двух народов на авансцену выходят политики.

Малые жанры русского фольклора

Небольшие фольклорные произведения обычно предназначены для детей. Ребенок не воспринимает длинный рассказ или сказку, однако с удовольствием слушает историю о Сереньком волчке, который может ухватить за бочок. В процессе воспитания детей и появились малые жанры русского фольклора. В каждом произведении такой формы содержится особое смысловое зерно, которое по ходу повествования превращается или в мораль или в небольшое нравоучение.

Однако большинство малых форм фольклорного жанра - это полезные для развития ребенка речевки, песенки, прибаутки. Выделяются 5 жанров фольклора, которые с успехом применяются при воспитании детей:

• Колыбельная песня - древнейший способ, позволяющий убаюкать ребенка. Обычно напевная мелодия сопровождается покачиванием люльки или кроватки, поэтому важно при пении найти ритм.
• Пестушки - простые стишки, напевные пожелания, ласковые напутствия, успокоительные причитания для только что проснувшегося ребенка.
• Потешки - речитативные песенки, сопровождающие игру с ручками и ножками младенца. Способствуют развитию ребенка, побуждают его к действию в ненавязчивой игровой форме.
• Прибаутки - короткие рассказики, часто в стихах, веселые и звучные, которые ежедневно рассказывает мать своим детям. Подрастающим малышам нужно рассказывать прибаутки в соответствии с их возрастом, чтобы дети понимали каждое слово.
• Считалки - небольшие стишки, хорошо развивающие арифметические способности ребенка. Являются обязательной частью коллективных детских игр, когда нужно провести жеребьевку.

1. ... всех народов России.

2. ... русских, живущих в России.

3. ... русских, живущих в России и за ее пределами.

4. ... всех носителей русской традиционной культуры в России и за ее пределами.

Для отличника и аспиранта

Узбек-строитель, приехавший в Украину на заработки, рассказывает в перекуре товарищам анекдот на русском языке. Является ли прозвучавший текст явлением русского фольклора?

Глава 2.

Из поэтики русского фольклора

2.1 . Фольклорные приемы художественной организации текста

Исследование "средств и способов словесно-художественного творчества" 1 является неотъемлемою частью изучения поэтики фольклора. В этой главке мы более подробно остановимся на одном из аспектов этой проблемы и изложим некоторые соображения относительно дальнейшего изучения других.

Избранный аспект – это некоторые специфические способы (или приемы) организации фольклорного текста, на славянском материале изучавшиеся преимущественно русскими (А. Н. Веселовский, Б. М. Соколов, Е. М. Мелетинский и др.) и украинскими (А. А. Потебня, А. И. Дей, С. Я. Ермоленко) фольклористами.

А начнем мы с наипростейшего, – на первый взгляд, во всяком случае, – приема, а именно с повтора , являющегося одновременно, как отмечает Е. М. Мелетинский, "древнейшей чертой фольклора, связанной в генезисе и с наличием ритма, и с верой в магическую силу слова" 2 . В русском фольклоре повторы применяются в различных жанрах и в разных формах. Иногда весь текст повторялся целиком: так, например, чтобы недоброжелатель покрылся нарывами и прыщами, следовало трижды повторить вслух текст устного заговора:

Чирей Василей, ширься пошире!

Около сядьте еще по четыре! 3

Повторение именно трижды заменяет тут "закрепку" заговора и имеет, конечно же, магический характер. Особенно разнообразны повторы в русской песне, как обрядовой, так и не обрядовой. Вот свадебная песня, состоящая из двух повторений с небольшой, но важной для участников обряда вариацией:
Сокол, сокол, ты летал

в овёшенек,

Ты поймал лебедушку,

Да постави за дубов стол,

Да ко столу зовё батюшка:

"Хороша ли те молодушка?"

Лишь бы, дитятко, тебе люба,

А мне дáвно хороша!"

Сокол, сокол, ты летал

в овёшенек,

Ты поймал лебедушку,

Да постави за дубов стол,

Да ко столу зовё матенку:

"Хороша ли те молодушка?"

Лишь бы, дитятко, тебе люба,

А мне дáвно хороша!" 4

Более сложный случай повторов находим в сибирской игровой песне, из которой приводим только начало:

Ой, утка, моя утушка,

Да вот, утка моя серая,

Ой, утка моя серая

Да лебедушка белая,

Эй, лёли да люли, али лей ляли да люли!

А й где, утушка, была?

А где, серая, была? 5

Здесь обращает на себя внимание прежде всего рефрен, повторяющийся с возможной в устной трансмиссии точностью и поражающий своей бессодержательностью: на 9 слов припадает три союза (если считать союзом и "али"), одно междометие и пять заумных слов. В остальных стихах "ой", "эй" и словосочетание в значении междометия "да вот" несут скорее фатическую функцию: поддерживают обращение к "утке" и подчеркивают начало стиха. Используются повторы нескольких видов. Просто повторяется слово "утка", оно же повторяется в иной морфологической форме ("утушка"), повторяются определения, а в последнем из процитированных стихов одно из них – постоянный эпитет утки "серая" – заменяет уже сам объект обращения. В пятом стихе находим такое же повторение, но используется другая лексика, и за синтаксической формой перечисления ("да" как союз в значении присоединительного) прячется скрытая форма повтора – обращение все к той же утке, метафорически названной "лебедушкой белой" (снова постоянный эпитет).

Американский литературовед Дж. К. Рэнсом в монографии "Новая критика" (1941) предложил разграничивать в поэтическом произведении "структуру" и "текстуру": "структура" составляет ту честь общего значения произведения, которую можно передать логическим (прозаическим) парафразом, а "текстура" – это все иные элементы формы, не укладывающиеся в "структуру". Из этого следует, что "поэтическое произведение есть открытая логическая структура со свободной индивидуальной текстурой" 6 . В песне "Ой, утка, моя утушка" "структура" шести первых стихов может быть передана двумя словами "Эй, утка!", в то время как "текстура" весьма богата. С другой стороны, эта песня – ярчайший пример синтетичной природы фольклорного произведения: мало того, что содержательная сторона здесь подчинена формальной, но и ритмическая структура покоряется мелодии, а вся песня выступает как словесно-музыкальный компонент игрового действа.

Если при повторе словесный текст воспроизводится с сохранением словесной формы, то следующий прием, напротив, предусматривает пересказывание иными словами во втором из двух предложений сказанного в первом:

Было пированье-почестной пир,

Было столованье-почестной стол… 7 .

Это "стилистическая симметрия" , излюбленный прием организации поэтического текста в древней ближневосточной поэзии, изученный в его библейском варианте немецким филологом Е. Кенигом (1914), а через почти полстолетия – итальянскими библеистами Е. Галиати и А. Пиазза. Тут использована классическая форма "стилистической симметрии", когда дважды излагается то же самое содержание, при чем обе части параллелизма как бы поддерживают и даже усиливают друг друга.

Из уже безусловно народных форм параллелизма наиболее известен не раз упомянутый в этой книжке "психологический параллелизм", открытый А. Н. Веселовским. По мнению ученого, в основе этого приема лежит анимистическое мировоззрение, а мыслительная основа архаически примитивна: "Дело идет не об отождествлении человеческой жизни с природною и не о сравнении, предполагающем сознание раздельности сравниваемых предметов, а о сопоставлении по признаку действия, движения: дерево хилится, девушка кланяется, – так в малорусской песне…" 8 . А. Н. Веселовский различал четыре основные формы такого параллелизма. Первую он называет "параллелизмом двучленным . Его общий тип таков: картинка природы, рядом с нею таковая же из человеческой жизни; они вторят друг другу при различии объективного содержания, между ними проходят созвучия, выясняющие, что в них есть общего". Вот пример, приведенный в статье А. Н. Веселовского:

Катилося яблычко с замостья,

Просилася Катичка с застолья.

Второй тип – это "параллелизм формальный", когда, в частности, "рифма уже заслонила образ", как в приведенном исследователем примере, взятом, как и первый, из свадебной песни:

Плавала вутица по росе,

Плакала Машинька по косе.

Третий тип – "многочленный параллелизм , развитый из двучленного односторонним накоплением паралеллей, добытых притом не из одного объекта , а из нескольких , сходных". Вот пример из свадебных песен, начало величальной жениху:

Как у месяца

Золотые рога;

Как у солнышка

Золотое лучье.

Как у (Ивана)

У (Васильевича)

Кудри в три ряда

По плечам лежат,

Ровно жар горят 9 .

Принцип построения последнего, четвертого типа – отрицательного параллелизма , А. Н. Веселовский описывает следующим образом: "ставится двучленная или многочленная формула, но одна или одни из них устраняется, чтобы дать вниманию остановиться на той, на которую не простерлось отрицание". Раньше отрицательный параллелизм называли "славянской антитезой", однако со временем выяснилось, что он встречается не только в славянской устной поэзии.

Не былинушка во чистом поле зашаталася,

Зашатался-загулялся добрый молодец.

Следует отметить, что и отрицательный параллелизм может приобретать формальный характер. Таков он в иллюстрации из исторической песни, приведенной Г. Л. Венедиктовым:

Не вечерняя заря потухать стала,

Не утренняя запя занимается –

Бежит-то из Москвы скорый посол.

Исследователь справедливо отмечает: "То, что принимается за отрицательное сравнение, на самом деле оказывается раскрытием места действия, времени действия, сопутствующих действию явлений и т. п." 10 .

Далее рассмотрим группу однотипных явлений народной поэтики, которые Г. Л. Венедиктов называет "приемом типизации времени (момента), пространства, объекта и субъекта" . Вот девушка просит милого прийти

На единый часок,

На весь круглый годочек!

Для нормальной логического мышления час и год как единицы времени противопоставлены по длительности, а вот для фольклорного поэтического, – как видим, нет. Поразителен и пример типизации объекта: "Саша-

Машенька, ой, Размашенька моя". А вот приведенный Г. Л. Венедиктовым пример использования в исторической песне приема типизации пространства :

Да и поехал и ко матушке к каменной Москвы,

К каменной Москвы, к хороброй Литвы.

Единственное объяснение: герой поехал куда-то далеко, к тому же из исходного пункта, для которого Москва и Литва равноудалены.

Следующий прием организации фольклорного поэтического текста Б. М. Соколовназвал “ступенчатым сужением образов" . Вот как он воплощается в игровой песне (повторы воспроизводим только в первой "строфе"):

Чей это садочик

Зеленешенек стоит?

Чей во садике терем?

Побывал бы я в нем.

Чья во тереме

Кроватушка тесовая?

На кроватушке лежит

Перина пуховая,

На перине одеяло

Соболиное лежит,

Соболиное, тафтяное,

Лежит девушка Татьяна

Хороша-пригожа … 11

В истории научной интерпретации этого приема главным стал вопрос об отношении его к логике. Б. М. Соколов усматривал тут художественный прием, реализующий "поэтическую мысль певца" 12 . По мнению же Г. Л. Венедиктова, "за прием Б. М. Соколов выдает тематический шаблон эпохи, осмысливавшей мир метафизически (ступенчато) и иерархически", а сам в ступенчатом сужении образов видит "путь чувственного нащупывания" 13 .

Отметим и форму "сужения" семантики образа, который как бы объясняется отброшенным более широким понятием:

Я любить-то не люблю,

Насмотреться не могу,

Насмотреться, наглядеться, нарадоваться… 14

В последнем примере можно видеть переходную форму к другому приему традиционной поэтики, когда новое содержание получают, сопоставив отрицание чего-нибудь с утверждением его же. Г. Л. Венедиктов видит здесь особый прием "взаимоисключающей пары" . Прием этот, известный уже "Слову о полку Игореве", остается продуктивным и в современной версии традиционной народной песенности:

Он девчонку себе метил,

Застрелить её хотел.

Он застрелил – не застрелил,

Только грудь­ её ­­­пронзил 15 .

В свое время А. А. Потебня, объясняя применение подобного приема в "Слове о полку Игореве" ("Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслію поля мhритъ…"), привел параллель из записанной им самим украинской народной песни ("Ой чи спав, не спав – прокинувся") и пришел к следующему выводу: "Соединение при одном подлежащем сказуемых с противоположными значениями указывает на малую степень действия" 16 . Едва ли с этим можно согласиться: сам ученый записал украинскую шутливую песню, в которой этот прием, напротив, готовит слушателя к восприятию гиперболы:

Я чи гуляв, не гуляв –

Сто червінців прогуляв

Та з тую з дивчиноньку...

По мнению Г. Л. Венедиктова, этот прием, "по-видимому, умирает, он часто нуждается в пояснении < ... >. Однако общая результативная мысль при таком пояснении в такой паре не нуждается – видимо, пары первоначально были автономны". Поскольку трехчастная конструкция отразилась уже в "Слове о полку Игореве", о разрушении приема говорить не приходится – да и не с "пояснением" мы тут имеем дело. Певец действует методом "интеллектуального бриколажа" (игры отскоком – в бильярде, например), этот метод К. Леви-Строс полагает одним из ключевых для примитивной (первичной) логики 17 . Прямо в лузу послать бильярдный шар нельзя; тогда его ("застрелил") бьют о другой шар ("не застрелил"), он отскакивает в новом направлении ("Только грудь её пронзил") и попадает в лузу – логическая задача решена. При этом срединное определение действия ("Только грудь­ её ­пронзил ") выступает как "медиатор", обуславливающий решение логической задачи.

Перед нами встает вопрос об общей интерпретации рассмотренных здесь приемов фольклорной поэтики. Автор последнего их обзора, Г. Л. Венедиктов усматривает здесь реализацию "внелогического, эмоционального начала" в нашей речи. В этой связи он вспоминает и концепцию И. П. Павлова о первой сигнальной системе, "общей у нас с животными", и работу Л. Леви-Брюля, где речь идет об ассоциациях таких чувственных представлений – "сопричастий". Это и есть, по мнению Г. Л. Венедиктова, чувственная, эмоциональная основа "дологических приемов" поэтики фольклора.

Эта интерпретация ошибочна. Дело в том, что понимание мышления "дикарей" как "дологического", популярное в З0-е гг. XX в., фактически уже отброшено в мировой науке; отказался от этой своей концепции и сам её создатель Л. Леви-Брюль после критики К. Леви-Стросом в уже упомянутой монографии "Первобытное мышление" (1962; "La pensée sauvage" переводят также как "Мышление дикарей" или "Неприрученная мысль"). К. Леви-Строс убедительно доказывает, что представители современных "примитивных" племен (моделирующие в этом отношении духовную деятельность первобытного человека) мыслят, напротив, уже вполне логично, в определенном смысле даже "научно", только логика эта своеобразная, "мифологическая" (или еще "примитивная"). От формальной логики, с которой мы знакомимся в школе, её отличает тесная связь с тотемизмом, оперирование ощущениями, конкретность. "Мифологическая" логика пользуется методом окольного способа познания – "интеллектуального бриколажа" и методом "калейдоскопа", роль стеклышек в котором исполняют образы-знаки, количество которых ограничено и между которыми возможен взаимообмен функциями. Из конкретности и образности этой логики проистекает её метафоричность.

Способы организации поэтического фольклорного текста, реферированные в подразделе, богаты, все всякого сомнения, на рудименты открытой К. Леви-Стросом "примитивной" логики. Отзвуки тотемизма давно уже находили в образности "природной" части параллелизмов. Конкретность "примитивной" логики просвечивает в приемах "типизации", где фольклорная поэтика явно избегает обобщенных характеристик. Что же касается метода "калейдоскопа", то в русском фольклоре наиболее яркое его воплощение видим в свободе комбинаций формул и "тем" в структуре традиционной лирической песни; ограниченному же количеству "стеклышек" отвечает принципиальная ограниченность тезауруса традиционных образов и приемов национального (этнического) фольклора (см.: 1.3). Легко найти в традиционной фольклорной поэтике и соответствия принципиальной метафоричности "мифологического мышления", в котором содержание явления раскрывается путем последовательных сопоставлений и превращений определенных ощущений и символов-знаков. Вот пример лирического диалога, насыщенного устно-поэтическими аналогами приемам "примитивной" логики:

Я по травке шла, по муравке шла,

По муравке я тижало несла:

Коромысло да и валёк, еще милого платок.

Наступила на бел камень –

Замарала чулок белый.

Мне не жаль туфля, а жаль белого чулка,

Туфель батюшка купил, чулок милый подарил,

Чулок беленький, дружок миленький.

– Душа я, душа я, душа ягода моя,

Не садись против мине,

Не садись против мине, не гляди на меня.

– Я бы рад не глядел, да глаза мои глядят,

Да глаза мои глядят, говорить с тобой хотят 18 .

Архаичность примененных тут приемов поэтики еще не означает, что реконструированная К. Леви-Стросом "мифологическая" логика царила и в сознании мальчика Васи из Зарайска, который спел эту песню П. И. Якушкину 2 августа 1846 г. в с. Гололобово Зарайского уезда. Можно считать фольклористической аксиомой, что в фольклорной традиции происходит не кардинальная замена старого новым, но аккумуляция всех некогда существовавших – и на всю глубину традиции – приемов и способов осмысления и отражения действительности и верований человека.

Очевидно, в жанрах русского фольклора в разной степени сохранились первичные сакральные, магические, логико-познавательные функции приемов традиционной поэтики, при этом в жанрах более консервативных, в первую очередь, в обрядовой поэзии, в заговорах, они сохранились лучше. Что же касается лирической песни в записях XIX в., жанра более мобильного, допускающего импровизацию, то в неё эта традиционная поэтика переходит словно через волшебный "калиновый мост", задерживающей познавательную функцию "примитивной" логики, сакральную, магическую, ритуальную природу древнейших приемов организации текста на дальней, темной стороне традиции, а на этот берег пропускающий только их внешнюю форму, которая наполняется уже новым, "эмансипированным" от прежнего содержания и мировоззрения художественным смыслом.

Вопросы Посмотрим, как ты понял...

Найдите прием "психологического параллелизма" в песне "Я по травке шла, по муравке шла..."

Для отличника и аспиранта

Открытый К.Леви-Стросом метод "калейдоскопа" …

1.… воплощает принципиальное многообразие отражения действительности в фольклоре.

2.… является одной из особенностей "дологического" мышления дикарей.

3… представляет собой один из способов осмысления действительности в "мифологической" логике.

4… отражает ограниченность и предельность тезауруса поэтического языка фольклора.

Глава 3

История фольклора. Фольклор и литература

3.1. История русского фольклора как проблема фольклористики

Слово "история" многозначно, но для нас важны в данном случае два его значения, оба терминологические. В первом значении "история" – это реальный, проистекающий в эмпирической действительности процесс развития какого-то объекта. Ясно, что воссоздание становления и развития русского фольклора на порядок сложнее, чем, скажем, истории Киевского университета (выбор объекта сопоставления оправдывается устным характером университетского преподавания) – и потому хотя бы, что точно известно время основания этого учебного заведения, сохранился его архив, сведения о нем в документах других учреждений, в периодике и пр. Историю же русского фольклора приходится в буквальном смысле слова реставрировать, добывая, в частности, информацию о древнейших его этапах из тех разновременных пережитков и реликтов, которые обнаруживаются в корпусе фольклорных записей XVIII–XX вв.

Создание научной истории национального фольклора – дело чрезвычайно сложное, однако современная русская фольклористика, возвращаясь к решению этой задачи, может уже опереться на опыт как отечественной, так и мировой науки о фольклоре. Первую в славянской фольклористике модель истории национального фольклора предложил в 1925 г. известный украинский историк и культуролог М. С. Грушевский. Как основные узлы истории устной "красной словесности" украинского народа в его концепции выступали "период расселения", "чорноморско-дунайский период", "период киево-галицко-волынский" и т. д. 1 . Можно согласиться с тем, что изучение истории украинского фольклора начинается столь издавна: ведь любая устная традиция накапливает и аккумулирует реликты предыдущих ее этапов. Однако об украинской ли устной традиции в данном случае идет речь? Видимо, относительно названных древнейших этапов приходится говорить не о ней, а об общей индоевропейской ("период расселения") и общеславянской ("чорноморско-дунайский период") устных традициях. Однако и в Киевской Руси ("период киево-галицко-волынский") мы не встречаемся в летописи с украинцами, но с племенами полян, волынян, северян и др., и только к концу этого этапа можно говорить о формировании какой-то предукраинской этнической общности.

Вторую модель истории фольклора, марксистскую, разработали русские советские фольклористы (Н. П. Андреев, А. М. Астахова, Д. С. Лихачев и др.), исходившие из марксистского понимания истории как борьбы классов, учения о социально-экономических формациях и "ленинского принципа историзма". Теперь в такое трудно поверить, но проект этот казался специалистам привлекательным. Н. П. Андреев, печатая в 1934 г. первый эскиз методологии марксистской истории фольклора, даже перефразировал известные слова молодого В. Г. Белинского о русской литературе: "У нас нет истории фольклора; я повторяю это с наслаждением, так как уверен в том, что она будет, и вижу, как много еще предстоит нам работы" 2 . Исследователь перечислил и "преимущества" предлагаемой "истории фольклора" в сравнении с "традиционной системой изложения по жанрам", в первую очередь, указав на "возможность рассматривать фольклор параллельно с историей литературы и объединять фольклорный и литературный материал в общем развитии". Кроме того, "классовая борьба в фольклоре рисуется в более общих очертаниях, и исчезает иллюзия какого-то своеобразного (внеклассового – С. Р. ) единства жанров < ... >. С другой стороны, отчетливее становится единство классового стиля в тот или иной период, так как мы одновременно рассматриваем, напр., крестьянские сказки, крестьянские заговоры, крестьянские пословицы и пр."

Идеи Н. П. Андреева были реализованы уже в послевоенный период. Появились программа курса русского фольклора, а затем и университетский учебник "Русское народное поэтическое творчество" под общей редакцией П. Г. Богатырева (1953), где материал излагался в соответствии с "ленинским принципом историзма": в учебнике вначале шли главы "Происхождение поэзии и ранние стадии её развития", "Народное творчество древней Руси (X–XVII вв.)" и т. д., и в этот же "исторический" корсет было втиснуто и рассмотрение основных жанров русского фольклора. Когда же вышел из печати и обобщающий научный труд по марксистской истории русского фольклора, "Очерки из истории русского народного творчества..." (2 тома, 4 книги; 1953–1956), результат многолетней коллективной работы оказался до того убогим, что на несколько десятилетий вызвал у советских фольклористов настоящую идиосинкразию к обобщающим трудам по истории фольклора. Главной причиной неудачи стало принципиальное несоответствие "марксистско-ленинского" понимания истории специфике фольклора. Так, классовая борьба отразилась в весьма немногих произведениях русского фольклора, жанровая система традиционного фольклора практически не менялась при смене социально-экономических формаций, и те же, например, былины, ярко отразившие социально-экономический уклад раннего феодализма, записаны были в основной массе текстов в эпоху капитализма; а сколько таких "формаций" пережили к настоящему времени обряды на Ивана Купала, теперь и подсчитать трудно. Что же касается "ленинского принципа историзма", то речь идет о не специфически марксистском, но об общенаучном методологическом требовании – рассматривать каждое явление в его развитии, от начала и до современного состояния. Выполнимо ли вообще это требование, если, как отмечалось, надежные записи русского фольклора имеем только с конца XVIII в.? Однако вместо того, чтобы разрабатывать, как предлагал в свое время Н. П. Андреев, методику фольклористической реконструкции ("необходимо установить принципы такого анализа, с учетом и международного характера фольклора, и его постоянной изменяемости"), советские фольклористы вынуждены были свои соображения о ранних фазах исторического развития русского фольклора или дедуктивно выводить из марксистской догматики ("трудовая теория возникновения фольклора") или прикрыто заимствовать теории и наблюдения из трудов критикуемых "буржуазных" ученых, – в первую очередь, В. Ф. Миллера и его учеников, а также М. С. Грушевского.

Молчаливое понимание специалистами тупикового характера исследований истории русского фольклора по "марксистско-ленинской" модели отразилось в двух коллективных публикациях 80-х гг. XX в. АН СССР (теперь РАН), которым суждено было стать итоговыми для этого направления советской фольклористики. Речь идет о 20-м томе ежегодника "Русский фольклор" с подзаголовком "Фольклор и историческая действительность" (Л., 1981) и сборнике статей "Фольклор: Проблемы историзма" (М., 1988); первый был подготовлен к печати Сектором фольклора Института русской литературы (Пушкинского Дома), второй – фольклористами Института мировой литературы им. А. М. Горького. Оба сборника составлены из статей и материалов фактографических или рассматривающих частные проблемы истории русского фольклора, а второй и – "фольклора народов СССР". Если же авторы статей и ищут теоретические ориентиры, то находят их за пределами марксисткой теории: для одних это идея пассионарности, выдвинутая Л. Н. Гумилевым, для других – социально-психологические соображения А. Н. Веселовского.

Третью модель национальной истории фольклора предложил Р. М. Дорсон, основатель традиционалистского и исторического направления в фольклористике США. Начиная с конца 50-х гг. XX в., он неутомимо пропагандировал идею изучения истории американского фольклора. Р. М. Дорсон иcходил из того, что "американская цивилизация является продуктом особых исторических условий, из которых проистекают и специфические фольклористические проблемы". А проблемы эти ученый сгруппировал вокруг таких узловых моментов истории США, как "колонизация", "освоение Запада", "иммиграция", "индейские резервации", "негры", "регионализм" и "массовая культура". Р. М. Дорсон стремится раскрыть фольклористические аспекты каждой из этих собственно исторических или историко-культурных проблем. "Колонизация", например, рассматривается в аспекте "колдовской истерии", вызванной столкновением и консолидацией суеверий, завезенных иммигрантами из различных стран Европы 3 . Различия с моделью М. С. Грушевского и с обыкновением русских советских фольклористов возводить "трудовые песни" к привычкам первобытного человечества впечатляет. Однако, если игнорировать, как это фактически делает Р. Дорсон, "доамериканскую" и доколониальную историю аборигенов-индейцев, и сосредоточиться на европейских выходцах, в большинстве своем англосаксах и потомках их негритянских рабов, то народ США действительно оказывается молодым, и соответственно молод и его фольклор. Как ни удивительно, однако популярнейший персонаж американского ковбойского фольклора Буффало Билл, этот гомерический истребитель бизонов и индейцев, под конец жизни разъезжал по стране с собственным шоу о покорении "Дикого Запада", которое даже успели снять на кинопленку.

Несомненно, русский фольклор неизмеримо более древний, чем устные традиции англоязычного населения США, а, следовательно, и его историю следует изучать другими методами, чем историю американского фольклора, где для исследования первоначального этапа достаточно архивных источников (в том числе газетных подшивок), а главным методом изучения негритянского фольклора остаются и теперь полевые исследования.

Что же касается современной методики изучения истории русского фольклора, то тут представляется целесообразным снова обратиться к идее "культуры как организма", обоснованной О. Шпенглером. Тогда возникает возможность увидеть в национальном фольклоре определенный аналог организму, который некогда возникает, развивается и, покоряясь закону энтропии, "стареет". Возникает же он, как и полагается организму, трансформируясь из принципиально близкого, но не идентичного явления. Закономерно, что возникновение русского национального фольклора рассматривают как процесс, соотносимый с процессом консолидации части славянских и иных племен, входивших в древнерусское государство IX–XIII вв., в собственно великорусский народ.

Тут можно пойти двумя путями. На первом исходят из данных истории, априорно и дедуктивно конструируя историю фольклора. Так, Д. М. Балашов, используя соображения Г. М. Прохорова и терминологию Л. Н. Гумилева, последний из "пассионарных взрывов", приведших к образованию великорусского народа, относит к XIII–XIV вв., "в результате чего слились в один этнос славяне и угрофинны (в основном ростовская меря, мурома, частично чудь, мещёра, весь и другие этнические группы)", однако, по его мнению, "был и еще один, предыдущий, пассионарный взрыв, происшедший, по-видимому, в среднем Поднепровье где-то в I–II веках нашей эры и создавший восточнославянский ("киевский") этнос". Исходя из этой своей исторической гипотезы, Д. М. Балашов и реконструирует этнический подтекст возникновения сюжета былины о Святогоре 4 .

Второй путь, неизмеримо более сложный и трудоемкий, предполагает извлечение информации об истории национального фольклора из него самого. Так, фольклористическое исследование проблемы генезиса русского фольклора предусматривает последовательную постановку ряда частных вопросов, а именно: постройку теоретической модели русского национального фольклора; поиск признаков его формирования среди явлений той части "дерева" исторического развития отечественного фольклора, что является доступными для наблюдения; установление хронологических границ появления признаков русского национального фольклора и оценка корреляции полученных результатов с данными антропологии, этнологии, этнографии, истории русского языка и диалектологии. В этой программе синхроническое осмысление теоретической модели национального фольклора (выработанной, конечно же, на материале его фиксаций XIX–XX ст.) как определенной замкнутой структуры сочетается с диахроническим пониманием её "признаков". Наивно было бы, впрочем, надеяться, что, завершив исследование по этой программе, мы получили бы возможность ткнуть пальцем в некую точку на хронологической шкале и провозгласить: "Отсюда начинается русский фольклор!" В реальной действительности такая "точка" растянется, скорее всего, на столетия. Ведь сложный организм нельзя представить себе таким, у которого все компоненты развиваются синхронно. У человека, например, гены те ж самые всю его жизнь, зубы вырастают дважды, клетки кожи постоянно обновляются. И в фольклоре имеются жанры консервативные, как, например, заговоры: можно с уверенностью утверждать, что некоторые из них перешли в собственно русский фольклор из устной традиции этнических предшественников великороссов. Есть жанры, что приходят на cмену один другому: например, христианские легенды сменяют языческие кощуны; есть и жанры, произведения которых возникают окказионально и сохраняют свою тождественность лишь во время их импровизационного исполнения – как, например, причитания. Отметим, что и формы бытования устной прозы отличаются "продолжительностью жизни": "слухи-толки" существуют, пока содержание их сохраняет актуальность; меморат, превращенный в квазимеморат, может пережить своего создателя на несколько поколений; былички-фабулаты и в особенности сказки – это уже рекордсмены-долгожители!

С другой стороны, русский фольклор в его классической ипостаси – на уровне XIX в. – включал в себя явные реликты своих этнических предшественников, и прежде всего – древнерусского фольклора. Наиболее ярким же примером тут выступают былины, на общерусский характер которых указывает уже использование древнекиевских реалий (ср.: 1.3). Почти не изучены реликты, оставленные субстратными этносами. Последние могут выступать как персонажи преданий (такие предания об аборигенах, в первую очередь, о "чуди", изучены Н. А. Криничной 5), еще более интересны отзвуки их устных традиций в русском фольклоре: например, к субстратному финскому фольклору восходят, как на это указал в свое время В. С. Миллер, образы морского царя и игры на гуслях в подводном царстве в былине о Садко 6 .

Вообще же соединение в фольклорном "организме" компонентов консервативных и мобильных, быстро меняющихся или исчезающих, делает весьма проблематическим и равномерный, чисто эволюционный характер его исторических превращений. И в самом деле, периоды эволюционного развития (на этой стадии, например, застала свой объект русская фольклористика первой половины XIX ст.), сменяются периодами, когда происходят скачкообразные или мутационные трансформации 7 . Такие мутации могут охватывать и более узкие и более широкие сферы фольклорных явлений, они обуславливаются прежде всего внешними относительно фольклора причинами – изменениями в политической, социальной, экономической обстановке и связанными с ними всплесками, используя термин Л. Н. Гумилева, пассионарности. В условиях принципиальной традиционности фольклора, влияния на него межэтнического контекста и – на различных стадиях развития – литературы, нам труднее представить себе мутации, имевшие бы только внутрифольклорные, имманентные основания. Но они, несомненно, имели место в русском фольклоре. Едва ли можно говорить о серьезных внешних причинах (влияние украинского фольклора?), благодаря которым со второй половины XIX в. частушка столь серьезно потеснила традиционную лирическую песню в качестве средства для воплощения интимных чувств деревенской и рабочей молодежи 8 .

Примером более традиционной мутации в истории русского фольклора можно считать формирование традиционной великорусской свадьбы. Процесс этот начался еще в древнерусской обрядности (упоминание "сватов" в "Слове о полку Игореве") и к концу XV вв. уже завершился. При этом на какую-то древнерусскую основу обряда ложились славянские и иноэтнические брачные обычаи, процессу консолидации которых способствовало и постепенное распространение византийского церковного обряда венчания.

Что же касается конкретных исследований истории русского фольклора, то здесь ощутимо различным будет подход к истории классического русского фольклора и к истории фольклора современного, начиная с 1917 г. Методология конкретных частных исследований истории классического фольклора, чаще скорее позитивистская, нежели марксистская, едва ли потребует серьезной коррекции – если исходить из таких образцов, как фундаментальные исследования древнерусского язычества 9 , "социально-утопических легенд" 10 , тематических циклов устной прозы определенного периода 11 или отдельного сюжета. Можно предсказать здесь продолжение столь же кропотливых исследований с таким же максимальным использованием имеющихся источников, а когда в истории традиционного русского фольклора останется минимум "белых пятен", то и новых обобщающих работ. Иначе обстоит дело с изучением фольклора новейшего.

Если вернуться к предложенному здесь биологическому уподоблению, приходится констатировать, что сейчас русский фольклор переживает период старости – болезненной, с провалами памяти, с утратой отдельных органов. В сравнении с занятиями реконструктивной историей фольклора, летописание его "современной истории" представляется делом не столь сложным. Уже во второй половине XX в. в русской фольклористике появляются монографии, которые могут быть названными историями болезни определенного жанра 12 . Грустное это чтени