День без конца и без края.

Всерьез за воров в законе взялись в середине 50-х годов в СССР, где на тот момент опыт лагерной жизни имелся у каждого третьего, а уровень преступности рос ужасающими темпами. Решение о ликвидации законников как воровского класса было принято на уровне министра МВД.

«Белый лебедь» укачал павшие звезды

Наиболее авторитетные воры сидели в Соликамске, в тюрьме «Белый лебедь». Ни «мужиков», ни «шестерок» среди них не было, а потому некому было стирать, выносить парашу, делать другую работу, которая вору «не по масти». Воров заставляли работать, избивали, держали на хлебе и воде. Но законники все равно отказывались от работы. Тогда администрация тюрьмы решила стравить воров друг с другом.

На помощь начальнику тюрьмы прибыл специалист с Лубянки по «перековке» преступников П. Ф. Куратов, в прошлом сам бандит-мокрушник, отлично знавший воровскую психологию.

Один из воров, помещенных в барак усиленного режима (БУР), украл у другого пайку, а улику подбросил третьему «законнику». По подозрению в «крысятничестве» владелец пайки убил невинного. Остальные воры не вмешивались – таков воровской закон: за воровство у своих же – смерть.

На следующий день воров вывели из БУРа, и начальник зоны вновь спросил, будут ли те работать. Те послали «кума» по известному адресу. Тогда ворам сообщили, что их пайка будет урезана наполовину и на все зоны и в «крытки» (тюрьмы) уйдет информация, что воры в «Белом лебеде» «ссучились». И если после этого они не пойдут работать, отправятся по этапу в другие лагеря, где с них не только «снимут корону», но и «опустят». Эту информацию до них довел Пантелей Филатович Куратов. Однако законники стояли на своем.

Куратов, между тем, сообщил, что за «крысятничество» «законники» убили не того. Воры устроили шмон (обыск) и выяснили, кто крал на самом деле. Виновник попросился зарезаться самостоятельно. Воры собрались, было, «решать» и того, кто ошибочно убил законника, да рассудили: только «куму» будет выгодно, если воры перережут друг друга. В результате кандидата в покойники только «раскороновали». Однако стойкости ворам надолго не хватило, «процесс» уже пошел, и воры, как пауки в банке, вовсю «рвали» друг друга в борьбе за лидерство.

Законников в «Белом лебеде» обманом или шантажом заставляли подписывать «покаянные письма». Среди воров было достаточно наркоманов, поэтому сделать это было несложно. Во времена Хрущева подобные послания даже публиковали в центральной прессе. Таких «гнутых воров» или «сук» потом на других зонах «опускали» до низшей тюремной масти. Воров продолжали стравливать друг с другом, и за считаные месяцы они попросту поубивали большую часть себе подобных - при Хрущеве от общего количества воров в законе за несколько лет такой «ломки» остались всего 3%.

Аналогичными методами в «Белом лебеде» «ломали» воров в законе в 80-х годах, «раскороновав» там в общей сложности свыше ста законников.

Роль КГБ в борьбе с законниками

Существует любопытная версия, согласно которой вмешательство в 70-80-х годах КГБ СССР в иерархическую структуру воров в законе в конечном итоге своеобразно отразилось на самой воровской идеологии и дискредитировало незыблемые тюремные понятия. Верхушка идеологов законников в результате этого процесса была заменена.

Якобы сотрудники КГБ с ворами действовали более аккуратно, чем их всегдашние соперники из МВД: брали законников в разработку, вербовали самых авторитетных из них. Обладатели багажа, несовместимого со статусом вора (дом, семья, капитал), шли на сделку охотнее. Причем от своего воровского статуса такие сексоты не отказывались. В качестве примера подобного сотрудничества приводится рассекреченное имя только одного лидера криминального мира того времени – Александра Черкасова.

Начало 90-х годов и массовые случаи появления «буржуазии» среди воров в законе, которым по понятиям нельзя иметь никаких материальных ценностей за душой, «вызревание» «апельсинов» (воров, купивших статус за деньги) – все это, как считают сторонники версии участия КГБ в «мягкой» «ломке» законников, – последствия именно того процесса по дискредитации тюремного кодекса. То, чего «кумовьям» на зонах и в «крытках» не удалось добиться силой, было достигнуто при помощи звонкой монеты.

Всерьез за воров в законе взялись в середине 50-х годов в СССР, где на тот момент опыт лагерной жизни имелся у каждого третьего, а уровень преступности рос ужасающими темпами. Решение о ликвидации законников как воровского класса было принято на уровне министра МВД.

«Белый лебедь» укачал павшие звезды

Наиболее авторитетные воры сидели в Соликамске, в тюрьме «Белый лебедь». Ни «мужиков», ни «шестерок» среди них не было, а потому некому было стирать, выносить парашу, делать другую работу, которая вору «не по масти». Воров заставляли работать, избивали, держали на хлебе и воде. Но законники все равно отказывались от работы. Тогда администрация тюрьмы решила стравить воров друг с другом.

На помощь начальнику тюрьмы прибыл специалист с Лубянки по «перековке» преступников П. Ф. Куратов, в прошлом сам бандит-мокрушник, отлично знавший воровскую психологию.

Один из воров, помещенных в барак усиленного режима (БУР), украл у другого пайку, а улику подбросил третьему «законнику». По подозрению в «крысятничестве» владелец пайки убил невинного. Остальные воры не вмешивались – таков воровской закон: за воровство у своих же – смерть.

На следующий день воров вывели из БУРа, и начальник зоны вновь спросил, будут ли те работать. Те послали «кума» по известному адресу. Тогда ворам сообщили, что их пайка будет урезана наполовину и на все зоны и в «крытки» (тюрьмы) уйдет информация, что воры в «Белом лебеде» «ссучились». И если после этого они не пойдут работать, отправятся по этапу в другие лагеря, где с них не только «снимут корону», но и «опустят». Эту информацию до них довел Пантелей Филатович Куратов. Однако законники стояли на своем.

Куратов, между тем, сообщил, что за «крысятничество» «законники» убили не того. Воры устроили шмон (обыск) и выяснили, кто крал на самом деле. Виновник попросился зарезаться самостоятельно. Воры собрались, было, «решать» и того, кто ошибочно убил законника, да рассудили: только «куму» будет выгодно, если воры перережут друг друга. В результате кандидата в покойники только «раскороновали». Однако стойкости ворам надолго не хватило, «процесс» уже пошел, и воры, как пауки в банке, вовсю «рвали» друг друга в борьбе за лидерство.

Законников в «Белом лебеде» обманом или шантажом заставляли подписывать «покаянные письма». Среди воров было достаточно наркоманов, поэтому сделать это было несложно. Во времена Хрущева подобные послания даже публиковали в центральной прессе. Таких «гнутых воров» или «сук» потом на других зонах «опускали» до низшей тюремной масти. Воров продолжали стравливать друг с другом, и за считаные месяцы они попросту поубивали большую часть себе подобных - при Хрущеве от общего количества воров в законе за несколько лет такой «ломки» остались всего 3%.

Аналогичными методами в «Белом лебеде» «ломали» воров в законе в 80-х годах, «раскороновав» там в общей сложности свыше ста законников.

Роль КГБ в борьбе с законниками

Существует любопытная версия, согласно которой вмешательство в 70-80-х годах КГБ СССР в иерархическую структуру воров в законе в конечном итоге своеобразно отразилось на самой воровской идеологии и дискредитировало незыблемые тюремные понятия. Верхушка идеологов законников в результате этого процесса была заменена.

Якобы сотрудники КГБ с ворами действовали более аккуратно, чем их всегдашние соперники из МВД: брали законников в разработку, вербовали самых авторитетных из них. Обладатели багажа, несовместимого со статусом вора (дом, семья, капитал), шли на сделку охотнее. Причем от своего воровского статуса такие сексоты не отказывались. В качестве примера подобного сотрудничества приводится рассекреченное имя только одного лидера криминального мира того времени – Александра Черкасова.

Начало 90-х годов и массовые случаи появления «буржуазии» среди воров в законе, которым по понятиям нельзя иметь никаких материальных ценностей за душой, «вызревание» «апельсинов» (воров, купивших статус за деньги) – все это, как считают сторонники версии участия КГБ в «мягкой» «ломке» законников, – последствия именно того процесса по дискредитации тюремного кодекса. То, чего «кумовьям» на зонах и в «крытках» не удалось добиться силой, было достигнуто при помощи звонкой монеты.

Почему? Земля-то у вас по едокам была поделена.

Потому что у него скота много было, навозу то есть. Две лошади, две коровы да свинья с поросятами. Опять для наживы...

И вы бы развели скот. Что в том плохого? - спросил Василий.

А то, что я артель создавал, а он в сторону глядел.

Мало ли кто куда глядел. Это еще не основание для репрессии. И я бы вам советовал написать письмо в РИК, чтобы пересмотрели дело Филата Одинцова.

И не подумаю. И вам не советую связываться с его сыном. Это как же, оказывается, поддержка всяким элементам?

А вы читали статью товарища Сталина насчет головокружения от успехов? - спросил Василий.

Читал. Но я теперь не занимаюсь коллективизацией, значит, она меня не касается.

Правильно! - улыбнулся Василий. - А ты оборотистый!

Мы приехали сюда новые сорта пшеницы выращивать, а не заниматься глупостями! - вмешалась Муся.

Вот как! - Судейкин весь залился краской и встал. - Классовая борьба поважнее всех наших пшениц и овсов. Я свое дело сделал - предупредил вас. Поступайте как хотите. - Судейкин вышел.

Вот блоха-то на теле классовой борьбы, - усмехнулся Василий. - Ну, что будем делать?

Надо ехать на заимку. У меня на подходе несколько колосков олекминской пшеницы. Проведу опыление там, на месте... Чувствую - тут что-то интересное может завариться.

Ну, добро! Бери Марфу, Люсю, и Аржакон вас доставит. А я утрясу это дело в районе.

Аржакон, Муся, Марфа и Люся подходят к заимке Пантелея. Хозяин с хозяйкой встречают их еще на дороге.

Проходите в избу! - приглашает Авдотья.

Нет, сегодня нам некогда, - говорит Муся. - Пантелей Филатович, для начала нам хватит восьмой части десятины. Вы нам отмерьте. А рассчитываться будем так: подсчитаем средний урожай на вашем поле, и сколько придется на осьмушку, заплатим по базарной цене. Согласны?

Дело, - ответил Пантелей. - Дак вы проходите на поле, а я сейчас принесу сажень и колья.

Пшеничное поле. Четыре женщины, пригнувшись, начали свое нелегкое кропотливое дело. А в летнем северном небе ходят кругами острокрылые стрижи. Они резвятся и над затерянной в тайге заимкой, и над обрывистыми берегами широкой таежной реки.

Василий едет по реке на катере, смотрит на далекие берега, на безоблачное белесоватое небо.

Впереди показался город Якутск. Василий останавливает катер в затоне и говорит мотористу:

Ждите меня здесь. В случае необходимости справьтесь в райзо. Пока! Василий уходит.

Райземотдел. Дверь с дощечкой "Заведующий райзо". Василий подходит к двери.

В кабинете встречает его пожилой человек, сдержанно-учтивый, в легком шевиотовом костюмчике.

Здравствуйте, Василий Никанорович! - протягивает из-за стола руку заведующий. - Прошу присаживаться.

Василий, поздоровавшись, сел.

Что там у вас за конфликт? - спросил заведующий. - Говорят, что вы начали кампанию за возвращение кулаков?

А-а... Судейкин натрепал.

Не знаю, кто натрепал. Но мне из райисполкома звонили и предупредили, чтобы вы занимались своим делом.

Кто там звонил?

Ну, фамилии я не спрашивал.

Даже не спрося фамилии, вы уже решили: кто звонит оттуда, тот и прав?

Я не хочу заниматься посторонними делами и вам не советую. У нас и своих хватает.

Если человека незаслуженно, незаконно наказали? Неужели это вас не касается? Вы что, ничего не слыхали о перегибах?

Есть люди, которых специально уполномочили разбирать эти перегибы. Вы-то чего волнуетесь?

А я волнуюсь потому, что в наших учреждениях у некоторых своя рубашка ближе к телу. Своя хата у них с краю... А между тем партийный билет носят в нагрудном кармане.

Это намек?

Вы догадливы.

А вы невыдержанный молодой человек. Мне еще сообщили, что вы вступили в сделку с кулацким элементом. И на его заимке чуть ли не опытное поле открыли?!

Это клевета! На заимке Одинцова скороспелая пшеница, нужная нам позарез.

Заведите себе такую же.

Вот этим мы и занимаемся.

На кулацкой заимке? - усмехнулся заведующий.

Где угодно. И у самого господа бога смогли бы подзаняться, будь у него опытное поле.

Ну что же, ваше дело - ваш ответ. А вы, между прочим, читали последнюю статью товарища Лясоты "Революция в ботанике"?

Читал эту галиматью! - ответил Василий.

Вон вы как! Товарищ Лясота правильно говорит - старые методы селекции не для нас. Черепашьи методы! А то еще и раковые! Назад пятитесь, к богу.

Нам некогда играть вперегонки.

Вот-вот... Товарищ Лясота так и говорит - в застойные болота превратились опытные станции. Надо заниматься передовыми методами земледелия. Продукцию выдавать на-гора! Пример показывать для колхозов. Продукцией! А вы по заимкам шляетесь.

За свои дела мы умеем держать ответ, - сказал Василий.

Желаю удачи.

Василий вышел.

Мария Ивановна, а почему вы на делянах оставили несколько колосков под бумажными колпачками? - спросила Люся.

Они идут по деляне с ячменем, где когда-то проводили опыление. Мария Ивановна срывает эти редкие колоски под белыми колпачками.

А это чтобы проверить, как чисто мы сработали. Если в колоске зерен нет, значит, мы удалили все пыльники и он не самоопылился. Вот видишь, Муся подает ей колосок из-под колпачка, - он совсем пустой, мягкий... Потрогай.

Люся взяла колосок, помяла.

Как интересно!

Снизу, от пристани, поднимался Василий. Муся, заметив его, быстро пошла навстречу.

Ну, что стряслось? Зачем вызывали? - спросила она.

Судейкин накляузничал...

Насчет Пантелея?

Ну и что? Запретили?

Отстоял...

Спасибо, милый! - Она целует его. - Значит, можно продолжать на заимке?

Продолжай, - говорит он весело.

Серп режет пшеницу. Ловкие женские руки крутят свясло, вяжут снопы. Вот уже целый крестец, второй, третий.

Укладывают снопы Муся, Авдотья, Марфа, Люся...

Мы видим, как летят эти снопы на телегу... Воз растет до поднебесья. Его утягивают деревом.

Поскрипывая, телега катится по травянистой дороге. Пантелей идет сбоку.

И вот уже цепы мелькают в воздухе... Летит зерно во все стороны. На току лежат снопы...

Лопата подкидывает зерно высоко-высоко, оно опускается на землю медленно, и так же медленно отлетает от него полова. Ворох золотистого зерна все растет и растет...

Цены ему нет! Оно дороже золота, - говорит Муся.

Они стоят все вшестером возле этого вороха, и каждый берет на ладонь и разглядывает зерно, будто бы оно и впрямь чудо.

Мы из него вырастим такой сорт, которому никакой холод нипочем. По всей Якутии пойдет, - говорит Муся. - Вы его берегите как зеницу ока, Пантелей Филатыч. Вы его в отдельный сусек ссыпьте.

Об чем беспокоитесь? Все будет как надо.

А по морозу, как только первопуток установится, мы приедем за зерном.

Приезжайте, милости просим.

Василий мастерит детишкам тележку, прилаживает плетеный короб на четыре деревянных колеса.

Вот сейчас наладим телегу, сядем и поедем.

А куда мы поедем? - спрашивает Володя.

Далеко... На Северный полюс.

Это там, где мама работает? - спрашивает Наташа.

Ну, мама работает чуть поближе, - отвечает отец.

А почему же тогда она домой не приходит?

Она приходит, когда вы спите.

А когда же она уходит? - спрашивает Володя.

И уходит, когда вы еще спите.

Значит, мама наша не спит, - решил Володя.

Чапурин и Аржакон вносят в коридор охапки снопиков из ячменя и овса и проносят их мимо Василия в лабораторию. За ними появляется Муся, в фартуке у нее пшеничные колоски. Она остановилась:

Вась, погляди! Вот и все, что я смогла собрать на наших делянках, показывает она колоски Василию.

Это олекминский сорт?

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Завотделом селекции Мария Ивановна Твердохлебова, – представил жену Василий.

– Сидор Иванович, – протянул руку Судейкин. – Рабочих по отделу селекции разрешено нанимать сезонно – не более пяти человек. Штатное расписание здесь, – указал он на планшетку, и обратился к Василию: – Разрешите приступить к передаче?

– Пойдемте.

Василий и Судейкин двинулись к конторе.

– Извиняюсь, вы не комсомольцы? – спросил на ходу Судейкин.

– Я член партии, а жена выбыла механически, – ответил Василий.

– Извиняюсь, это вам минус.

– Почему?

– Не работали с ней по единой линии, вот она и выпала из рядов.

– Она беспартийный большевик.

– Ну, тогда мы и ее должны охватить.

– Чем это ее охватить?

– Программой всеобуча. Изучение противогаза, винтовки образца девяносто первого дробь тридцатого годов, комплексом ГТО, стрельбой по мишени.

– У нее теперь своя стрельба пойдет на опытном поле.

– Какая стрельба? Неорганизованная стрельба строго запрещается.

– Успокойтесь… У нее организованная.

И на поле возобновилась прерванная работа.

– Ближе! Но! Ближе! – покрикивает Чапурин на лошадь и идет за сохой, насупленно смотрит в землю.

– Та-ак, та-ак, – повторяет Марфа, придавливая одну за другой доски, пытаясь не отставать от сноровисто сеющей Муси.

А над их спинами, как песня жаворонка, протяжно льется заунывная «ырыата» Аржакона.

Короткая якутская весна протекает бурно; еще только вчера на голых речных берегах, в глубоких и черных проемах обнаженного леса чуть желтели ивняковые островки, а сегодня зазеленел подлесок, выбросила клейкие, резные листочки береза, окуталась салатным пушком лиственница. Еще только вчера табунились стайками над рекой утки, а сегодня одинокие селезни тоскливо жмутся к камышовым зарослям, где на гнездах сидят их присмиревшие подруги; еще вчера в сизом, вязком небе тянулись частые клинья гусей и журавлей, а сегодня по вечерам с глухих болот на таежных распадках послышались гортанные, высокие клики журавлиных песен, и на ранней светлой зорьке почти незакатного дня с черных укромных проток да заводей ударил раскатистый трубный зов одинокого оленя.

Весна и лето слились в одном ликующем порыве пробуждения – взять от солнца, от земли, от этого теплого ветра, от влаги все для короткой и бурной жизни.

На полях опытной станции, где еще только вчера сеяли, сегодня густо зеленеют всходы, и две одиноких фигурки – Муси и Марфы – склонились в прополке и кажутся совсем точками на этом мягком огромном разливе зеленей.

Маленький Володя подбегает к пропольщицам и кричит:

– Мама, сегодня день давно уж кончился. Папа говорит: ночь началась. Спать пора.

– Ах ты, мой звоночек! – Муся берет его на руки. – Значит, маму пожалел?

– Нет, я тебя не жалел. Это папа меня послал.

– Слышишь, Марфа? Начальство приказывает бросать работу, – говорит Муся.

Марфа встала с колен, с трудом разогнула спину, уперев руки в поясницу.

– О господи боже мой! Спина одеревенела. – Оглядывает прополотую полосу. – Ну, Марья Ивановна, за вами и на четвереньках не угонишься.

– Это не я тороплю, Марфа, – время гонит. Если трава забьет всходы, тогда пиши пропало, не успеют они созреть.

– Так-то оно так. Потянем их. Господь даст – и вызреют.

– Тут, как говорится, на бога надейся, но сам не плошай. А вот с опылением нам вдвоем не справиться. Надо бы еще кого-то пригласить, – говорит Муся.

– Хотите, я племянницу позову?

– Где она? Что делает?

– В школе учится, в восьмом классе.

– Это хорошо. Это у нее вроде практики станет… Пригласи.

Они идут к длинному бревенчатому бараку, к своей конторе и своему жилью. У порога их встречает Василий:

– Привет старательным культурхозяевам! Вы что же нас голодом морите?

– То-то видно, как вы истомились, бедные, – отвечает Муся.

Из-за плеча Василия выглядывает Судейкин, а в глубине стоят Чапурин и Аржакон. Все в сборе.

– Вы что, или женить кого собрались? – спросила Муся. – По какому случаю сбор?

– А вот проходите и узнаете… Мы тоже не бездельничаем, – загадочно улыбается Василий.

Он ведет Мусю по коридору. Остальные идут за ними. Рядом с их комнатой над очередной дверью дощечка с голубой надписью: «Селекционная лаборатория».

– Видишь? – указывает Василий.

– Солидная вывеска, – улыбается Муся. – Неужели сам сотворил? Живописец!

– Минуточку! – Василий торжественно растворил дверь и королевским жестом пригласил: – Прошу, товарищ заведующий отделом селекции!

Муся перешагнула порог и ахнула: на свежеструганных аккуратных полочках стояли колбочки, пробирки, стеклянные банки, плошки, а на столе красовался новенький, сверкающий никелем микроскоп и пачка журналов и тетрадей.

– Откуда? Когда? – удивленно спрашивала она.

– Оборудование доставил сегодня из Якутска, – сказал Судейкин.

– А полки, полки-то? Какая прелесть!.. – удивлялась Муся.

– Золотых дел мастер, – указал Василий на Чапурина. – Его работа.

– Андрей Егорыч, вы и это умеете?

– Дак дело нехитрое. Было бы из чего, – смущенно отвечал Чапурин.

– И все, почитай, одним топором сработано, – сказал Василий.

– Дак умеем топор держать. Дело нехитрое, – сказал Чапурин.

– У нас еще и почвенная лаборатория оборудована, – сказал Судейкин.

– Сидор Иванович, это уже разглашение военной тайны, – сказал Василий.

– А ну-ка, ну-ка! – подхватила Муся.

Они перешли в соседнюю комнату. И здесь такие же полочки с расставленными приборами, стол, принакрытый газетами.

– А что у вас на столе-то? – спрашивает Муся.

– Почвенные образцы, – отвечает Василий.

– Когда же вы успели? Покажи-ка!

Муся подходит к столу, Василий срывает газеты. На столе – водка, вино и закуски. В центре стола огромная миска, полная розовой строганины из тайменя с луком.

– Это главное произведение искусства – тала! – указывает на чашку Василий. – Принадлежит оно Аржакону. Что есть это? Рыба. А что есть рыба? Аржакон, ответь!

– Ну, риба есть – и жизня есть! Риба нет – и жизня нет.

– Правильно! – заключил Василий.

– Но по какому случаю? – спрашивает наконец оторопевшая Муся.

– По случаю открытия нашей опытной селекционной станции. Все за стол! – командует Василий.

Люди рассаживаются; Василий разливает водку и вино:

– За тот хлеб, который мы вырастим на этой земле!..

Широкое поле цветущего ячменя. Шелестящие овсы… А сочные короткие стебли пшеницы только еще начали колоситься.

Муся стоит на краю деляны ячменя, трогает руками колосья, словно малого ребенка гладит. К ней подходит Марфа с высокой, худенькой, но крепкой девушкой-подростком и говорит:

– А вот и моя племянница!

Муся протягивает ей руку, как взрослой:

– Меня зовут Марией Ивановной.

– Здравствуйте, – лепечет Люся.

– Ты знаешь, что такое селекция?

– Вот гляди: здесь ячмень, а это пшеница. Тут колос большой, а здесь нет еще. Надо нам вырастить такую пшеницу, чтобы она созревала раньше ячменя.

– А когда мы ее вырастим? – спрашивает Люся.

– Может, через десять, а может быть, и через двадцать лет. Не надоест тебе ждать?

– Я терпеливая. Я с детства пряду… И ткать умею.

– С самого детства! – улыбается Муся. – Да, стаж терпения у тебя большой. Тогда приступим к опылению.

Муся берет пинцет и начинает удалять пыльники.

– Вот, видишь, как это делается?.. Пыльники долой, пестики оставляешь… Потом опыляем, пыльцу берем отсюда… Вот это и есть скрещивание. А теперь – под колпак. – Муся надевает белый колпачок на колос.

– Как в больнице, – усмехается Люся.

– Правильно! Здесь тоже зарождение происходит, только нового зернышка. – Ну, бери инструмент… Прививай.

Люся начинает обработку колоска, от усердия прикусив губу.

– Та-ак! – подбадривает ее Марфа.

Они втроем начинают обработку деляны.

Солнце уже свалилось к закату, а они все еще стоят по грудь в зеленом ячмене, а за ними широкая деляна покрылась белыми колпачками.

Быстрые пальцы ловко снимают изоляторы с колосьев. Муся, обработав деляну ячменя, останавливается опять возле пшеницы. Медленно-медленно ходит вдоль деляны.

– Ну, что, плохо, Мария Ивановна? – спрашивает ее «из овсов» Марфа.

– Растет, но туго, – отвечает Муся. – Только бы похолодания не было. Тогда прощай наши пшеницы…

– Сколько трудов положено! – вздыхает Марфа.

Люся работает рядом с Марфой, на них легкие безрукавные кофточки.

– Что-то холодно под вечер стало, – говорит Муся. – Давайте-ка сегодня пораньше уйдем. А то как бы Люся не простудилась.

– Да мне вовсе не холодно, – отзывается та.

– Нет уж, кончайте… Хватит на сегодня, – Муся срывает несколько зеленых колосков пшеницы.

С этими колосьями она подходит к дому. Увидев ее, с громким криком подбежал Володя:

– Мама, мама! Папа сказал – холодно будет.

– Когда это сказал папа?

– Сегодня…

Муся проходит в почвенную лабораторию. Василий сидит за столом, работает – смотрит в микроскоп.

– Кто сказал Володьке, что холод будет? – спросила она.

– Вон, сводка погоды! С метеостанции передали. Понижение температуры, вплоть до заморозков.

– Боже мой! Заморозки в августе?

Входит Аржакон.

– Топить будем, такое дело?

– Да, – отвечает Василий…

– Пропала моя пшеница… Не вызреет, – говорит Муся.

– Я знаю такое место, где пшеница всегда поспевай, – сказал Аржакон.

– Что за место? – спросила Муся.

– Мой друг есть. Далеко живи. Надо на лодке ехать.

– Кто он такой?

– Его кержак. Пантелей зовем…

– Вы можете со мной съездить? – спросила Муся.

– А почему нет? Можно, такое дело.

– Поедем завтра же, утром.

Легкая долбленая лодка поднимается вверх по лесному ручью. Аржакон стоит на корме и отталкивается шестом. Ручей каменистый, порожистый, лодка идет медленно. Муся сидит впереди.

– Устал, наверно? – спрашивает Муся.

– Есть такое дело, немножко, – отвечает Аржакон.

– Давай я помогу, потолкаю, – говорит Муся.

– Сиди смирно! Женщин имей ноги слабые. Стоять лодка нельзя.

– Ты прямо все знаешь, Аржакон!

– Конечно, – смиренно соглашается тот. – А почему нет?

Укромная лесная протока. Вода тихая, темная, как машинное масло. Лодка идет быстро, бесшумно. Наконец Аржакон выпрыгнул на берег и вытянул лодку.

– Вылезай! Приехали, такое дело.

По еле заметной тропинке Аржакон пошел вперед, в лесную чащобу. Муся за ним. Вскоре они вышли на просторную поляну. Здесь было поле необычно низкорослой, по локоть, желтеющей пшеницы. Муся как увидела эту маленькую пшеницу с большим колосом, так и припала на колени.

– Это же карликовая пшеница! Карликовая! Загадка веков… Понимаешь, Аржакон?

– Конечно.

– И колос цветет вовсю. Она созреет, непременно созреет.

– А почему нет?

Муся сорвала один колосок, положила на ладонь.

– Ну, пошли к хозяину.

На другом краю этого обширного поля, возле самого облесья, стоял добротный крестовый дом из потемневшей коричневой лиственницы, а за ним двор, амбар, поленницы и, наконец, на отшибе молотильный сарай. Все здесь сделано прочно, экономно.

Когда Муся и Аржакон подходили к дому, залились собаки, и сам хозяин вышел на крыльцо. Это был еще относительно молодой мужик без шапки, с кудлатой рыжей головой, в оленьей безрукавке, в бахилах из сохатиного камуса, он высился горой на крыльце.

– Цыц! – зычным окриком унял он собак. – Проходите, они не тронут, – прогудел и, не здороваясь, сам прошел в избу.

В чистой передней комнате, с большой русской печью, с божницей в красном углу, он поздоровался легким поклоном:

– Здравствуйте! Проходите к столу.

На лавке у стола сидела миловидная женщина в длинной поневе и в белой полотняной кофте с красным шитьем на рукавах. Рядом с ней сидели и смирно глядели на вошедших два мальчика.

– Пантелей, я тебе привозил ученый. Его Москва ездил, – указал Аржакон на Мусю. – Теперь у нас на станции работай.

– Меня зовут Мария Ивановна…

– Милости просим, – повторил Пантелей, приглашая гостей к столу. – Авдотья, собери на стол!

Хозяйка встала из-за стола, прошла к печке.

– Может, молочка топленого испробуете? С кашей. Может, мясца? – спросила она Мусю.

– Спасибо, мы не хотим.

– Тебе не хочет, моя хочет. Тебе лодка сиди, моя шестом толкай. Не одинаково, понимаешь.

Все засмеялись. Стало как-то проще. Хозяйка накрыла на стол, беседовали, рассевшись по лавкам.

– У вас всегда вызревает пшеница? – спросила Муся.

– Всегда, – ответил хозяин.

– А сколько же лет вы здесь сеете?

– Не знаю. Еще дед мой раскорчевал эту заимку. Мне она досталась при семейном разделе.

– Значит, это заимка? А где же ваш основной дом был?

– В Вознесенском. Там отец проживал.

– А где же он теперь?

– Сослали в Сибирь.

– В Сибирь?! Куда уж еще из Якутии?

– Лес заготовлять. Говорят, кулак.

– Что значит – говорят?

– Значит, так определили. А какой же кулак отец мой? Вон Рындин был кулак! Рыбный завод держал… Работников имел. А отец мой сам всю жизнь хрип гнул, не токмо что работников нанимать. Дак мы сами плотники, сами все и смастерили. Какие же мы кулаки?

– И вас с Авдотьей притесняют?

– Покамест нет. Мы в середняках числимся.

– А вы жалобу писали насчет отца?

– Писал, да что толку? Может, отца бы и не тронули, да нужда случилась. Артель охотничью создали, а конторы не было. Вот и заняли дом моего отца под контору да под пушной склад.

– Кто же так распорядился? Это ж нечестно!

– Судейкин.

– Сидор Иванович?

– Он эту артель создавал. А потом ушел на станцию. Теперь и спрашивать не с кого.

– Нет, это дело нельзя так оставить. Я мужа попрошу – пусть съездит в Якутск.

– Где уж там…

Хозяйка меж тем накрыла на стол и даже поставку медовухи налила.

– Кушайте на здоровье, кушайте!

Хозяин налил медку себе и Аржакону. Муся пить отказалась.

– Як вам с большой просьбой: нельзя ли у вас выкроить небольшую деляну? Для моих опытов. Мы все это оплатим вам, по договору.

– Какие же вы опыты хотите провесть? – спросил хозяин.

– Я хочу вывести такой сорт пшеницы, чтобы он созревал и здесь, и в Вознесенском… Повсюду в Якутии.

– Хорошее дело! Ну что ж, столкуемся.

– Ваше дело толковать, мое дело выпивать, – сказал Аржакон, поднимая кружку.

– На здоровье! – сказал хозяин.

Контора опытной станции. За столом сидит Василий. Рядом на стульях Муся и Судейкин.

– Как же так случилось, Сидор Иванович, что вы отобрали дом у Филата Одинцова? – спросил Василий.

– Очень просто – экспроприация экспроприаторов, – ответил бойко Судейкин.

– Какой же он экспроприатор, если у него не было батраков? – спросила Муся.

– Он плотник… Середняк! Я проверяла! – крикнула Муся.

– Ну, это не обязательно, чтобы лично кто ему прислуживал. Он всех обирал.

– Каким образом? – спросил Василий.

– Больше всех наживался за счет продажи хлеба, – ответил Судейкин.

– Чей же он хлеб продавал? – спросила Муся.

– Ну и вы свой продавали бы, – сказал Василий.

– А у меня его сроду не было, – с гордостью ответил Судейкин.

– Почему? Земля-то у вас по едокам была поделена.

– Потому что у него скота много было, навозу то есть. Две лошади, две коровы да свинья с поросятами. Опять для наживы…

– И вы бы развели скот. Что в том плохого? – спросил Василий.

– А то, что я артель создавал, а он в сторону глядел.

– Мало ли кто куда глядел. Это еще не основание для репрессии. И я бы вам советовал написать письмо в РИК, чтобы пересмотрели дело Филата Одинцова.

– И не подумаю. И вам не советую связываться с его сыном. Это как же, оказывается, поддержка всяким элементам?

– А вы читали статью товарища Сталина насчет головокружения от успехов? – спросил Василий.

– Читал. Но я теперь не занимаюсь коллективизацией, значит, она меня не касается.

– Правильно! – улыбнулся Василий. – А ты оборотистый!

– Мы приехали сюда новые сорта пшеницы выращивать, а не заниматься глупостями! – вмешалась Муся.

– Вот как! – Судейкин весь залился краской и встал. – Классовая борьба поважнее всех наших пшениц и овсов. Я свое дело сделал – предупредил вас. Поступайте как хотите. – Судейкин вышел.

– Вот блоха-то на теле классовой борьбы, – усмехнулся Василий. – Ну, что будем делать?

– Надо ехать на заимку. У меня на подходе несколько колосков олекминской пшеницы. Проведу опыление там, на месте… Чувствую – тут что-то интересное может завариться.

– Ну, добро! Бери Марфу, Люсю, и Аржакон вас доставит. А я утрясу это дело в районе.

Аржакон, Муся, Марфа и Люся подходят к заимке Пантелея. Хозяин с хозяйкой встречают их еще на дороге.

– Проходите в избу! – приглашает Авдотья.

– Нет, сегодня нам некогда, – говорит Муся. – Пантелей Филатович, для начала нам хватит восьмой части десятины. Вы нам отмерьте. А рассчитываться будем так: подсчитаем средний урожай на вашем поле, и сколько придется на осьмушку, заплатим по базарной цене. Согласны?

– Дело, – ответил Пантелей. – Дак вы проходите на поле, а я сейчас принесу сажень и колья.

Пшеничное поле. Четыре женщины, пригнувшись, начали свое нелегкое кропотливое дело. А в летнем северном небе ходят кругами острокрылые стрижи. Они резвятся и над затерянной в тайге заимкой, и над обрывистыми берегами широкой таежной реки.

Василий едет по реке на катере, смотрит на далекие берега, на безоблачное белесоватое небо.

Впереди показался город Якутск. Василий останавливает катер в затоне и говорит мотористу:

– Ждите меня здесь. В случае необходимости справьтесь в райзо. Пока! – Василий уходит.

Райземотдел. Дверь с дощечкой «Заведующий райзо». Василий подходит к двери.

В кабинете встречает его пожилой человек, сдержанно-учтивый, в легком шевиотовом костюмчике.

– Здравствуйте, Василий Никанорович! – протягивает из-за стола руку заведующий. – Прошу присаживаться.

Василий, поздоровавшись, сел.

– Что там у вас за конфликт? – спросил заведующий. – Говорят, что вы начали кампанию за возвращение кулаков?

– А-а… Судейкин натрепал.

– Не знаю, кто натрепал. Но мне из райисполкома звонили и предупредили, чтобы вы занимались своим делом.

– Кто там звонил?

– Ну, фамилии я не спрашивал.

– Даже не спрося фамилии, вы уже решили: кто звонит оттуда, тот и прав?

– Я не хочу заниматься посторонними делами и вам не советую. У нас и своих хватает.

– Если человека незаслуженно, незаконно наказали? Неужели это вас не касается? Вы что, ничего не слыхали о перегибах?

– Есть люди, которых специально уполномочили разбирать эти перегибы. Вы-то чего волнуетесь?

– А я волнуюсь потому, что в наших учреждениях у некоторых своя рубашка ближе к телу. Своя хата у них с краю… А между тем партийный билет носят в нагрудном кармане.

– Это намек?

– Вы догадливы.

– А вы невыдержанный молодой человек. Мне еще сообщили, что вы вступили в сделку с кулацким элементом. И на его заимке чуть ли не опытное поле открыли?!

– Это клевета! На заимке Одинцова скороспелая пшеница, нужная нам позарез.

– Заведите себе такую же.

– Вот этим мы и занимаемся.

– На кулацкой заимке? – усмехнулся заведующий.

– Где угодно. И у самого господа бога смогли бы подзаняться, будь у него опытное поле.

– Ну что же, ваше дело – ваш ответ. А вы, между прочим, читали последнюю статью товарища Лясоты «Революция в ботанике»?

– Читал эту галиматью! – ответил Василий.

– Вон вы как! Товарищ Лясота правильно говорит – старые методы селекции не для нас. Черепашьи методы! А то еще и раковые! Назад пятитесь, к богу.

– Нам некогда играть вперегонки.

– Вот-вот… Товарищ Лясота так и говорит – в застойные болота превратились опытные станции. Надо заниматься передовыми методами земледелия. Продукцию выдавать на-гора! Пример показывать для колхозов. Продукцией! А вы по заимкам шляетесь.

– За свои дела мы умеем держать ответ, – сказал Василий.

– Желаю удачи.

Василий вышел.

– Мария Ивановна, а почему вы на делянах оставили несколько колосков под бумажными колпачками? – спросила Люся.

Они идут по деляне с ячменем, где когда-то проводили опыление. Мария Ивановна срывает эти редкие колоски под белыми колпачками.

– А это чтобы проверить, как чисто мы сработали. Если в колоске зерен нет, значит, мы удалили все пыльники и он не самоопылился. Вот видишь, – Муся подает ей колосок из-под колпачка, – он совсем пустой, мягкий… Потрогай.

Люся взяла колосок, помяла.

– Как интересно!

Снизу, от пристани, поднимался Василий. Муся, заметив его, быстро пошла навстречу.

– Ну, что стряслось? Зачем вызывали? – спросила она.

– Судейкин накляузничал…

– Насчет Пантелея?

– Ну и что? Запретили?

– Отстоял…

– Спасибо, милый! – Она целует его. – Значит, можно продолжать на заимке?

– Продолжай, – говорит он весело.

Серп режет пшеницу. Ловкие женские руки крутят свясло, вяжут снопы. Вот уже целый крестец, второй, третий.

Укладывают снопы Муся, Авдотья, Марфа, Люся…

Мы видим, как летят эти снопы на телегу… Воз растет до поднебесья. Его утягивают деревом.

Поскрипывая, телега катится по травянистой дороге. Пантелей идет сбоку.

И вот уже цепы мелькают в воздухе… Летит зерно во все стороны. На току лежат снопы…

Лопата подкидывает зерно высоко-высоко, оно опускается на землю медленно, и так же медленно отлетает от него полова. Ворох золотистого зерна все растет и растет…

– Цены ему нет! Оно дороже золота, – говорит Муся.

Они стоят все вшестером возле этого вороха, и каждый берет на ладонь и разглядывает зерно, будто бы оно и впрямь чудо.

– Мы из него вырастим такой сорт, которому никакой холод нипочем. По всей Якутии пойдет, – говорит Муся. – Вы его берегите как зеницу ока, Пантелей Филатыч. Вы его в отдельный сусек ссыпьте.

– Об чем беспокоитесь? Все будет как надо.

– А по морозу, как только первопуток установится, мы приедем за зерном.

– Приезжайте, милости просим.

Василий мастерит детишкам тележку, прилаживает плетеный короб на четыре деревянных колеса.

– Вот сейчас наладим телегу, сядем и поедем.

– А куда мы поедем? – спрашивает Володя.

– Далеко… На Северный полюс.

– Это там, где мама работает? – спрашивает Наташа.

– Ну, мама работает чуть поближе, – отвечает отец.

– А почему же тогда она домой не приходит?

– Она приходит, когда вы спите.

– А когда же она уходит? – спрашивает Володя.

– И уходит, когда вы еще спите.

– Значит, мама наша не спит, – решил Володя.

Чапурин и Аржакон вносят в коридор охапки снопиков из ячменя и овса и проносят их мимо Василия в лабораторию. За ними появляется Муся, в фартуке у нее пшеничные колоски. Она остановилась:

– Вась, погляди! Вот и все, что я смогла собрать на наших делянках, – показывает она колоски Василию.

– Это олекминский сорт?

– Все тут. И вировские, и олекминские. Все питомники забраковала – не созрели. Вот и вся элита.

– Зато у Пантелея много.

– Да, на Пантелееву пшеницу вся надежда.

– Мама, ты больше не уйдешь от нас? – спрашивает Володя.

– Милый мой! – она поцеловала его. – Вот подойдет зима, еще надоем тебе.

– Мария Ивановна, а можно мне и на будущий год прийти? – спрашивает Люся, стоявшая за ее спиной.

– Конечно, дорогая, если тебе интересно.

– Мне очень, очень интересно! Я поступлю обязательно в институт. Вот только школу окончу.

– Спасибо тебе за старание! Зимой учись как следует.

Зима. Сквозь окно селекционной лаборатории видно, как летят белые снежинки. Муся и Марфа сидят, сортируют семена, пересчитывают, ссыпают в бумажные пакетики. Теперь на стенах развешаны апробационные снопики, на полках колоски.

Входит Чапурин.

– Лошадь запряжена… Поедем, что лича?

Чапурин и Муся подъезжают на дровнях к заимке Пантелея. Вот и поля, теперь опустевшие, сарай, овины хлебные. А вот и дом. Но странно – не лают собаки, не видать ни хозяина, ни хозяйки. На крыльцо вышел ветхий мужичонко с ведрами, в нагольном полушубке и валенках.

– Вам кого? – спросил он Мусю.

– А где Пантелей Филатович?

– Хозяин что ли?

– Ен теперь далеко.

– Куда он уехал?

– Туда, куда повезли. А куда повезли, одному богу известно. Да вы иль не слыхали? – удивился он наконец. – Его же выслали. Здесь теперь живет бригада лесорубов.

– А где Авдотья с детьми?

– В амбаре.

– Там же холодно?

– Они «буржуйку» приспособили. Привыкнут!

Муся быстро пошла к амбару. Здесь и в самом деле из крыши торчала труба, из которой густо валил дым. Она постучала. Открыла ей Авдотья и, как увидела ее, закрылась углом платка и заголосила. Муся обняла ее за плечи.

– Как же это случилось-то?

От «буржуйки» поглядывали мальчишки, одетые в пиджаки и валенки. Авдотья откашлялась, утихла, открыла заплаканное лицо.

– Вечером приехали на двух подводах. Скотину увезли и его посадили… А потом уж этих вот, лесорубов, привезли, а нас в анбар переселили…

Авдотья прошла к сусеку.

– Зерно-то ваше в сохранности. Пока не добрались до зерна-то. Забирайте…

– Спасибо! И вот что, Авдотья, собирайся! Детей собирай, и поедем с нами.

– Да куда же мне ехать? – заплакала опять Авдотья. – Кому я нужна?

– Мы вас проведем рабочей. И комнату вам дадим.

– Спасибо вам, кормилица! Матушка-заступница… – завопила Авдотья и повалилась перед Мусей на колени. – Всю жизнь за тебя бога молить буду.

Глядя на мать, горько заплакали дети.

– Что вы? Что вы? Встаньте! Разве так можно? – говорила Муся, пытаясь поднять Авдотью.

– Чапурин, собирайте детей! – приказала Муся.

Авдотья мигом встала.

– Да вы уж не обессудьте. Я сама быстренько соберусь. А вы зерно-то, зерно грузите в мешки. Там вон и мешки приготовлены.

Чапурин взял мешок, развернул его, пощупал и сказал:

– Добрый мешок… Травяной! Начнем, что лича!

Муся с Авдотьей стали держать мешок, а Чапурин насыпать зерно.

Подвода с Мусей, Авдотьей с детьми и Чапуриным подъезжает к станции.

– Сгружай пшеницу, – говорит Муся Чапурину и решительно идет в дверь.

Комната Судейкина. По стенам развешаны осовиахимовские плакаты: разрезы винтовки и противогаза, окопы полного профиля, с красноармейцами, ползущие по-пластунски стрелки и прочее. Судейкин сидит за столом, подбрасывает костяшки на счетах.

Входит Муся.

– Сидор Иванович, мы приняли новую рабочую. Квартиры пока у нас нет. Придется размещать в вашем кабинете.

– То есть как в моем кабинете? А мне куда?

– Переселяйтесь к директору. Зимой вам будет веселее.

– А кого мы приняли? Что за рабочая?

– Авдотья Одинцова.

– Ту самую, с заимки?

– А вы знаете, что их раскулачили?

– А это меня не интересует. Приказ директора… Прошу выполнять.

– Ну ладно, поглядим! – Судейкин уходит.

Муся начинает снимать со стены плакаты.

В селекционной лаборатории женщины перебирают семена. Перед каждой на столе небольшая кучка, которая постепенно истаивает…

Муся засевает семена в плошки. В иных плошках уже крупные зеленя.

Мерзлое окно оттаивает, оплывает. В окно стучатся первые капли дождя. На поле Чапурин пашет на паре лошадей двухлемешным плугом.

Аржакон погоняет лошадь с сеялкой. Муся стоит на запятках сеялки.

И вот уже комбайн плывет. Комбайнер в очках, незнакомый нам. А подручным сидит Аржакон; он дергает за веревку копнителя. Параллельно с комбайном идет грузовик – принимает зерно.

Грузовик отходит от комбайна и катит по пыльной полевой дороге.

Он подъезжает к пакгаузу возле реки; здесь грузчики насыпают мешки. На каждом мешке крупное табло: «Госсортиспытание» и чуть ниже, крупно: «Якутянка-241». Мешки несут на катер. Здесь Муся что-то говорит приемщику и расписывается в накладных. Приемщик тоже подписывается.

На очередной машине подъезжает Василий, подходит к Мусе, спрашивает:

– Нагрузились?

– Да, – отвечает счастливая Муся.

– Ну, поздравляю! С первым рейсом нашей «Якутянки», – Василий жмет ей крепко руку.

– Разрешите и мне присоединиться, – жмет руку Мусе приемщик. – Ваша «Якутянка» далеко пойдет.

Муся читает, сначала не понимая:

– Отпускной билет… – И взрывается от радости: – В Москву едем? На восемь месяцев! Вася, милый!

И она, забывшись, целует его при всех.

Опытная станция. Длинный северный день клонится к концу. Еще в кровавом отсвете заходящего солнца полыхает закат, еще в синей дымке хорошо просматриваются восточные дали, а природа уже спит: затихла до зеркального блеска река, не видно птиц в воздухе, бормочут спросонья куры на поветях, тяжко вздыхают жующие сено лошади, спят на подушках дети – Володя и Наташа, и где-то далеко на лесной опушке монотонно и протяжно кричит полярная совка-сплюшка:

– Сплю-у-у… Сплю-у… Сплю-у-у…

Василий и Муся сидят в селекционной лаборатории. На столах целые вороха отборного зерна. И они утомились: Василий курит, Муся сидит, устало опустив руки.

– На сегодня хватит, – говорит Василий. – Спать пора. Завтра с рассветом в путь.

– Да, пора, – отзывается Муся…

Они шли от реки. Их было трое: один в военной форме с пистолетом, второй в сапогах, черном плаще и широкой кепке, третьим был Судейкин. Они подошли уверенно к дверям Силантьевых и постучали.

– Кто там? – отозвался Василий.

– Василий Никанорович, откройте! – сказал Судейкин. – К вам уполномоченные.

Василий открыл дверь и те вошли, оттеснив его плечом.

– Спокойно! – сказал человек в кепке. – Мы из Якутска.

Он показал Василию удостоверение и ордер на арест, потом коротко приказал:

– Собирайтесь!

Муся, еще толком не поняв, в чем дело, спросила:

– Вас это не касается, – ответил тот, в кепке.

Между тем он и лейтенант стали тщательно осматривать комнату. Но здесь, ничего, кроме кроватей, да шкафа, да спящих детей не было.

– Где ваши бумаги? – спросил старший, что был в кепке.

– Какие бумаги?

– Ну, записи, книги, тетради.

– Все в лабораториях, – услужливо сказал Судейкин.

– А вы помолчите, – оборвал его старший.

– Есть! – вытянулся Судейкин.

– Попрошу в лабораторию!

Василий, все трое пришедших и последней Муся вошли в лабораторию Василия.

– Это ваши записки? – указал старший в черном плаще и кепке на стопку папок, тетрадей и черновых записок.

– Да, – сказал Василий.

– Забери! – коротко кивнул лейтенанту старший.

Тот моментально сложил все в большую кожаную сумку. Человек в кепке деловито осмотрел содержание стола, прошелся глазами по стенам, оглядел полы.

– Вы, может быть, ответите мне, что это значит? – опять спросила Муся.

– Ваш муж обвиняется в антисоветской деятельности, – холодно ответил человек в кепке.

– В чем она заключается? – спросил Василий.

Тот даже не обернулся к нему.

– Он еще удивляется! – сказал Судейкин. – То кулаков покрывал… То кампанию всеобщей коллективизации дискредитировал…

– А вы помолчите! – оборвал его старший, и – Василию: – Пошли!

Они двинулись к выходу. Муся преградила дорогу Василию, глядела на него скорбно и потерянно.

– Не волнуйся, – произнес Василий. – Это какое-то недоразумение. Я скоро вернусь.

– Прощай, Вася! – она поцеловала его и сказала спокойно: – Вещи необходимые пришлю.

– Прощай, Муся!

– Я буду ждать тебя.

Все четверо вышли. Муся осталась недвижной и глядела куда-то в угол.

Муся сидит одна-одинешенька на пустынном речном берегу. Уже высоко поднялось солнце, стремительно проносятся над речной гладью береговушки, топают на пристани проснувшиеся пассажиры, поскрипывают сходни под тяжелыми сапогами грузчиков, а она не шелохнется, будто спит. Смотрит в туманную речную даль, где скользит еле различимая черная точка, похожая на такую же шуструю береговушку. Но эта черная точка заметно приближается, вырастает и обретает знакомые очертания станционного катера. Сидит за рулем один Судейкин. Василия нет.

Послужной список зэка Андрея Апостолова по кличке Дюша Апостол постоянно пополнялся побегами и бунтами. После очередного «скока» этого казанского авторитета перевели в спецтюрьму под Свердловском. В бараке усиленного режима «Бур» Апостол с радостью обнаружил компанию, знакомую по блатному миру. Увидев корешей, он расцвёл:
— Какие люди! Гоча, ты, родной? Ванька Вышак! Борик! Дядя Кока! Вован! Наш вам поклон с Норильского централа!
На зоне собрался сплошной цвет блатной элиты. Все они, как и Дюша, были коронованными ворами в законе. Но веселье Апостола никто не разделял. Воры сидели как на похоронах.
— Что ж вы, фартовые, не рады братану?
Молчание нарушил грузинский авторитет Гоча:
— Дюша, тут одни авторитеты!
— Так, я ж о чём, Генацвале?! Вот лафа, хоть сучьего беспредела не будет!
— Ты не понял, Апостол. Тут нет ни мужиков, ни козлов, ни шестёрок, ни петухов. Только законники!
До Андрея дошло – законнику без шестёрки нельзя никак! Кто ж парашу выносить будет, портянки стирать, харч готовить?!

Белый Лебедь

Зона была необычная. Она усиленно охранялась. Офицеры внутри неё ходили только в сопровождении вооружённых солдат. Кроме того, тюрьма находилась на «обезжиренном» режиме – никаких писем, посылок, так называемых, канатных дорог, по которым передаются малявы на волю. Свидание с родными и близкими категорически запрещены.

Начальник спецтюрьмы, которую в уголовной среде называли «Белый Лебедь», полковник Кузьмин, бледнел и покрывался потом во время разговора с московским генералом. Его мозг отказывался принять приказ «Воров на работу». «Да, вы там, что рехнулись?!», решил он про себя, а в слух взвыл:
— Да как же я их заставлю?! Это же не выполнимо! Не станут эти аристократы голубой крови работать. Им этого не позволяет их святой закон!
В ответ «куму» в ухо врезался из телефонной трубки приказ: «Создать невыносимые условия! Любой ценой заставить работать!»

В середине 50-х всплеск преступности в Советском Союзе приобрёл ужасающие размеры: треть жителей страны уже прошли тюремные «университеты». Молодое поколение больше восторгалось уголовной романтикой, чем идеалами коммунизма. И тогда партийные вожди решили раз и навсегда покончить с вождями уголовного мира – ворами в законе.

На работу

Воровской закон гласит: «Если вор пойдёт работать, если даже один сучёк отрубит – после этого он уже не вор и навсегда изгоняется из «чёрной масти». Кстати, «сук» начали называть «суками» именно потому, что они предали закон и согласились работать. На колымских и магаданских зонах на воров работали мужики и шестёрки. Коменданты и надзиратели смотрели на это сквозь пальцы, лишь бы законники не подняли бунт и не разморозили зону.

Теперь же начальнику исправительного учреждения, говоря дипломатическим языком, предстояло организовать на зоне государственный переворот. Правда, обещали прислать специалиста в помощь.

Из архива: «Варианты неофициального названия спецтюрьмы «Белый лебедь» произошли по разным версиям от белых стен, либо, что более правдоподобно, от способа перемещения заключённых по территории: наклонившись вперёд на 90° с закинутыми за спину руками – так называемый «лебедь».

После утреннего развода, авторитетов собрали в одну бригаду, и повели под отдельным конвоем на работу. Дойдя до дверей столярного цеха, воры остановились как вкопанные. Тогда конвойные начали на них орать, приказывая приступить к работе.
— Ты, что, шутишь, начальник?! Чтоб я, честный вор пахал на вашу сучью власть?! – заорал Ванька Вышак, и тут же получил рукояткой пистолета в ухо. Охранники наставили на воров автоматы, а начальник зоны истерично заорал:
— За работу, твари! Разобрать инструмент!
Никто из воров не сделал ни шагу. Тогда взбесившиеся солдаты стали остервенело сбивать законников с ног и крошить рёбра коваными сапогами.

Пайка

На следующий день воры на развод не вышли. В результате их всех заперли в «Буре» и объявили, что отныне отказников будут кормить по пониженной норме питания – штрафным пайком. А это 300 гр. хлеба и кружка воды в сутки. Через неделю их снова повели на работы, но ситуация повторилась: никто не притронулся к инструменту. Ведь по воровским законам авторитетный вор должен иметь шестёрку. Самому, по воровским законам, ни стирать, ни постель стелить не положено. В «Буре» среди воров началась грызня кому же выносить парашу.
— Слышь, Борик, пойдёшь ко мне в шестые за пол пайки? – дразнил Вован Юдин херсонского авторитета Борика Глебова. Того недавно взяли за кражу со взломом, он успел нагулять жирок на воле и теперь больше всех страдал от голода. Борик послал Вована подальше.
— А за целую пайку пойдёшь? – подлил масла в огонь Гоча и засунул руку под тюфяк за хлебом. Через секунду в бараке раздался матерных ор – грузин не нашёл своей пайки! Он с кулаками кинулся на Борьку, нервы были на пределе! Дюша тут же встал между ворами, разнимая драку:
— Оставь Борика, Гоча! Не пойман – не крыса! Сейчас шмонать будем, узнаем кто пайку слямзил!

Рассказ основан на реальных событиях.

Тюремная, или как её ещё называют сидельцы, «хозяйская» пайка – священна и неприкосновенна. Ни один вор не имеет права покушаться на этот казённый источник существования. Воровать или забирать этот хлеб считается постыдным, немыслимым. Изъятию подлежат только передачи – вещевые или продуктовые. Раздеть, ограбить фраера в тюрьме – первое весёлое дело блатарей. Но тронуть тюремную пайку – никогда!

Убийство Борика

Гоча приступил к шмону. Начал с Борика. Под тюфяком у того обнаружился пустой полотняный мешочек, принадлежавший Гоче. Именно в нём он всегда хранил свою пайку. Борик попятился:
— Ты шо, брат, я…, я…, я не «крыса»! Вот те крест на пузе! Да, шо я совсем дурной, чтобы хлеб твой сожрать, а кисец себе оставить?! Подстава это!
Но у горячего грузина глаза уже налились кровью. Он набросился на Борика и принялся его избивать. Воры молчали. Таков закон – за крысятничество, тем более у своих убивают сразу.
— Да не «крыса» я, братцы! – стонал Борик, истекая кровью. Гоча бил виновного, пока под хрустнувшим черепом не разлилась лужа крови.

Процесс создания иерархии в замкнутом зэковском мире, вызвал появление в конце 30-х годов элитной группы заключённых – воров в законе, живущих по своему закону. Эта группа впитала давние обычаи и правила, адаптировала их к условиям Гулага.

Приехал Куратов

Внутри этих кодл постоянно шли схватки, борьба за власть и привилегии, но в одном все законники были едины – в подчинении себе всей массы зэков-работяг. Тогда же сформировался и воровской катехизис, одним из правил которого было – не крысятничать! То есть, не воровать у своих. На следующий день конвойные выгнали всех воров их «Бура». К ним со злорадной ухмылочкой подошёл начальник тюрьмы в сопровождении холёного московского чинуши.
— Ну, что, граждане заключённые, будем работать? – обратился начальник к ворам и тут же был послан по известному русскому маршруту.
— Иван Фёдорович, разрешите мне?! – вмешался чиновник.
— Давай, заливай, кролик кремлёвский! – сострил Вышак, и все заржали.
— Значит так, блатарьё недорезанное, — кремлёвский кролик внезапно заговорил на фене.
— Меня зовут Пантелей Филатович! Вы уже отнимаете друг у друга хлебушек, позабыв об одной из главных заповедей вора: «Не зарься на чужую пайку». Так вот, для начала я вам её урежу до 150 гр. После, вы с голодухи начнёте резать друг друга, позабыв о кодексе воровской чести. Но и это ещё не всё! На все зоны и крытки уйдёт информация, что вы ссучились. Если вы и после этого не приступите к работе, пойдёте по этапу в другие лагеря, где с вас не только снимут корону, но и поженят на скромной девушке-параше. Вам нравится моя идея?
Ошарашенные воры молчали.
— А хрен тебе, начальник! – Апостол заговорил серьёзно.
— Никто не предаст веру воровскую.
— Посмотрим, — снисходительно сказал чиновник, и уходя бросил:
— А между прочим, не того порешили. Крысил-то не Борик.

Пантелей Филатович Куратов

• Пантелей Филатович Куратов вырос в приюте. До революции сам был бандитом-мокрушником, пока не прибился к головорезам армии Муравьёва. Правда, потом у него проснулась тяга к знаниям. Он окончил философский факультет, Высшие партийные курсы. На Лубянке считался крупнейшим специалистом по ломке личности. В «Белом Лебеде» Куратов собирался не просто наказать урок, заставив работать. Он получил приказ – разрушить устои, заповеди на которых держится воровская вера.

Воры

Воры сидели в кругу и сверлили друг друга глазами, пытаясь вычислить иуду. Апостол первым нарушил тишину:
— Куратов знает, за что мы порешили Борика. Знает, что Борик был не виновен. Вывод, братва, такой: завёлся среди нас сука-стукачёк. Что делать, люди?
Во время жарких споров, Дюша всматривался в глаза корешей: Гоча – его друг, грузинский вор в законе, Ванька Вышак – коронованный краснодарский авторитет, дядя Кока – на воле был хранителем питерского общака. Во время коронации Вована Юдина, за него 12 союзных воров мазу держали. И Петька Трёшка – король саратовских воров. Но сейчас Апостол подозревал каждого из них.

В середине 50-х государство объявило войну ворам в законе, которых, по оперативным данным НКВД, уже насчитывалось несколько тысяч. Уголовной элите придали новую окраску и стали называть «организованной преступностью». Лишь за принадлежность к ворам в законе можно было получить срок.

Партия постановила

А в это время, на пост Министра Внутренних дел был назначен Николай Дадуров. Партия и правительство поставили ему жёсткий ультиматум – в кратчайшие сроки остановить катастрофический рост преступности. Додуров созвал всесоюзное совещание начальников лагерей. Оно проходило по методу мозговой атаки. Начальникам предложили написать некий реферат на тему «Ликвидация воров в законе, как фактор повышения эффективности соц.труда в лагерях. По результатам этого совещания и была составлена директива с грифом «Совершенно секретно».

«Совершенно секретно. В кратчайшие сроки составить поимённый перечень наиболее дерзких и авторитетных представителей воровской среды. После чего их следует незамедлительно этапировать под Свердловск, в специальную тюрьму закрытого типа. Всех до единого содержать в отдельном бараке усиленного режима, оградить общение с остальным контингентом заключённых».

В отличие от мужиков и ссученных, законники бойкотировали работу в лагерях и тюрьмах. Но в «Белом Лебеде» их всех стали принуждать к труду. Тех, кто отказывался тут же переводили на голодный пайок и до упора морили голодом. Давление на воров было на столько сильным, что кое-кто из них попросту ломался. Это был «ход конём» – воры начали грызть друг друга.

Крыса

А тем временем Апостол решил устроить ловлю крысы на живца. Свою вечернюю пайку хлеба Дюша нарочно не тронул, а оставил рядом с нарами. Хотя хлебом это назвать было сложно – склизкий кусок из мучной пыли и отрубей, тяжёлый и мокрый как глина. Из него хорошо лепятся вперемешку с табачным пеплом шахматные фигурки, кубики, лото. На рассвете кто-то подкрался на цыпочках к нарам Апостола, выждав пару секунд, Дюша вскочил и схватил за горло вора, позарившегося на его пайку. Им оказался Петька Трёшка. Апостол ладонью с силой зажал ему ром и припёр к стенке. Ссученный вор стал задыхаться и лишь мычал что-то не членораздельное. Он умудрился всю пайку целиком засунуть себе в рот, и теперь она стала поперёк горла. На шум сбежались остальные законники.
— Ах, ты ж крыса позорная! – Дюша разжал Петьке пасть. Гоча залез пальцами в глотку Петьке, пытаясь вытащить оттуда, непопавшие в пищевод куски хлеба и предъявить их братве в качестве доказательства.
— Братки, помилуйте! Бес попутал! Жор у меня! – оправдывался Петька.

Жор

Жор в тюрьмах – явление частое. Это разрушение психики, когда хочется есть, и есть всегда – плесневелый хлеб, протухший маргарин, промасленную бумагу, всё, что является органикой. У блатных считалось одним их самых любимых развлечений найти человека, страдающего жором и накормить его всякой дрянью. Жорному бросали свиную шкурку от сала, которой до этого драили сапоги, и наблюдали, как тот глотает её не пережёвывая. Петька был законченным алкоголиком, и жор его не отпускал никогда. Он даже под страхом смерти не смог побороть голод.

Правилка

После разоблачения крысы, воры устроили правилку. Хотя все понимали, чем она закончится – смертью запомоенного бывшего вора в законе Трёшки. Тот сознался, что скрысил у Гочи хлеб, а кисет подбросил Борику. Единственное о чём просил Петька – дать возможность самому себе вскрыть ливер. Апостол бросил ему под ноги заточенную ложку, после чего воры опустили головы. Бывший законник отошёл к стене и со всего маху всадил заточку в живот.

А на следующий день, после того как завёрнутый в грязную мешковину труп Петьки конвойные вынесли из камеры, слово взял Вован Юдин:
— Люди, а ведь Гоча косячину спорол! Не разобрался, не выслушал Борика, а он мне за брата был.
Возразить было нечего. Один из основных постулатов воровского мира: «Законник обязан честно судить остальных. Быть справедливым арбитром в правилках и разборках. Рассуди сам, Гоча, надо было сход собрать, высказаться, а не самосуд чинить». Растерянный грузин зыркал по сторонам, ища поддержки, но кореша лишь отводили взгляды.

Единственное, что смог сделать для своего старого и верного друга Апостол – это уберечь от смерти. Он убедил остальных воров, что лагерной администрации только на руку, если законники перережут друг друга. Он уверял, что Гоча горяч, не уравновешен, но не крысил у своих, не работал на «хозяина». В итоге, было принято решение – изгнать грузина из воровской чёрной масти, но жизнь оставить. Вскоре Гоча с пожитками перебрался в дальний угол и стал отщепенцем.

Пантелей Куратов

В кабинете начальника тюрьмы шёл жаркий спор. Кузьмин доказывал:
— Да этого зверя вам никогда не сломать! Он по тюрьмам больше четвертака отмотал!
Но Куратов лишь снисходительно улыбнулся:
— Иван Фёдорович, у каждого человека есть слабое место. Надо только его отыскать. В этот момент конвойный ввёл в кабинет очередного заключённого.
— Левин Матвей Кузьмич, погоняло «Дядя Кока» получил за пристрастие к кокаину. – Куратов небрежно бросил на стол его личное дело.
— Матвей Кузьмич, я человек прямой, как вы уже поняли, — он достал из кармана пакетик кокаина и помахал им перед глазами Коки.
— Это может стать вашим прямо сейчас!
Дядя Кока почувствовал прилив адреналина в предвкушении дозы. Куратов раскрыл пакетик, взял порошок на мизинец и сладко вдохнул. У старого наркомана возбудилась каждая клеточка.
— Но сначала, — сказал Куратов, — докажите вашу лояльность.
— Не томи, начальник, говори что делать!
Уже через несколько минут, элита воровского мира, которому питерские доверили свой общак, был готов на всё ради заветного кокаина. Но московский чинуша не торопился давать наркотик — он упивался своей властью. Куратов заставил зэка подписать договор о тайном сотрудничестве, уверяя, что эта бумага не выйдет за порог кабинета и является всего лишь формальностью. Наркоман подписал её, не глядя. Получив желанный пакетик, дядя Кока сразу же открыл свой снежок и припал ноздрями, но в пакетике оказался обычный крахмал. Кока взвыл как раненый зверь и набросился на Куратова. Но тот мастерским ударом ребром ладони по горлу сбил зэка с ног.
— Ещё раз рыпнешся, гнида уголовная, придушу!
Он помахал перед лицом дяди Коки бумагой, которую тот только что подписал. И это был никакой не договор о тайном сотрудничестве, а открытое письмо самому Хрущёву, в котором Кока просит прощение и раскаивается.

Письмо Хрущёву

Нужно отметить, что в то время к делу перевоспитания воров в законе подключилась вся партийная и государственная пропаганда. Газеты публиковали письма раскаявшихся воров, писатели взялись за написание нужных в этом плане книг. А началом к такой идеологической кампании послужил случай с Никитой Сергеевичем в Крыму, когда он получил письмо от четырежды судимого рецидивиста: «Уважаемый, товарищ Хрущёв! Начать свою старую преступную жизнь я не могу и не могу вернуться к семье, так как бросил её без денег и в долгах. Я не боюсь ответственности, и прошу Вас ответить советом, как мне быть. Я буду ждать беседы с Вами, насколько хватит моих сил. Если сочтёте нужным меня арестовать, я и с этим согласен…»

Квартира вору

Получив это письмо, Хрущёв расчувствовался и пригласил автора к себе. Эту встречу широко растиражировали в печати. Все газеты взахлёб писали, как Никита Сергеевич, выслушав горести бывшего вора, выписал ему ордер на квартиру и помог устроиться на работу. Но был ли автор письма действительно рецидивистом или это очередная пропагандистская уловка осталось загадкой.

Уже через неделю в барак принесли газету, в которой красовалась фотография дяди Коки и письмо от него Хрущёву. В этом воззвании вор в законе призывал весь уголовный мир взяться за ум и начать трудиться на благо общества. От кровавой расправы бывшего держателя общака спас Куратов, который приказал конвойным перенести Коку из «Бура» в общий барак. Но напоследок Коку всё же успели определить в петушиный угол, и весь оставшийся срок он проведёт в колено локтевой позе.

Ряды коронованных редели на глазах. Многие, не выдержав голода, отказались от воровской веры и отправились в тюремный столярный цех строгать табуретки и гробы. В одном из них и похоронили Ивана Вышака, который заболел туберкулёзом и ещё целым букетом болезней. За считанные дни гроза краснодарских цеховиков обессилел до такой степени, что не мог самостоятельно подняться. Но руководство тюрьмы не сочло нужным перевести его в лазарет.

Куратов Пантелей Филатович отлично справлялся с заданием Министра МВД. Сам в прошлом уголовник, он проводил тактику перемешивания воровской вождей и стравливал, сталкивал лбами, ломал, распространяя о них компрометирующую информацию. Многотысячный лагерь коронованных воров не работал, а уничтожал друг друга. За каких-то пол года большая их часть отправилась в преисподнюю. Оставшиеся законники превратились в послушную армию, некоторые стали приобщаться к труду, вспомнив своё рабоче-крестьянское происхождение.

Вовка Юдин

Вернулся с очередного допроса Вовка Юдин.
— Апостол, разговор есть! – начал он.
— Нас кончат тут, как бакланов. Думаю надо идти работать, а то сдохнем с голодухи. Потом малявы по всему союзу разошлём – воры нас не осудят.
Апостол насторожился.
— А что это от тебя так хавкой несёт? А ну, дыхни!
— Ты, что, брат, — запротестовал Юдин.
— Дыхни, падла!
От Вована действительно пахнуло жирным чесночным борщом.
— Ах, ты ж сука, стукач позорный, гнида ментовская!
Апостол набросился на гада, пытаясь впиться ему в горло. Но откормленный Вован довольно ловко увернулся и схватил за горло вора.
— Ты так ничего и не понял, Апостол? – рычал от злости Юдин, держа противника за глотку.
— Вы, авторитеты, никогда со мной не считались! Короновать короновали, а мнением моим брезговали! Так вот, когда вас всех опустят, я стану основателем новой воровской веры, по которой можно и нужно сотрудничать с властью! Я буду королём, а ты – шестёркой голимой.
Вован с садистским удовольствием признался, что всё это время, пока Апостол в «Буре» ногти грыз, он отъедался от пуза в кабинете начальника. Увлёкшись, Юдин не услышал, как сзади тихо подполз Гоча.
— Жмуром тебе быть, а не королём! – прорычал грузин и из последних сил всадил заточку Вовану под лопатку.

Как умер Дюша Апостол

Лубянский мозгоправ пододвинул к Апостолу горячий чай и тарелку с ароматной колбасой. Андрей не шелохнулся, хотя обморок буквально накрывал его.
— Вряд ли вы, Андрей Андреевич, что-то слышали о научном коммунизме… Ну, да ладно… – начал Куратов.
— Ваша воровская вера ещё хуже, чем религия! А религия, как известно, это опиум для народа и с ней мы нещадно боремся. Посудите сами. 10 заповедей у попов и у вас. Смертные грехи там и тут, причём у вас их на много больше. Так вот, я нарочно создал вам условия, при которых вы нарушили все заповеди и совершили все смертные грехи! Как христианские, так и воровские!
Пока Куратов перечислял их прегрешения, перед глазами Андрея проносились события последнего месяца. Петьку Трёшку погубило чревоугодие и он нарушил золотое правило: «Не воровать, не крысить у своих». Гочу сгубил гнев, тупой бесконтрольный гнев и он несправедливо порешил Борика Глебова, а обязанность вора в законе чинить честные и справедливые суды в блатной среде. Дядю Коку сгубила зависимость от наркотиков, своего рода алчность. Он предал основной воровской закон – никогда не участвовать в политической жизни. Вована Юдина, предателя иуду заела зависть. За это теперь в могиле червей кормит. И все они, все до одного растоптали самое святое воровское правило: «Никогда, ни при каких условиях не работать и не сотрудничать с властью». Стоп, а как его, Андрея, собираются ломать? Что там осталось из грехов?
— Правильно мыслите, Андрей Андреевич, гордыня! Гордыню вашу ломать будем. Вы у меня не только работать пойдёте, но и письмецо на все зоны настрочите с призывом ко всем ворам союза отказаться от блатной веры! А иначе… Нет, нет, убивать я вас не буду. Ваша мать в Казани, на улице Садовой живёт, кажется? Угадайте, как мы с ней поступим?
В следующее мгновение Апостол вскочил и выплеснул кипяток из стакана прямо в лицо Куратову. На его истошный вопль влетела охрана. Один из конвоиров саданул Апостола прикладом по виску, но не рассчитал силу удара. Вор рухнул, как срубленное дерево. Куратов с досады со всей силы пнул мёртвое тело Апостола.

А дядю Коку вскоре перевели в обычную зону под Норильском. За письмо Хрущёву, воры утопили его в сортире. Гоча вспорол себе живот, так и не смирившись с тем, что его раскороновали. После такого массового опомоивания, вождям уголовного мира трудно было подняться до былого уровня. Исчез лоск, ореол геройства и уркаганской славы. Из «Белого Лебедя» их снова разбросали по зонам досиживать своё. Там многих добили суки. Из касты воров в законе, насчитывавших десятки тысяч сплочённых соратников, осталось только 3%.

Всего за пол года, казалось бы, монолитный, незыблемый костяк воровской элиты, рассыпался как карточный домик. Партийные вожди добились своего – 9 наиболее маститых воров в законе открыто повинились и отказались от воровской идеи. Они согласились написать обращение к заключённым СССР с призывом завязать со своим прошлым.

Рассказ написан по материалам НТН.