Зигмунд фрейд психология отношений. Любовь по фрейду

Любовь в основе своей и теперь настолько же животна, какой она была испокон веков.
З. Фрейд

Фрейд был зол на человечество.
А. Белкин

В академической науке России психоанализ никогда не занимал существенного ни теоретического, ни практического места, а имеющиеся методологии никак не связаны с научным сообществом, отсюда непопулярность психоанализа как терапевтического метода. И. А. Задорожнюк пишет: «Статус психоанализа в России ограничен миссионерской деятельностью, что объединяет его с феминизмом. Духовные традиции русской культуры обладают институциональными особенностями, делающими непроницаемыми широкие социальные круги российского общества для феминистских идей, порождённых иным образцом эротических отношений».

А вот на Западе из всех эротических теорий ни одна не наделала столько шума в научных кругах и в общественном мнении, сколько теория австрийского психиатра Зигмунда Фрейда (1856-1939). Конец XIX века, викторианская эпоха в западной культуре любви преобладали иррационалистические концепции, акцентирующие внимание на бессознательных и иррациональных моментах в эросе. Этот вектор развития наиболее ярко проявился в психоанализе З.Фрейда и его последователей. Достаточно быстро психоанализ З.Фрейда становится доминирующей формой понимания феномена любви или, точнее, сексуальности. И на протяжении десятилетий он оставался ведущей теорией западной сексологии.

Революционную роль сыграло учение З.Фрейда о бессознательном, о его влиянии на сознание, об эротическом характере глубинных мотивов поведения. Тем самым его теория вторглась в "епархию" писателей, философов и церкви ломая устойчивое представление о единовластии разума в человеческой жизни.

Понимание его учения о любви лучше начать с объяснения З.Фрейдом природы невроза: основой невроза, является конфликт между "принципом удовольствия" и "принципом реальности", происходящий в психике человека. Когда конфликт достигает невыносимой остроты, человек от него "сбегает в болезнь", ищет в ней спасения от диктата реальности.

Как возникает этот конфликт? Каждый младенец от рождения совершенно бессознательно подчиняется в своем поведении "принципу удовольствия", купается в наслаждениях и стремится избегать неприятных ощущений. Он насквозь эротичен, не способен ни к какому самоограничению, он - совершенно безнравственный сластолюбец. Детская сексуальность связана, преимущественно, со ртом и анусом, а не с половыми органами, поскольку последние еще не достигли зрелости. (Именно учение о детской сексуальности вызвало наибольшее негодование и критику общественности: "Как можно ангельски невинное дитя представлять сладострастником?!") Со временем окружающая среда начинает неумолимо ограничивать детские "права" на удовольствия, принуждает считаться с требованиями внешнего мира. Таким образом, в противовес единовластному "принципу удовольствия" в психике начинает формироваться "принцип реальности" и вместе с ним - сфера сознания, человеческое "я". Под давлением внешней реальности человек вынужден отказываться от чисто "сексуального мышления", познавать законы реальности и приспосабливаться к ним.

Для взрослого человека, живущего в современном обществе, совершенно недопустимы те вольности, которые естественны для младенца. Однако "первичные позывы" к удовольствиям у взрослого не исчезли. Что же с ними стало? Они либо подавлены (т.е. вытеснены в бессознание, хотя и не ликвидированы), либо "окультурены", преобразованы в непрямые формы осуществления, изменены иногда почти до неузнаваемости (все равно как дерево в результате обработки становится совсем непохожим на него столом). В итоге "принцип реальности" берет верх над "принципом удовольствия", но последний не уходит в небытие. Первичные позывы сластолюбия, которые З.Фрейд обозначил собирательным термином "либидо" (лат. libido - влечение, желание, страсть), должны так или иначе - не прямо, так косвенно - получать удовлетворение. В противном случае, либидо уподобится пару в наглухо закрытом паровом котле. Грубое рассогласование между сознанием и бессознательным, между "хочу" и "нельзя" ведет к неврозу, неадекватным поведенческим реакциям.

З. Фрейд набрасывает следующий сценарий развития сексуальности человека. Первоначально, в детстве либидо не имеет соответствующего сексуального объекта (пока еще нет «примата», как говорит Фрейд, «генитальной зоны»), а «употребляется на другие несексуальные цели». Правда, в раннем детстве можно говорить о «зародышах сексуальной деятельности» (сосание груди матери). Поскольку в этот период либидо витает в состоянии напряжения, не прикреплено к объекту, оно временно может фиксироваться на любых объектах. Отсюда Фрейд делает принципиальный вывод, что предрасположение к отклоняющимся формам сексуального поведения «составляет общее первоначальное сексуальное предрасположение полового влечения человека, из которого в течение периода созревания развивается нормальное сексуальное поведение».

Самое раннее эмоциональное влечение ребенка к другим проявляется в виде "идентификации". Это - отождествление себя с кем-то, копирование кого-то любимого или, наоборот, нелюбимого, представление себя вместо кого-то отсутствующего или утраченного (например, отца, матери). "Идентификация, - замечает З.Фрейд, - между прочим, имеет своим следствием ограничение агрессии против человека, с которым идентифицируются; этого человека щадят и ему помогают".

По мнению З. Фрейда идентификация играет определенную роль в возникновении у человека "Эдипова комплекса", которому он придавал важное значение для понимания человеческого поведения. Маленький сын поначалу идентифицирует себя с отцом, видя в нем свой идеал. По отношению к любимой матери он хотел бы выполнять ту же роль, что и отец, но в таком случае само наличие отца препятствует осуществлению этого желания (у девочек соответственно все наоборот). Первоначально ребенок делает любимое лицо объектом своих еще неверно направленных сексуальных устремлений. В результате идентификация с отцом принимает враждебную окраску, отношение к отцу становится амбивалентным (двойственным): он одновременно и идеал, и соперник. "Амбивалентная установка к отцу и только нежное объектное стремление к матери является для мальчика содержанием простого позитивного "Эдипова комплекса". Разрушение "Эдипова комплекса" происходит путем "отказа" от матери как предмета любви в пользу отца, т.е. сын в конце концов "уступает" мать отцу. После этого может усилиться его идентификация либо с матерью, либо с отцом. Второй исход более желателен, так как сохраняет нежное отношение к матери и укрепляет мужество в характере мальчика. "Нежелательный" исход чаще бывает у девочек, чем у мальчиков. "Очень часто из анализа узнаешь, - писал З.Фрейд, - что после того как пришлось отказаться от отца как объекта любви, маленькая девочка развивает в себе мужественность и идентифицирует себя уже не с матерью, а с отцом, т.е. потерянным объектом".

Первая детская любовь, связанная с "Эдиповым комплексом", вытесняется из сознания в бессознание и продолжает существование в скрытом, "забытом" виде, а остаток любовных чувств проявляется уже только в нежной (а не сексуальной) форме. Нежное чувство - во всех его разнообразных проявлениях - является, по мнению З.Фрейда, преемником прежнего, вполне чувственного, влечения.

Это психоаналитическая (читай психиатрическая) версия эдиповой фазы развития ребенка, а вот что об этой фазе говорит современная психология. Первые явные проявления полового интереса у ребенка происходят в возрасте примерно 3-х лет и направлены на родителя противоположного пола. Так, например, мальчик "не по-детски" ревнует, когда папа оказывает знаки внимания маме, рвется в родительскую спальню, чтобы спать с мамой, а девочка демонстрирует папе свои наряды и умения, льнет к нему и пытается проводить с ним все время, пока он находится дома. В гармоничной семье, где есть папа и мама, которые любят не только своего ребенка, но и друг друга, происходит полноценное прохождение ребенком эдиповой фазы развития, что приводит к формированию личности наиболее полно адаптированной к реальностям взрослой половой жизни.

В неполных семьях или в семьях, где отношения между супругами лишены любви и взаимопонимания, недополучение наглядного примера, телесных и других ласк приводит к сложностям во взаимоотношениях с противоположным полом во взрослой личной жизни. В наш Клуб регулярно приходят письма с проблемами: , или полная противоположность... Есть и другие варианты взрослых проблем с пробелами в воспитании этой важной (а не важных фаз в детстве нет) эдиповой фазы:

В действительности полностью развившийся Эдипов комплекс, как он был описан Фрейдом, обнаруживает все эти тенденции: чрезмерные требования безусловной любви, ревность, собственническое отношение, ненависть вследствие отвержения, - которые характерны для невротической потребности в любви. В этих случаях Эдипов комплекс нельзя рассматривать как источник невроза, так как он сам является невротическим образованием.

З. Фрейд указывает два основных фактора, под влиянием которых развивается или нормальное сексуальное поведение, или отклоняющиеся его формы. Это, с одной стороны, пропущенные через сознание требования культуры (стыд, сострадание, отвращение, конструкции морали и авторитета и т.п.), с другой - выбор того или иного сексуального объекта (нормальное развитие идет, если таким объектом становятся гениталии субъекта противоположного пола). Так как сексуальное развитие представляет собой сложный и длительный процесс, то, как замечает З.Фрейд: «...всякий шаг на этом длинном пути развития может привести к месту фиксации (т.е. случайному, как оправданному, так и неоправданному культурой выбору сексуального объекта), всякая спайка этого запутанного сочетания может стать поводом к диссоциации полового влечения» - т.е. нарушению нормального развития. Это может быть неправильное воспитание в асоциальных, дисгармоничных семьях, неполноценное воспитание в неполных семьях, перепутывание пола в результате ошибочных акцентов и идеалов, влияние субкультуры, нарушения соматических структур и др.

Понятие любви, в трактовке З.Фрейда, - это обобщение всего того, что происходит от энергии первичных позывов (либидо), т.е. это - половая любовь с целью совокупления, а также любовь к себе, любовь родителей, любовь детей, дружба и общечеловеческая любовь. Он писал: "...Психоанализ научил нас рассматривать все эти явления как выражение одних и тех же побуждений первичных позывов..."

З. Фрейд считал, что все человеческие привязанности вытекают из одного общего источника – полового влечения, либидо. Он писал, что ядро того, что мы называем любовью, – это половая любовь, цель которой – половая близость.

...любовь в основе своей и теперь настолько же животна, какой она была испокон веков.
З.Фрейд.

В основе его работ лежит связь между любовью и сексуальностью. Любовь, по Фрейду, – иррациональное понятие, из которого исключено духовное начало. Любовь в теории сублимации, разработанной Фрейдом, низводится к первобытной сексуальности, являющейся одним из основных стимулов развития человека».
Д.псх.н. профессор Е.П. Ильин «Психология любви». Книга есть в нашей «Любовь, семья, секс и около…»

Либидо это не только сексуальные инстинктивные влечения, либидо представляет собой особую энергию, которая может трансформироваться, принимать разный вид; далее, либидо - это и определенное количество энергии, разное у разных людей. «У нас, пишет Фрейд,возникает представление об определенном количестве либидо, психически представленное, как мы говорили, Я - либидо, продукция которого, увеличение или уменьшение, распределение и сдвиг, должна дать нам возможность объяснить наблюдаемые психосексуальные феномены».

Но одновременно либидо - это и неосознаваемые желания, которые стремятся реализоваться, причем есть два важных условия такой реализации. Во-первых, либидо может реализоваться, если находит свой объект (Фрейд называет его то «сексуальный объект», то «объект-либидо»). Фрейд пишет, что исследование либидо «становится доступным только тогда, когда это либидо нашло психическое применение, чтобы привязаться к сексуальным объектам, т.е. превратиться в объект-либидо... Мы видим тогда, как либидо концентрируется на объектах, фиксируется на них или оставляет эти объекты, переходит с них на другие и с этих позиций направляет сексуальную деятельность индивида, которая ведет к удовлетворению, т.е. частичному временному потуханию либидо... будучи отнятым от объектов, либидо остается витающим в состоянии напряжения и, наконец, возвращается к «Я»...».

Второе условие реализации либидо - представление его в сознании (прохождение через сознание). Именно это условие является проводником социальных требований: одни бессознательные сексуальные желания (морально и культурно оправданные) допускаются сознанием, другие - нет. В последнем случае происходит или вытеснение этих желаний, как правило, с трансформацией в область патологии (неврозы и прочее), или их сублимация, т.е. выход и применение энергии либидо в других областях (например, в творчестве - научном, художественном, духовном).

Философский анализ теории любви Фрейда:
«В работах 3. Фрейда и В. Райха феномен любви в культуре рассматривается в контексте системы запретов. Запреты в психоанализе понимаются главной формой дистанции антропного феномена любви.
В концепции 3. Фрейда к двум типам влечения, новоевропейской философии добавлен третий, основанный на запрете желания, что способствует развитию различных форм сублимации.
Исходное положение концепции 3. Фрейда о сублимации раскрывает разрыв менаду самостью и ее стремлением. Это особенное положение переживания. 3. Фрейд полагает, что исходное желание запретно и его в культуре подменяет желание разрешенное. 3. Фрейд выделяет два уровня запрета желаний: первый препятствуют животному поведению человека, а второй представлен как ограничения в рамках конкретной культуры. Возможность разрыва между истинно желаемым и получаемым в рамках культуры - новое положение в переживаниях человека.
Зафиксирована разница между позициями 3. Фрейда и В. Райха. 3. Фрейд считает, что освобождение первичных желаний приведет к высвобождению животных и запретных желаний. Это положение принимает большинство его последователей. В. Райх считает, что природа человека добра, а источником зла является слой культуры, впитанный человеком. Он подавляет биологическую природу. Так разрыв желаний принимается обоими. 3. Фрейд исключает экстаз (любовь понимается им только как снятие напряжения и в этом аспекте подобна смерти) и специфическое единение-единство (любовь как внутреннее эгоистическое и изолированное от другого переживание). Дистанция сводится к культурному запрету и исключается из субъекта».
Д.филос.н О.И. Николина «Феномен любви в бытии человека»

Фрейд с самого начала относился к любви скептически и иронично.
Психоаналитик

«Рассуждения Фрейда на тему любви и нежности не дают нам ответа на вопрос: каким образом нежность вплетается в генитальную любовь. Половой акт не предполагает подавления сексуального стремления (наоборот, он является воплощением сексуального позыва), но откуда же в таком случае возникает нежность? Кроме того, Фрейд ничего не говорит об удовлетворенной сексуальности. Если нежность присутствует в генитальной любви, значит, она порождена вовсе не подавлением сексуального стремления, а какими-то иными причинами, и эти причины, по-видимому, совсем не сексуального характера. Анализ Сатти ясно показывает нам несостоятельность фрейдисткого подхода к этой проблеме. Об этом же свидетельствуют работы Рейка, Фромма, Дефореста и других ревизионистов фрейдизма. Адлер, например, уже в 1908 году пришел к выводу, что потребность в любви не может быть производной от сексуальной потребности»

«Свою «теорию» Фрейд создавал специально, чтобы объяснить ею неврозы, вот только сделать этого, она, как раз, и не смогла. Не сделала! Эти больные посещали психоаналитика десятилетиями, даже и тогда, когда те считали результаты такого «лечения», удовлетворительными. Эта «гипотеза» привела к тому, что случаи самоубийств больных, лечившихся у психоаналитиков, (включая самого Фрейда), сделались делом обычным. Не владея гипнозом, Фрейд решил «объяснять» больному его невроз, как проблему «подсознательно» исключительно сексуальную. Для этого и изобрёл теорию и метод: «пансексуализм» и «самоанализ». В клинике нервных болезней они не прижились потому, что ими нельзя было никого вылечить. И как ни бились фанаты с «анализом» и «секс-толкованием» снов, им так и не удалось объяснить, ни одного сексуального невроза, ни одного сексуального извращения, ни одного заболевания нервной системы. Ничего. Ноль… Врачи, убедившись в непригодности метода, его выбросили, после чего он и стал куском хлеба для «психоаналитиков» – людей менее щепетильных».
Владимир Иванов «Любовь и войны полов». Книга есть в нашей «Любовь, семья, секс и около…»

«Фрейд понимал сексуальность широко – как переживание и осуществление человеком своего либидо, т.е. сексуального влечения. Фрейд намеренно отказался от термина «эрос», настаивая на либидозном, т.е. из либидо вытекающем понимании секса. Таким образом расширялось и понятие сексуального. Либидо – это психофизическая основа не только любви в собственном смысле слова, но всего разнообразия тех привязанностей и влечений, которые в живом языке называются любовью в неспецифических и частных смыслах этого слова. Предлагая рассматривать либидо как фундаментальное основание всех человеческих устремлений, выражающихся не только в традиционно понимаемом сексуальном поведении, Фрейд усматривал своеобразное проявление либидо и в желании младенца припасть к материнской груди, и в творческом устремлении художника».

Перевод с немецкого М.Вульфа (1923 г.)

Всякий начинающий заниматься психоанализом боится прежде всего трудностей, ожидающих его при толковании мыслей пациента, и задач, возникающих перед ним в связи с воспроизведением вытесненного. Но ему предстоит скоро убедиться в незначительности этих трудностей и вместо этого понять, что единственные и серьезные трудности вытекают из необходимости овладеть переносом.

Из всевозможных, возникающих тут положений, остановлюсь на одном, резко ограниченном как вследствие частоты его и реального значения, так и вследствие его теоретического интереса. Я имею в виду тот случай, когда пациентка делает совершенно определенные намеки или прямо заявляет, что влюбилась в анализирующего ее врача, как могла бы влюбиться любая другая смертная. Такое положение имеет свою как мучительную комическую сторону, так и серьезную: оно настолько запутано и обусловлено многими причинами, так неизбежно и так трудно разрешимо, что обсуждение его уже давно является жизненно важным для аналитической техники. Но так как.мы сами не всегда свободны от ошибок, по поводу которых смеемся над другими, то не очень-то спешили с выполнением этой задачи. Мы всегда сталкиваемся в этом вопросе с долгом врачебной тайны, без чего невозможно обойтись в жизни, но что трудно выполнимо в нашей работе. Поскольку литература по психоанализу имеет отношение и к реальной жизни, здесь возникает неразрешимое противоречие. Недавно я в одной работе пренебрег врачебной тайной и намекнул, что такое же положение переноса задерживало развитие психоаналитической терапии в течение первых десяти лет.

Для хорошо воспитанного человека из публики или неспециалиста - таким является идеально культурный человек по отношению к психоанализу - любовные дела не сравнимы ни с какими другими; они записаны как бы на особом месте, не допускающем никакого другого описания. Если благодаря переносу пациентка влюбилась во врача, то он подумает, что в этом случае для нее возможны только два выхода: более редкий, когда все обстоятельства допускают постоянное, законное соединение обоих, и более частый, когда врач и пациентка должны разойтись и начатая работа, имевшая целью исцеление, должна быть оставлена как нарушенная элементарным событием. Разумеется, мы мыслим и третий исход, который как будто даже совместим с продолжением лечения, - вступление в нелегальные и не рассчитанные на вечность определенные любовные отношения; но этот исход невозможен как благодаря буржуазной морали, так и из-за необходимости соблюдать врачебное достоинство. И все же всякий, обращающийся к врачу за помощью, будет настаивать, чтобы аналитик его успокоил по возможности самым определенным обещанием, что третий исход совершенно исключается.

Вполне очевидно, что точка зрения психоаналитика должна быть совершенно другой.

Возьмем второй вариант выхода из положения, о котором идет речь. Врач и пациентка расходятся после того, как пациентка влюбилась во врача; лечение прекращается. Но состояние пациентки делает необходимой вторую аналитическую попытку у другого врача, тут скоро создается такое положение, что больная чувствует, что влюбилась во второго врача, и таким же точно образом, если она и тут порвет и начнет снова, то в третьего и т.д. … Этот, несомненно, наступающий факт, являющийся, как известно, одним из основных положений аналитической теории, может быть использован двояким образом: в отношении анализирующего врача и в отношении нуждающейся в анализе пациентки.

Для врача он имеет значение очень ценного указания и хорошего предупреждения против возможного у него контрпереноса. Он должен признать, что влюбленность пациентки вынуждена аналитическим положением и не может быть приписана превосходству его особы, так что у него нет никакого основания гордиться таким «завоеванием», как это назвали бы вне анализа. Об этом никогда не мешает напомнить. А для пациентки создается альтернатива: или она должна отказаться от психоаналитического лечения, или должна примириться с влюбленностью во врача как с неизбежной участью.

Я не сомневаюсь в том, что родные пациентки решатся на первую из двух возможностей, между тем как врач стоит за вторую возможность. Но я думаю, что в этом случае решение не должно быть предоставлено нежной - или, вернее, эгоистически ревнивой - заботливости родных. Решающим моментом должны быть интересы больной. А любовь родных не может вылечить невроз. Психоаналитику незачем навязывать себя, но он может указать, что в некоторых отношениях он незаменим. Те из родных, кто согласен с отношением Толстого к этой проблеме, могут и далее обладать женой или дочерью, но должны постараться примириться с тем, что у них останется невроз и связанное с ним нарушение способности любить. В конце концов, происходит то же самое, что при гинекологическом лечении. Впрочем, ревнивый отец или муж жестоко ошибаются, думая, что пациентка избежит влюбленности во врача, если для избавления от невроза она приступит по его настоянию к какому-нибудь другому, не аналитическому лечению. Вся разница состоит лишь в том, что подобная влюбленность, которой предстоит остаться невысказанной и не проанализированной, никогда не окажет такого содействия выздоровлению больной, как это заставляет сделать анализ.

Мне известно, что некоторые врачи, применяющие анализ, часто подготавливают пациенток к появлению любовного переноса и даже приглашают их «постараться только влюбиться во врача, чтобы анализ лучше продвигался вперед». Более бессмысленной техники я не могу себе представить. Этим отнимается у данного явления убедительный характер самопроизвольности и создаются трудности, которые нелегко одолеть.

Сначала, правда, не похоже, что влюбленность в переносе может быть чем-нибудь полезна для лечения. Пациентка, даже самая послушная до того, вдруг лишилась понимания и интереса к лечению, не хочет ни слышать, ни говорить ни о чем, кроме своей любви, и требует ответной; она отказалась от своих симптомов или не обращает внимания на них, она объявляет себя даже здоровой. Вся сцена совершенно меняется, как будто бы игра сменилась ворвавшейся внезапно действительностью, словно пожар, вспыхнувший во время театрального представления. Кому как врачу первый раз приходится переживать подобное, тому нелегко сохранить аналитическое положение и не поддаться ошибке, решив, что лечению действительно пришел конец.

Хорошо подумав, можно найти выход и из этого положения. Первым делом, нельзя забывать, что все мешающее продолжению лечения может быть выражением сопротивления. Несомненно, что сопротивление принимает активное участие в возникновении бурных любовных требований. Ведь признаки нежного переноса были уже давно заметны у пациентки, и ее послушание, и ее податливость на все объяснения анализа, ее прекрасное понимание и высокую интеллигентность, проявляемую ею при этом, приходилось приписывать ее направленности по отношению к врачу. Вдруг это все как бы унесено ветром. Пациентка перестала что бы то ни было понимать, она вся как будто ушла в свою влюбленность, и это превращение выступает в определенный момент, как раз тогда, когда нужно ее заставить сознаться или вспомнить особенно неприятный и вытесненный отрывок из ее жизни. Влюбленность была уже раньше, давно, но теперь сопротивление начинает пользоваться ею, чтобы задержать продолжение лечения, чтобы отвлечь весь интерес от работы и чтобы поставить анализирующего врача в положение мучительного смущения.

Если поближе присмотреться, то можно в этом положении заметить также влияние осложняющих мотивов, отчасти присоединяющихся к влюбленности, а отчасти - особых видов выражения сопротивления. К мотивам первого рода относятся стремления пациентки убедиться в своей неотразимости, подорвать авторитет врача, принизив его до положения возлюбленного, и всем, что кажется возможным, воспользоваться при любовном удовлетворении. Можно допустить, что сопротивление пользуется объяснением в любви как средством, чтобы испытать строгого аналитика, после чего, в случае благосклонного ответа с его стороны, он может ожидать, что будет поставлен на место. Но более всего создается впечатление, что сопротивление провоцирующему фактору усиливает влюбленность и преувеличивает готовность отдаться, чтобы потом тем настойчивее оправдать действие вытеснения ссылкой на опасность подобной невоздержанности. Все эти надстройки, которых в чистых случаях может и не быть, были приняты, как известно, Адлером за сущность всего процесса.

Но как должен вести себя аналитик, чтобы не потерпеть неудачи при таком положении, если для него несомненно, что лечение необходимо продолжать, несмотря на такой любовный перенос, а поэтому надо перешагнуть через него?

Нетрудно настоятельной ссылкой на общепринятую мораль доказать, что аналитик никогда и никоим образом не должен отвечать на предлагаемую ему нежность или принимать ее. Наоборот, он должен считать момент подходящим для того, чтобы отстаивать перед влюбленной женщиной нравственные требования и необходимость отказа и добиться от нее, чтобы она прекратила свои требования и продолжала аналитическую работу, преодолев животную часть своего Собственного Я.

Но я должен разочаровать в подобном ожидании как в первой, так и во второй частях. В первой части потому, что я пишу не для клиентов, а для врачей, которым предстоит преодолевать большие трудности, и, кроме того, еще потому, что в данном случае я могу предписание морали свести к его происхождению, т.е. к целесообразности. На этот раз я нахожусь в счастливом положении, имея возможность заменить требования морали требованиями аналитической техники, не изменяя при этом результатов.

Но еще решительнее я откажусь от второй части вышеуказанного предположения. Требовать подавления влечения отказом от удовлетворения и сублимирования, когда пациентка созналась в своем любовном переносе, значило бы поступить не аналитически, а бессмысленно. Это было бы то же самое, как если бы специальными заклинаниями старались вызвать из преисподней духа, а затем, ни о чем его не спросив, отправили бы обратно. Ведь в таком случае довели бы вытесненное до сознания только для того, чтобы, испугавшись, снова его вытеснить. Нельзя также обманывать себя и относительно успеха такого образа действия. Как известно, против страстей мало что сделаешь прекрасными речами. Пациентка почувствует только обиду и не преминет отомстить за нее.

Также мало могу посоветовать избрать серединный путь, который иному покажется особенно разумным и который состоит в том, что делаешь вид, будто отвечаешь на нежные чувства пациентки, избегая при этом всяких физических проявлений этой нежности, пока не удастся установить спокойные отношения и поднять их на более высокую ступень. На это средство я могу возразить, что психоаналитическое лечение зиждется на правде. В этом заключается значительная доля его воспитательного влияния и этической ценности. Опасно покидать этот фундамент. Кто хорошо освоился с аналитической техникой, тот не в состоянии прибегать к необходимой для врача иной раз лжи и надувательству и обыкновенно выдает себя, если иногда с самыми лучшими намерениями пытается это сделать. Так как от пациента требуется полнейшая правда, то рискуешь всем своим авторитетом, если попадаешься сам на том, что отступил от правды. Кроме того, попытка пойти навстречу нежным чувствам пациентки не совсем безопасна. Невозможно так хорошо владеть собой, чтобы не пойти иной раз вдруг дальше, чем сам того хотел. Я думаю поэтому, что не следует отказываться от нейтральности, до которой дошел благодаря своей сдержанности в контрпереносе.

Я уже намекнул на то, что аналитическая техника возлагает на врача обязанность отказать жаждущей любви пациентке в требуемом удовлетворении. Лечение должно быть проведено в воздержании. Я не подразумеваю под этим только физическое воздержание и также не имею в виду лишение всего, чего больной желает, потому что этого не перенес бы никакой пациент. Но я хочу выдвинуть основное положение, что необходимо сохранить у больного потребность и тоску как силы, побуждающие к работе и изменению, и не допустить того, чтобы они отчасти были успокоены суррогатами. Ведь нельзя предложить больным ничего, кроме суррогатов, так как вследствие своего состояния, пока не устранены вытеснения, больные не способны получить настоящее удовлетворение.

Сознаемся в том, что основное положение, требующее, чтобы аналитическое лечение было проведено в воздержании, гораздо шире рассматриваемого здесь одиночного случая и требует детального обсуждения, чтобы очертить границы его осуществимости. Но мы не хотим этого делать здесь и по возможности будем строго придерживаться того положения, из которого исходили. Что случилось бы, если бы врач поступил иначе и воспользовался бы обоюдной свободой, чтобы ответить на любовь пациентки и удовлетворить ее потребности в нежности?

Если бы он захотел при этом руководствоваться расчетом, что такими уступками он обеспечит себе влияние на пациентку и таким образом заставит ее разрешить задачи лечения, т.е. навсегда освободит от невроза, то опыт покажет ему, что расчеты его неправильны. Пациентка достигла бы своей цели, а он своей - никогда. Между врачом и пациенткой разыгралась бы только сцена, которая описывается в смешном анекдоте о пасторе и страховом агенте. К неверующему и тяжело больному агенту, по настоянию родных, приглашается благочестивый муж, чтобы перед смертью обратить его в веру. Беседа длится так долго, что у ожидающих родных появляется надежда. Наконец открывается дверь из комнаты больного. Неверующий в веру обращен не был, но пастор ушел застрахованным.

Для пациентки было бы большим триумфом, если бы ее любовные домогательства нашли ответ, но для лечения - это полное поражение. Больная достигла бы того, к чему стремятся все больные в анализе: что-то совершить, воспроизвести что-то в жизни, что она должна была бы только вспомнить, воспроизвести как психический материал и сохранить в психической области. Далее в продолжении любовной связи она проявила бы все задержки и патологические реакции своей любовной жизни, но корректура их уже была бы невозможна и больная закончила бы мучительное переживание тяжелым раскаянием и большим усилением своей склонности к вытеснению. Любовная связь кладет конец возможности оказать воздействие при помощи аналитического лечения; соединение обоих - бессмыслица.

Уступка любовным требованиям пациентки, таким образом, так же опасна для анализа, как и подавление их. Путь аналитика иной, такой, которому нет примера в реальной жизни. Нужно не уклоняться от любовного переноса, не отпугивать его и не ставить пациентке препятствий в этом отношении; точно так же нужно стойко воздерживаться от всяких ответных проявлений. Нужно крепко держаться любовного переноса, но относиться к нему как к чему-то нереальному, как к положению, через которое нужно пройти в лечении, которое должно быть сведено к первоначальным своим источникам и которое должно помочь раскрыть сознанию больной самое сокровенное из ее любовной жизни. Чем больше производишь впечатления, что сам далек от всякого искушения, тем скорее удается извлечь из этого положения все его аналитическое содержание. Пациентка, сексуальное вытеснение которой еще не устранено, а только сдвинуто на задний план, почувствует себя тогда достаточно уверенной, чтобы проявить все условия любви, все фантазии ее сексуальной тоски, все детальные черты ее влюбленности, и, исходя из них, сама сможет открыть путь к инфантильным основам ее любви.

У одного типа женщин, однако, эта попытка сохранить любовный перенос для аналитической работы, не удовлетворив его, потерпит неудачу. Это - женщины с элементарной страстностью, не допускающей никаких суррогатов, дети природы, не желающие брать психическое вместо материального, которым, по словам поэта, доступны только «логика супа и аргументы галушек». Имея дело с такими людьми, стоишь перед выбором: или проявить ответную любовь, или навлечь на себя всю ненависть отвергнутой женщины. Но ни в одном из этих случаев невозможно соблюсти интересы лечения. Приходится, не добившись успеха, отказаться от лечения и задуматься над вопросом, как возможны соединения наклонности к неврозу с такой неукротимой потребностью в любви.

Способ, как заставить постепенно прийти к аналитическому пониманию других, менее активных влюбленных, выработался у многих аналитиков одинаковым образом. Прежде всего нужно подчеркнуть очевидное участие сопротивления в этой «любви». Действительная влюбленность сделала бы пациентку уступчивой, повысила бы ее готовность разрешить проблемы ее случая только потому, что этого требует любимый человек. Такое чувство охотно избрало бы путь к окончанию лечения, чтобы поднять свою цену в глазах врача и подготовить такую реальность, в которой любовь могла бы иметь место. Вместо этого пациентка оказывается своенравной и непослушной, теряет всякий интерес к лечению и явно показывает отсутствие всякого уважения к глубоко обоснованным убеждениям врача. Она, следовательно, воспроизводит сопротивление в форме влюбленности и не останавливается перед тем, чтобы поставить врача в положение так называемой двойной мельницы (род игры). Потому что, если он отклонит ее любовь - что его заставляют делать долг и убеждение, - она сможет разыграть отвергнутую и отказаться от лечения у него из чувства мести и огорчения, как теперь это хочет сделать вследствие мнимой влюбленности.

Вторым доказательством, что любовь эта не настоящая, может послужить утверждение, что чувство это не имеет ни одной новой черты, вытекающей из настоящего положения, а составлено исключительно из повторений и оттисков прежних, также инфантильных, реакций. Надо взять на себя обязательство доказать это детальным анализом любовных проявлений пациентки.

Если к этим доказательствам прибавить еще некоторое количество терпения, то большей частью удается преодолеть трудность положения и продолжать работу с более умеренной или трансформированной влюбленностью с целью открыть инфантильный выбор объекта и окружающие его фантазии.

Я, однако, хотел бы критически разобрать доводы и обсудить вопрос: говорим ли мы этим пациентке правду или необходимость заставляет нас прибегнуть к помощи недомолвок или искажений. Другими словами, действительно ли нельзя считать реальной влюбленность, проявляющуюся во время аналитического лечения?

Я полагаю, что мы сказали пациентке правду, но не всю, не думая о последствиях. Из наших обоих доводов первый - наиболее сильный. Участие сопротивления в любовном переносе - неоспоримо и очень значительно. Но ведь сопротивление не создало этой любви, оно находит ее уже готовой, только пользуется ею и преувеличивает ее проявление. И сопротивление также не лишает этот феномен характера чего-то настоящего. Второй наш довод - гораздо слабее; несомненно эта влюбленность представляет собою новое издание старых черт и воспроизводит инфантильные реакции. Но ведь это существенный признак всякой влюбленности. Не бывает влюбленности, не воспроизводящей инфантильный образец; именно то, что составляет навязчивый, напоминающий патологический характер влюбленности, происходит от ее инфантильной обусловленности. Любовь в переносе может быть в известной степени менее свободна, чем бывающее в жизни и называемое нормальным, яснее показывает зависимость от инфантильного образца, оказывается менее адаптируемой и модифицируемой, но это все и не самое важное.

По чему можно вообще узнать истинность любви? По тому ли, на что она способна, по пригодности ее к достижению любовной цели? В этом отношении любовный перенос не отстает, как кажется, ни от какой другой любви. Создается впечатление, что от нее можно всего добиться.

Итак, резюмируем: нет никакого основания оспаривать характер настоящей любви у влюбленности, проявляющейся во время аналитического лечения. Если она кажется так мало нормальной, то это вполне объясняется тем, что и обычная влюбленность, вне аналитического лечения, скорее напоминает ненормальные, чем нормальные душевные феномены. Но все же она отличается некоторыми чертами, укрепляющими за ней особое место. Она, во-первых, вызвана аналитическим положением, во-вторых, усилена сопротивлением, преобладающим в этом положении, и в-третьих, она в высокой степени не принимает во внимание реальности, она менее умна, меньше задумывается над последствиями, ослепленнее в оценке любимого человека, чем это допустимо в нормальной влюбленности. Но нельзя забывать, что именно эти, отступающие от нормы черты, составляют сущность влюбленности.

Для поведения врача решающей оказывается первая из трех упомянутых особенностей любовного переноса. Он вызвал эту влюбленность введением ее в аналитическое лечение для исцеления невроза; для него она является неизбежным результатом врачебного положения, подобно физическому обнажению больного или сообщению жизненно важной тайны. Отсюда для него несомненно, что он не должен извлекать из нее личных выгод. Готовность пациентки ничего в этом не меняет, а только взваливает всю ответственность на врача. Ведь больная, как он должен знать, не ожидала другого механизма исцеления. После счастливого преодоления всех трудностей она часто сознается в своей фантазии, с которой начала лечение: если она будет себя хорошо вести, то под конец получит в награду нежность врача.

Для врача соединяются этические и технические мотивы, чтобы удержать его от ответной любви; он не должен терять из виду поставленную себе цель, чтобы женщина, ограниченная инфантильной фиксацией в своей способности любить, получила возможность свободно распоряжаться этой чрезвычайно ценной и важной функцией, не истратив ее во время лечения, а сохранив ее для реальной жизни на тот случай, если бы жизнь после лечения предъявила к ней такие требования. Он не должен разыгрывать с ней сцены собачьих гонок, при которых как приз выставляется венок, сплетенный из колбасы, и которые какой-нибудь шутник портит тем, что бросает на ипподром отдельный кусок колбасы. Собаки бросаются на него и забывают о гонках и о венке, манящем вперед, к победе. Я не стану утверждать, что врачу всегда легко держаться в этих предписанных ему этикой и техникой пределах, в особенности для молодого и свободного еще мужчины такая задача может оказаться очень тяжелой. Несомненно, что половая любовь составляет одно из главных содержаний жизни, соединение душевного и физического удовлетворения в любовном наслаждении является самым высшим содержанием ее. Все люди, за исключением немногих чудаков-фанатиков, и устраивают соответственно свою жизнь, только в науке стесняются это признать. С другой стороны, для мужчины мучительна роль отвергающего и отказывающего, когда женщина ищет любви, и от благородной женщины, сознающейся в своей страсти, исходит, несмотря на невроз и сопротивление, несравненное очарование. Не грубо-чувственное требование пациентки составляет искушение, оно действует скорее отталкивающим образом, и нужна большая терпимость, чтобы считаться с этим как с естественным феноменом. Более тонкие и сдержанные проявления желания женщины скорее являются опасными и могут заставить забыть технику и врачебный долг ради прекрасного переживания.

И все-таки уступка для аналитика исключается. Как высоко он ни ценит любовь, он еще выше должен поставить случай, дающий ему возможность поддержать пациентку в решающий момент ее жизни. Она должна научиться у него преодолению принципа наслаждения, отказу от близкого и доступного, но социально недопустимого удовлетворения в пользу более далекого, может быть, вообще не вполне достоверного, но психологически и социально безупречного. Для этого преодоления она должна пройти через самые первые периоды своего душевного развития и на этом пути приобрести то увеличение душевной свободы, которой сознательная душевная деятельность - в систематическом смысле - отличается от бессознательной.

Таким образом, психоаналитическому терапевту приходится вести борьбу по трем направлениям: с самим собой против сил, старающихся свести его с аналитического уровня; вне анализа против противников, оспаривающих значение сексуальных влечений и запрещающих ему пользоваться ими в его научной технике; в анализе против пациентов, которые сначала держат себя как противники, а затем демонстрируют имеющую власть переоценку сексуальной жизни и хотят пленить врача своей неукротимой - в социальном отношении - страстностью.

Публика, об отношении которой к психоанализу я говорил вначале, воспользуется вышеизложенным о любовном переносе как предлогом, чтобы обратить внимание света на опасности этой терапевтической методики. Психоаналитик знает, что работает с самым взрывчатым материалом и что должен соблюдать такую же осторожность и совестливость, как химик. Но разве химику запрещались когда-либо работы с нужными, благодаря их действию, взрывчатыми веществами из-за связанной с ними опасности? Замечательно, что психоанализу приходится завоевывать все свободы, уже давно предоставленные другим видам врачебной деятельности. Я не стою за то, чтобы безобидные методы лечения были оставлены. Они вполне достаточны для некоторых случаев, и в конце концов, человеческое общество так же мало нуждается в furor sanandi, как в каком-либо другом фанатизме. Но мнение, что психоневрозы должны устраняться при помощи операции с безобидными средствами, объясняется жестокой недооценкой происхождения этих болезней и их практического влияния. Нет, во врачебных мероприятиях всегда наряду с «medicina» будет место и для «ferrum», и для «ignis», а потому останется необходимым и правильный неослабленный психоанализ, который не боится оперировать с самыми опасными душевными движениями и распоряжаться ими для блага больного.

Согласно фрейдистской психоаналитической концепции развития, всякий человек рождается с врожденными сексуальными инстинктами. Внутренняя психическая инстанция - Оно - является наследственным фактором, а влияние внешней среды, общества обусловливает возникновение сознания и Сверх-Я. Оно и Сверх-Я, наследственность и внешняя среда давят на Я, причем влияния среды вытесняют сексуальные влечения, находясь с ними в антагонистических, противоречивых отношениях. Общество же выступает как источник всевозможных травм.

Из таких заключений вырастает теория развития как теория детских травм. Развитие личности рассматривается Фрейдом как совпадающее с психосексуальным. Особенности стадий последнего у ребенка (оральная, анальная, фаллическая, генитальная) обусловливают жизненную судьбу, тип характера и личности, а также разновидность нарушений психики (патологии, неврозы), жизненные проблемы и трудности у взрослого человека.

Каждый из этапов психосексуального развития характеризуется определенным способом проявления половой энергии (либидо) через эрогенные зоны, характерные для данного возраста. Если либидо удовлетворяется неадекватным образом, человек рискует остановиться на этой стадии и у него фиксируются определенные черты личности.

По мнению Фрейда, психосексуальная деятельность начинается в период кормления грудью, когда рот младенца становится эрогенной зоной - зоной удовольствия (оральная стадия). Таковой он остается на протяжении всей жизни человека, даже в зрелости наблюдаются остаточные проявления орального поведения: употребление жевательной резинки, обкусывание ногтей, курение, поцелуи, переедание, употребление алкоголя, оральный секс и т. п.

Все младенцы испытывают определенные трудности, связанные с отлучением от материнской груди, соски, рожка, потому что это лишает их соответствующего удовольствия, и чем больше эти трудности, тем сильнее концентрация либидо на оральной стадии. Если ребенок получал чрезмерную или недостаточную стимуляцию в младенчестве и произошла его фиксация на оральной стадии, то у него, как считал Фрейд, сформируется орально-пассивный тип личности . Он будет ждать от окружающего мира «материнского отношения» к себе, постоянно искать поддержки и одобрения, окажется чрезмерно зависимым и доверчивым.

Во вторую половину первого года жизни начинается вторая фаза оральной стадии - орально-агрессивная , или орально-садистская , когда у ребенка появляются зубы и кусание становится средством выражения недовольства и фрустрации, вызванной отсутствием матери или отсрочкой удовлетворения. Фиксация на этой стадии выражается у взрослых в таких чертах личности, как любовь к спорам, пессимизм, критические «покусывания», цинизм, склонность эксплуатировать других и доминировать над ними, чтобы удовлетворить собственные нужды.

При фиксации на оральной стадии формируются следующие черты личности: ненасытность, жадность, неудовлетворенность всем предлагаемым, стремление получать удовольствие от привычки курить, употреблять алкоголь, объедаться, быть словесно агрессивным, заниматься оральным сексом и т. п. Уже на данной стадии, согласно представлениям Фрейда, люди делятся на оптимистов и пессимистов.

С приучением к туалету основное внимание перемещается сначала на ощущения, имеющие отношения к дефекации (анальная стадия ), а позднее на те, что связаны с мочеиспусканием (уретральная фаза ). В этот период дети получают удовольствие от задерживания и выталкивания фекалий.

Фрейд показывал, что способ, которым родители приучают ребенка к туалету, оказывает влияние на его позднее личностное развитие. Если они ведут себя негибко, настаивая: «Сейчас же сходи на горшок», у ребенка возникает протест, тенденция «удержания», начинаются запоры, может сформироваться анально-удерживающий тип личности , которому присущи упрямство, скупость, пунктуальность, методичность, неспособность переносить беспорядок и неопределенность.

Родительская строгость в таком аспекте приводит также к тому, что возникает анально-выталкивающий тип , которому свойственны склонность к разрушению, беспокойство, импульсивность, даже садистская жестокость. Если родители поощряют своих детей регулярно опорожнять кишечник и хвалят их за это, то, по мнению Фрейда, развивается способность к самоконтролю, воспитывается позитивная самооценка и даже развиваются творческие силы.

Наконец, примерно в возрасте 4 лет эти частные влечения объединяются, начинает преобладать интерес к половым органам (фаллическая фаза ). Дети могут рассматривать свои половые органы, мастурбировать, проявлять заинтересованность в вопросах рождения и половых отношений, подсматривать за сексуальными отношениями родителей, испытывать сексуальные побуждения. Тогда же развивается комплекс Эдипа (или Электры у девочек), суть которого заключается в преимущественно положительном отношении к родителю противоположного пола и агрессивном поведении по отношению к родителю своего пола.

По мнению Фрейда, дети расстаются позднее с этими тенденциями из-за страха кастрации. В возрасте 5-7 лет мальчик подавляет, вытесняет из сознания свои сексуальные желания в отношении матери и начинает идентифицировать себя с отцом (перенимает его черты): осваивает нормы и модели мужского ролевого поведения, усваивает основные моральные нормы, т. е. формируется Сверх-Я как следствие преодоления эдипова комплекса. В случае чрезмерной любви, опеки мальчика со стороны матери, или неполной семьи, либо в случае материнской холодности, отчужденности мальчик испытывает затруднения в преодолении эдипова комплекса. В дальнейшей его жизни могут тогда проявиться психологические затруднения (синдром «маменькиного сынка», повышенная зависимость мальчика от матери, в результате чего мужчина даже не способен создать собственную семью, встретить свою любовь) или отклонения (синдром «Дон-Жуана», склонность к гомосексуализму, инцесту).

Девочки преодолевают комплекс Электры (по греческому мифу Электра уговаривает своего брата убить их мать и ее любовника и отомстить за смерть отца), подавляют тяготение к отцу и идентифицируются с матерью.

Взрослые мужчины с фиксацией на фаллической стадии ведут себя дерзко, хвастливо, опрометчиво, стремятся добиваться успеха, доказывать свою мужественность, что «они настоящие мужчины», через завоевание женщин, как это делал Дон-Жуан (проявляют фаллически-нарциссический характер ). У женщин фаллическая фиксация приводит к манере флиртовать, обольщать, к беспорядочным половым связям, к стремлению главенствовать над мужчиной, быть напористой и самоуверенной. Фаллическая фиксация обусловливает формирование у женщин истерического характера.

Неразрешенные проблемы эдипова комплекса расценивались Фрейдом как основной источник последующих невротических моделей поведения, особенно связанных с импотенцией, фригидностью, гомосексуализмом, инцестом, поиском партнера, который был бы «заменой» родителей. По мнению этого психолога, самые важные периоды в жизни ребенка завершаются до 5 лет: тогда и формируются главные структуры личности (уже сформированы структуры Я и Сверх-Я). Фаллической стадии соответствует зарождение таких черт, как самонаблюдение, благоразумие, рациональное мышление, утрирование социальных проявлений поведения, свойственных тому или иному полу.

Латентная стадия (5-12 лет) характеризуется снижением полового интереса, психическая инстанция Я полностью контролирует потребности Оно, энергия человека направлена на школьное обучение, освоение общечеловеческого опыта и культуры, различных форм поведения, свойственных данному полу, на установление дружеских отношений со сверстниками и взрослыми вне пределов семейного окружения.

В этот период ребенок начинает получать удовольствие от достижения успехов в том или ином виде деятельности (учебе, спорте, творчестве и т. п.). Чрезмерная фиксация на этой стадии обусловливает повышенную склонность к честолюбию, достижению успеха любой ценой, к карьеризму, формирует характер «трудоголика», для которого интересы, успехи в работе, карьере, бизнесе становятся главным содержанием жизни, а любовь, семья, дети, друзья и пр. смещаются на задний, скрытый, малозначимый план. Фиксация на латентной стадии обусловливает также формирование шизоидного характера.

С наступлением полового созревания начинается генитальная стадия сексуального развития, когда сексуальные влечения и интересы усиливаются и концентрируются на определенных представителях противоположного пола. По мнению Фрейда, все подростки в раннем подростковом возрасте проходят через «гомосексуальный период», предпочитают общество сверстников одного с ними пола и даже эпизодические гомосексуальные игры. Однако постепенно объектом энергии либидо становится партнер противоположного пола и начинается ухаживание. Увлечения юности обычно ведут к выбору брачного партнера и созданию семьи.

Генитальная стадия (12-18 лет) характеризуется возвращением детских сексуальных стремлений, все бывшие эрогенные зоны объединяются, и появляется стремление к нормальному сексуальному общению. Однако его осуществление может быть затруднено, и тогда возможны регрессии, возвраты к прежним стадиям развития: усиление агрессивных стремлений Оно, эдипова комплекса и стремлений к гомосексуальности.

Нормальное развитие, по Фрейду, происходит с помощью механизма сублимации, а развитие, протекающее благодаря механизмам вытеснения, регрессии или фиксации, порождает патологические характеры. Описаны два наиболее ярких типа характера, формирующихся на этой стадии: психическая гомосексуальность и нарциссизм.

Люди с психической гомосексуальностью не проявляют ее как половое извращение, а строят свою жизнь, предпочитая друзей и тесные связи в компаниях лиц своего пола семье, отдавая первенство дружбе и деятельности в кругу лиц своего пола.

Второй тип сексуального характера - нарциссизм, когда вся энергия либидо направляется человеком на самого себя. На самом себе, своих действиях и переживаниях концентрируется внимание. Главным становятся самоудовлетворенность и самодовольство.

При благоприятных обстоятельствах развитие завершается наступлением психологической зрелости , основными признаками которой являются:

• способность человека любить другого самого по себе, а не ради удовлетворения своих сексуальных потребностей;
• стремление человека проявлять себя в продуктивном труде, в создании чего-то нового и полезного для людей.

Но этой стадии достигает далеко не каждый человек; многие люди по различным причинам как бы «застревают» на предыдущих этапах. Фиксация на них представляет собой неспособность продвигаться от одной психосексуальной стадии к другой. Она приводит к чрезмерному выражению потребностей, характерных для того этапа, на котором произошла остановка, формируя характер и тип личности, специфические проблемы взрослой жизни.

Таким образом, переживания раннего детства играют критическую роль в формировании взрослой личности.

Фиксация может происходить как в результате фрустрации (когда психосексуальные потребности ребенка пресекаются родителями и не находят оптимального удовлетворения), так и в результате сверхзаботы со стороны родителей, когда те не дают ребенку самому управлять собой. В любом случае, по мнению Фрейда, возникает чрезмерное скопление либидо, что впоследствии, в зрелые годы, может выразиться в виде «остаточного поведения», специфического характера и специфических отклонений.

Фрейд и его последователи разработали подробную динамичную систему, в которой различные эмоциональные и психосоматические расстройства соотнесены со специфическими особенностями развития либидо и созревания.

Анна Фрейд, дочь Зигмунда Фрейда, изучала закономерности детского развития и отметила, что параллельно с сексуальным (оральная, анальная, фаллическая, латентная, пубертатная стадии) происходит соответствующее развитие агрессивности (кусание, выплевывание, схватывание рукой как оральная агрессивность, затем разрушение и жестокость, садизм - на анальной стадии, потом - властолюбие, хвастовство, зазнайство на фаллической, и все завершается дисоциальными проявлениями у подростков на пубертатной стадии).

Каждая фаза развития ребенка, по мнению А. Фрейд, есть результат разрешения конфликта между внутренними инстинктивными влечениями и ограничительными требованиями внешнего социального окружения. Нормальное детское развитие происходит скачками, не постепенно шаг за шагом, а вперед и снова назад, с прогрессивными и регрессивными процессами в их постоянном чередовании. Дети в своем развитии делают как бы два шага вперед и один назад. Оно рассматривается как процесс постепенной социализации ребенка, подчиняющийся закону перехода от удовольствия к реальности. Если поиск первого - внутренний принцип ребенка, то удовлетворение желаний зависит от внешнего мира, а в детстве - во многом от матери. Поэтому мать выступает первым законодателем для своих детей, и ее настроение, ее пристрастия и антипатии заметно влияют на их развитие. «Быстрее всего развивается то, что больше всего нравится матери и ею приветствуется» (А. Фрейд).

Ребенок остается незрелым до тех пор, пока его желания господствуют над ним, а решение об удовлетворении их или отказе принадлежит внешнему миру, родителям и другим людям. Стремление к удовлетворению своих желаний любой ценой исходя из принципа удовольствия может обусловить его асоциальное поведение. Лишь когда ребенок способен действовать по принципу реальности, учитывать требования социального окружения, анализировать и контролировать свои намерения и самостоятельно решать, нужно ли то или иное побуждение отклонить или превратить в действие, возможен его переход ко взрослому состоянию, Но следует учитывать, что продвижение к принципу реальности само по себе не гарантирует, что человек будет следовать социальным требованиям,

По мнению А. Фрейд, почти все нормальные элементы детской жизни, такие, например, как жадность, ревность, корысть, толкают ребенка в направлении асоциальности, И с помощью защитных механизмов психики некоторые инстинктивные желания, не одобряемые в обществе, вытесняются из сознания, другие переходят в свою противоположность (реакционные образования), направляются на иные цели (сублимация), переадресовываются другим людям (проекция). Так сложно и болезненно происходит социализация ребенка, включение его в жизнь общества.

Организация защитного процесса - это важная и необходимая составная часть развития Я. Развитие памяти, речи, мышления является необходимым условием для развития личности и социализации ребенка. Так, разумное мышление способствует пониманию взаимосвязи причины и следствия, а приспособление к требованиям общества и окружающего мира перестает быть простым подчинением: оно становится осознанным и адекватным. Становление принципа реальности и созревание мыслительных процессов - необходимые компоненты социализации, что открывает путь для новых ее механизмов (таких, как подражание, идентификация, интроекция), для выхода ребенка из семьи в школу, из школы в общественную жизнь, когда человек постепенно отказывается от личных преимуществ и учитывает интересы других людей, нормы морали и законы общества.

Фрейд признавал существование двух основных инстинктов - жизни и смерти, Первый из них, или Эрос, включают в себя все силы, служащие поддержанию жизни и продолжению рода. Наиболее важны сексуальные инстинкты и сексуальная энергия (либидо). Инстинкт смерти, или Танатос, лежит в основе всех проявлений жестокости, агрессии, убийств и самоубийств, всех вредных форм поведения, разрушающих здоровье и жизнь человека (пьянство, наркотики). Он подчиняется принципу энтропии, связан со стремлением сохранить динамическое равновесие! в результате чего всем живым существам присуще стремление вернуться в неопределенное состояние, из которого они вышли, а люди неосознанно стремятся к смерти. Данное положение Фрейда является спорным и многими психологами не признается.

Таким образом, человек с позиции психоанализа - это противоречивое, мучающееся, страждущее существо, поведение которого преимущественно определяется бессознательными факторами, несмотря на противодействие и контроль сознания. В результате этого человек - это часто еще и невротичное и конфликтное существо. Заслуга Фрейда состоит в том, что он привлек внимание ученых к серьезному изучению бессознательного в психике, впервые выделил и стал изучать внутренние конфликты личности.

Психоаналитическая теория Фрейда представляет собой пример психодинамического подхода к изучению поведения человека, когда считается, что неосознаваемые психологические конфликты контролируют это поведение.

Таблица 5.4.

Теория 3. Фрейда

Понимание человека	Человек - противоречивое биосоциальное сексуальное существо, внутри которого идет постоянная борьба между его бессознательными сексуальными желаниями, его сознанием и совестью, в результате чего он сам не знает, как поступит в следующий момент и почему совершит тот или иной поступок.
Личность	Личность - это целостная структура соотношения Оно, Я, Сверх-Я
Отношение к телу	Тело и психика взаимообусловлены, Тело - источник основной жизненной энергии, мотивов, инстинктов, влечений и соответственно проблем, личностных конфликтов, связанных с их удовлетворением. Телесные заболевания имеют психологическую природу, т, е. психика может влиять на тело. Телесные особенности понимаются как символы выражения психологических и личностных проблем.
Социальные отношения	Семья как модель общества. Здесь складываются отношения между индивидами (ребенок — мать, ребенок — отец, ребенок - другой ребенок), которые являются формообразующими для будущих социальных отношений. Выбор друзей, супруга, предпочтение того или иного начальника, образа жизни - все это задается первоначальными семейными отношениями и переживаниями. В социальных отношениях человек продолжает решать те проблемы, которые возникли в семейных связях.
Воля	Воля выступает как один из возможных источников защитных механизмов, т. е. волевое усилие направлено на работу с нежелательным симптомом, подавляет его.
Эмоции	Эмоциональная жизнь человека - основной источник для понимания подлинной мотивации. Сами эмоции являются: способами изменения напряжения, связанного с инстинктами; способами оценки удовольствия/неудовольствия; формами защиты. В основе любой отрицательной эмоции лежит подавленный аффект, порождающий тревогу. Фрейд в основном занимался отрицательными эмоциями как проявлениями бессознательных комплексов человека.
Интеллект	Интеллект - это орудие Я, орудие сознательной работы. Эмоциональная жизнь и связанные с ней мотивы доступны интеллектуальному рассмотрению, т. е. он может объяснять симптом, выявлять его истинную природу. Подлинное объяснение - это свобода от иллюзий, от мнимых ценностей. Любой аспект бессознательного может быть рассмотрен рационально. Развитие интеллекта - средство усиления Я, сознания, развития личности. Если Я сильное, то интеллект может быть использован для объяснения истинной природы симптомов, если слабое, то он дополнительный источник слабости, так как объяснения будут неправильными, искаженными.
Самость (подлинное Я)	Самость - это равновесное целое, единство всех структур личности. Отдельной субстанции самости нет. Подлинное Я всегда связано с телом.
Свобода человека	Свобода человека крайне ограничена, это иллюзия: все проявления человеческой активности (действия, мысли, чувства, стремления) подчиняются мощным бессознательным инстинктивным силам, в особенности сексуальным и агрессивным. Поведение человека больше подчинено не сознанию, а бессознательным мотивам, сути которых человек никогда не может узнать полностью.
Наследственность	Врожденная наследственная структура, бессознательное Оно составляет основу личностной структуры и развития. Психосексуальное развитие человека биологически, генетически обусловлено, хотя условия социальной среды в раннем детстве и могут очень сильно влиять на последующее развитие личности. Хотя Сверх-Я - продукт социального окружения, значение среды все-таки вторично по сравнению с первичностью биологически обусловленных инстинктов.
Изменчивость поведения	Личность взрослого человека сформирована опытом раннего детства, характеризуется тем, какой стадии психосексуального развития он достиг или на какой зафиксировался, и практически остается неизменной в зрелые годы. Под влиянием психотерапии могут происходить модификации поведения, но не коренное изменение структуры личности.
Познаваемость психики человека	Люди живут в субъективном мире чувств, эмоций, смыслов, которые являются причиной других явлений - действий, реакций, травм и т. п. Человек не выстраивает свое поведение осознанно; больше влияют неосознаваемые факторы, поэтому познаваемость психики достигается с трудом - благодаря научным методам.
Отношение к психотерапевтической помощи	Концепция Фрейда рассматривает психические расстройства как следствие психотравм и возникших бессознательных комплексов. Поведенческое расстройство возникает как результат конфликта между Оно и Сверх-Я, который не в состоянии разрешить сознание Я. Психоанализ как метод психотерапии является эффективным, индивидуальным интрапсихическим методом, направленным на поиск и нейтрализацию причин, вызвавших бессознательные комплексы и невротические симптомы, на оказание помощи в осознании самим пациентом причин, проявлений и путей преодоления невротических симптомов.

Каждый, кто начинает заниматься психоанализом, вначале, наверное, опасается трудностей, которые уготовят ему толкование мыслей больного и задача репродукции вытесненного. Но вскоре он будет расценивать эти трудности как незначительные, но взамен обретет убеждение, что единственные по-настоящему серьезные трудности встречаются при обращении с переносом.

Из ситуаций, которые здесь возникают, я хочу выхватить одну-единственную, четко описанную, — как из-за ее частоты и реальной значимости, так и из-за ее теоретического интереса. Я имею в виду случай, когда пациентка женского пола недвусмысленными намеками дает понять или говорит об этом открыто, что, подобно любой другой смертной женщине, влюбилась в анализирующего ее врача. Эта ситуация имеет как свои неприятные и комичные стороны, так и серьезные; она также настолько запутана и разнообразно обусловлена, столь неизбежна и трудноразрешима, что ее обсуждение давно удовлетворило бы жизненную потребность аналитической техники. Но так как мы сами не всегда избавлены от ошибок, над которыми насмехаемся у других, то до сих пор не очень-то настаивали на выполнении этой задачи. Мы снова и снова сталкиваемся здесь с обязанностью не разглашать врачебную тайну, без которой в жизни нельзя обойтись, но которая ни к чему в нашей науке. Поскольку психоаналитическая литература принадлежит также к реальной жизни, здесь получается неразрешимое противоречие. Недавно в одном месте я пренебрег секретностью и намекнул, что такая же ситуация с переносом затормозила развитие психоаналитической терапии в ее первые десять лет 1.

1 «Об истории психоаналитического движения» (1914[d]). [Это относится к затруднениям Брейера, связанным с переносом, в случае Анны О. (1895d).]

Для благовоспитанного дилетанта — каковым, пожалуй, является для психоанализа идеальный культурный человек — любовные истории со всем остальным несопоставимы; они, так сказать, из другой оперы и не терпят никакого другого к себе отношения. Если, стало быть, пациентка влюбилась в врача, то он подумает, что в таком случае имеются только два выхода: более редкий, что все условия допускают законное объединение обоих на долгое время, и более частый, что врач и пациентка разойдутся и прекратят начатую работу, которая должна была послужить выздоровлению, как нарушенную стихийным бедствием. Разумеется, допустим и третий выход, который вроде бы даже совместим с продолжением лечения, установление незаконных и недолговечных любовных отношений; но, пожалуй, его делают невозможным гражданская мораль, равно как и звание врача. Тем не менее дилетант попросил бы себя успокоить как можно более ясным заверением аналитика, что этот третий случай полностью исключен. Очевидно, что точка зрения психоаналитика должна быть другой.

Представим второй случай выхода из обсуждаемой ситуации, когда врач и пациентка расстаются после того, как пациентка влюбилась во врача; лечение прекращается. Но состояние пациентки вскоре делает необходимой вторую аналитическую попытку у другого врача; и тут выясняется, что пациентка чувствует себя влюбленной также и в этого второго врача, и точно так же, когда лечение прекращается и начинается новое, она влюбляется в третьего и т. д. Этот со всей определенностью возникающий факт, составляющий, как известно, одно из оснований психоаналитической теории, может найти два применения: одно для анализирующего врача, другое — для нуждающейся в анализе пациентки.

Для врача он означает ценное разъяснение и хорошее предостережение по поводу лежащего у него наготове контрпереноса. Он должен сознавать, что влюбленность пациентки обусловлена аналитической ситуацией и не может быть приписана достоинствам его персоны, что, стало быть, у него нет оснований гордиться таким «завоеванием », как это назвали бы

1 [Вопрос о «контрпереносе» Фрейд затронул еще в своем докладе на Нюрнбергском конгрессе (1910d). Он возвращается к нему еще раз ниже, с. 225 и с. 228—229. Помимо этих пассажей, в других опубликованных произведениях Фрейда эта проблема в явном виде нигде больше не обсуждается.]

вне анализа. И никогда не мешает об этом напомнить. Для пациентки же получается альтернатива: она должна либо отказаться от психоаналитического лечения, либо смириться с влюбленностью во врача как неизбежной судьбой 1.
Я не сомневаюсь в том, что родственники пациентки с такой же решительностью будут высказываться за первую из обеих возможностей, как анализирующий врач за вторую. Но я думаю, что это случай, в котором нельзя уступать решение нежной — или скорее эгоистично ревнивой — заботе родственников. Решающее значение должен был иметь интерес больной. Однако любовь родственников не может излечить невроз. Психоаналитику не стоит себя навязывать, но он может представить себя незаменимым для оказания определенных услуг. Кто в качестве родственника разделяет позицию Толстого по отношению к этой проблеме, пусть продолжает безмятежно владеть своей женой или дочерью, но должен постараться стерпеть, что у нее сохранится также невроз и с ним связанное нарушение ее любовной способности. В конце концов, это такой же случай, как и случай гинекологического лечения. Впрочем, ревнивый отец или супруг глубоко заблуждается, полагая, что пациентка избежит влюбленности во врача, если для преодоления ее невроза изберет другое лечение, отличное от аналитического. Различие скорее будет лишь в том, что такая влюбленность, которой уготовано остаться невыраженной и непроанализированной, никогда не внесет того вклада в выздоровление больной, которого добился бы от нее анализ.

Мне стало известно, что отдельные врачи, которые практикуют анализ, зачастую 2 подготавливают пациентов к появлению любовного переноса или даже просят их «влюбиться только во врача, чтобы анализ продвигался успешно». Мне " непросто представить себе более несуразную технику. Этим лишают феномен убедительного свойства спонтанности и подготавливают самому себе с трудом устраняемые затруднения 3.

1 То, что перенос может выражаться в других и менее нежных чувствах, известно и не нуждается в обсуждении в этой статье. [См. работу «О динамике переноса» (1912b).]
2 [Вместо этого слова только в первом издании стоит: «заблаговременно».]
3 [Только в первом издании этот абзац, носящий характер вставки, набран петитом.]

Вначале, правда, не кажется, что из влюбленности в переносе может возникнуть что-то полезное для лечения. Пациентка, даже самая покладистая до сих пор, вдруг утратила понимание и интерес к лечению, ни о чем другом говорить и слышать не хочет, кроме как о своей любви, на которую она требует ответа; она отказалась от своих симптомов или ими пренебрегает, более того, она объявляет себя здоровой. Происходит полное изменение сцены, как будто игра сменяется неожиданно вторгающейся действительностью, подобно тому, как во время театрального представления раздается пожарная тревога. Тому, кто в качестве врача переживает это впервые, нелегко сохранить аналитическую ситуацию и избежать заблуждения, что лечение действительно завершилось.

Немного поразмыслив, затем разбираешься в этом. Прежде всего вспоминаешь о подозрении, что все, что мешает продолжению лечения, может быть выражением сопротивления1. К проявлению бурных любовных требований, несомненно, во многом причастно сопротивление. Ведь признаки нежного переноса были уже давно заметны у пациентки, а ее уступчивость, ее согласие со всеми объяснениями анализа, ее прекрасное понимание и смышленость, которые она проявляла при этом, разумеется, можно было отнести на счет такой ее установки в отношении врача. Теперь все это словно ветром сдуло; больная стала совершенно неблагоразумной, она словно растворяется в своей влюбленности, и эта метаморфоза регулярно происходила в определенный момент, именно тогда, когда ей нужно было признать или вспомнить особенно неприятный и вытесненный фрагмент из истории ее жизни. Стало быть, влюбленность существовала давно, но теперь сопротивление начинает ею пользоваться, чтобы воспрепятствовать продолжению лечения, чтобы отвлечь весь интерес от работы и чтобы поставить анализирующего врача в неловкое положение.

Если присмотреться, то в ситуации можно выявить также влияние осложняющих мотивов, отчасти таких, которые

1 [Еще категоричнее Фрейд это утверждал еще в первом издании «Толкования сновидений» (1900а), Studienausgabe, т. 2, с. 495. Однако в 1925 году он добавил к тому пассажу пространное примечание, в котором разъясняет его смысл и уточняет предыдущую формулировку.]

присоединяются к влюбленности, отчасти же — особых выражений сопротивления. К мотивам первого рода относятся стремление пациентки убедиться в своей неотразимости, подорвать авторитет врача, принизив его до положения возлюбленного, и все, что прельщает в качестве побочной выгоды при любовном удовлетворении. По поводу сопротивления можно предположить, что оно иногда пользуется объяснением в любви как средством, чтобы испытать строгого аналитика, после чего в случае своей уступчивости ему следовало бы ожидать строгого внушения. Но прежде всего создается впечатление, что сопротивление в качестве agent provocateur усиливает влюбленность и преувеличивает готовность отдаться, чтобы затем тем убедительнее оправдать действие вытеснения, ссылаясь на опасности подобной распущенности. Вся эта мишура, которой в более чистых случаях может и не быть, как известно, рассматривалась Альф. Адлером как сущность всего процесса 1.

Но как должен вести себя аналитик, чтобы не потерпеть неудачи из-за такой ситуации, если для него несомненно, что, несмотря на этот любовный перенос и на протяжении всего времени, пока он существует, лечение нужно продолжить?

Теперь, настоятельно подчеркивая общепринятую мораль, я мог бы легко постулировать, что аналитик никогда и никоим образом не должен принимать или отвечать на предлагаемую ему нежность. Скорее, он должен признать момент подходящим для того, чтобы отстоять перед влюбленной женщиной нравственное требование и необходимость отказа и добиться от нее, чтобы она отступилась от своего желания и, преодолев животную часть своего «я>>, продолжила аналитическую работу.

Но я не исполню этих ожиданий ни в первой, ни во второй их части. В первой части, потому что я пишу не для клиентов, а для врачей, которые должны бороться с серьезными трудностями, и, кроме того, еще потому, что могу здесь свести моральное предписание к его истокам, то есть к целесообразности. На этот раз я, к счастью, способен, не меняя результатов, заменить требование морали соображениями аналитической техники.

1 [Ср. Adler (1911, 219).]

Но еще решительнее я отрекусь от второй части указанного ожидания. Призывать к подавлению влечения, к отказу от удовлетворения и к сублимации, как только пациентка призналась в своем любовном переносе, означало бы поступать не аналитически, а безрассудно. Это было бы подобно тому, как если бы искусственными заклинаниями пожелали вызвать духа из преисподней, а затем, ни о чем его не спросив, отправили бы его обратно. Ведь в таком случае всего лишь довели бы вытесненное до сознания, чтобы, испугавшись его, вытеснить его по-новому. Да и относительно успеха подобного образа действий не нужно обманываться. Как известно, утонченными оборотами речи со страстями мало что можно поделать. Пациентка только почувствует пренебрежение и не упустит возможности за него отомстить.

Так же мало я могу советовать избрать средний путь, который кому-то покажется наиболее благоразумным и состоит в том, что врач утверждает, что отвечает на нежные чувства пациентки, и при этом уклоняется от всех физических проявлений этой нежности, пока не сможет направить отношения в более спокойное русло и поднять их на более высокую ступень. Я должен возразить против такого выхода из положения, указав, что психоаналитическое лечение основано на правдивости. В этом заключена значительная часть его воспитательного воздействия и его этической ценности. Опасно покидать этот фундамент. Кто хорошо освоился с аналитической техникой, тот вообще больше не прибегает ко лжи и обману, обычно необходимым врачу, и, как правило, себя выдает, если иной раз пытается это сделать из лучших намерений. Поскольку от пациента требуют самой строгой правдивости, то ставишь на карту весь свой авторитет, если предоставляешь ему возможность поймать себя на том, что отступаешь от правды. Кроме того, попытка позволить себе откликнуться на нежные чувства пациентки не совсем безопасна. Человек не настолько хорошо владеет собой, чтобы однажды вдруг не зайти дальше, чем намеревался. Поэтому я считаю, что нельзя отрекаться от безучастности, которую приобрели благодаря подавлению контрпереноса.

Я также уже дал понять, что аналитическая техника наказывает врачу не давать нуждающейся в любви пациентке требуемого удовлетворения. Лечение должно проводиться в условиях абстиненции 1; под этим я не имею в виду просто физическое лишение и не лишение всего, чего жаждут, ибо этого, наверное, не вытерпел бы ни один больной. Но я хочу выдвинуть принцип, что у больных нужно сохранять потребность и страстное желание в качестве сил, побуждающих к работе и изменению, и надо остерегаться успокаивать их суррогатами. Ведь ничего другого, кроме суррогатов, предложить и нельзя, поскольку больная вследствие своего состояния, пока не устранены ее вытеснения, получить настоящее удовлетворение не способна.

Признаемся, что принцип, согласно которому аналитическое лечение должно проводиться в условиях лишения, выходит далеко за рамки рассматриваемого здесь отдельного случая и требует подробного обсуждения, благодаря которому должны быть очерчены границы его применимости 2. Однако мы не хотим этого делать сейчас и по возможности будем строго придерживаться ситуации, из которой мы исходили. Что произошло бы, если бы врач поступил иначе и, скажем, воспользовался бы предоставленной друг другу свободой, чтобы ответить на любовь пациентки и удовлетворить ее потребность в нежности?

Если при этом он, должно быть, руководствовался расчетом, что подобной любезностью он обеспечит себе власть над пациенткой и таким образом подвигнет ее решать задачи лечения, то есть навсегда избавит ее от невроза, то опыт должен был бы ему показать, что он просчитался. Пациентка достигла бы своей цели, а он своей — никогда. Между врачом и пациенткой лишь снова произошло бы то, о чем рассказывается в веселой истории о пасторе и страховом агенте. К неверующему и тяжелобольному страховому агенту по настоянию родственников приводят благочестивого мужа, который перед смертью должен обратить его в веру. Беседа длится так долго, что ждущие обретают надежду. Наконец, дверь комнаты больного распахивается. Неверующий в веру не обращен,

1 [Фрейд впервые открыто обсуждает здесь техническую рекомендацию, согласно которой лечение должно проводиться в условиях абстиненции, то есть то, что вошло в психоаналитическую литературу как «правило абстиненции».]
2 [Фрейд еще раз затронул эту проблему в своей работе, прочитанной на Будапештском конгрессе (1919а).]

но пастор уходит застрахованный 1.

Было бы большим триумфом для пациентки, если бы ее любовные притязания нашли ответ, и полным провалом — для лечения. Больная достигла бы того, к чему стремятся все больные в анализе: отыграть, повторить в жизни нечто такое, что она должна только вспомнить, когда ей нужно воспроизвести и сохранить в психической области психический материал 2. В дальнейшем течении любовных отношений она продемонстрировала бы все торможения и патологические реакции своей любовной жизни, при этом их коррекция не была бы возможной, а неприятное переживание закончилось бы раскаянием и значительным усилением ее склонности к вытеснению. Любовная связь делает недейственным аналитическое лечение; соединение того и другого — абсурд.

Стало быть, удовлетворение любовного требования пациентки столь же губительно для анализа, как и его подавление. Путь аналитика совершенно иной, для него нет образца в реальной жизни. Аналитик не уклоняется от любовного переноса, не отгоняет его и не отбивает к нему охоту у пациентки; точно так же он стойко воздерживается от любых на него ответов. Он придерживается любовного переноса, но относится к нему, как к чему-то нереальному, как к ситуации, которую нужно пережить в процессе лечения, которую нужно свести к ее бессознательным первоисточникам и которая должна помочь довести до сознания больной самое сокровенное в ее любовной жизни, чтобы оно было ей подвластно. Чем больше ему кажется, что он сам неуязвим для всякого искушения, тем скорее он сможет извлечь из ситуации ее аналитическое содержание. Пациентка, сексуальное вытеснение которой все же не устранено, а лишь отодвинуто на задний план, в таком случае почувствует себя достаточно уверенной, чтобы проявить все условия любви, все фантазии своего сексуального стремления, все особенности своей влюбленности, и, отталкиваясь от них, сама откроет путь к инфантильным обоснованиям своей любви.

Однако у одного класса женщин эта попытка сохранить любовный перенос для аналитической работы, не удовлетворяя его, окажется неудачной.

1 [Эта притча упоминается также в «Вопросе о дилетантском анализе» (1926e).]
2 См. предыдущую статью «Воспоминание... » и т. д. .

Это женщины с необузданной страстностью, не терпящей никаких суррогатов, дети природы, не желающие брать психическое вместо материального, которым, по словам поэта, доступна только «логика супа с аргументами фрикаделек» 1. С такими людьми оказываешься перед выбором: либо проявить взаимность, либо навлечь на себя всю неприязнь отвергнутой женщины. Но ни в том, ни в другом случае нельзя соблюсти интересы лечения. Приходится безуспешно ретироваться и можно, скажем, задуматься над проблемой: каким образом способность к неврозу сочетается со столь непреклонной потребностью в любви.

Способ, которым постепенно подводят к аналитическому пониманию других, менее агрессивных влюбленных, возможно, у многих аналитиков окажется одинаковым. Прежде всего подчеркивают несомненную причастность к этой «любви» сопротивления. Настоящая влюбленность сделала бы пациентку уступчивой и повысила бы ее готовность решать проблемы своего случая просто по причине того, что этого требует любимый мужчина. Такая влюбленность охотно избрала бы путь через завершение лечения, чтобы сделать себя ценной для врача и подготовить реальность, в которой любовная склонность могла бы найти свое место. Вместо этого пациентка показывает себя упрямой и непослушной, отбросила от себя весь интерес к лечению и явно не испытывает также почтения к глубоко обоснованным убеждениям врача. Стало быть, она продуцирует сопротивление в форме проявления влюбленности и, кроме того, без тени сомнения делает так, что тот оказывается в ситуации так называемой мельницы 2. Ибо если он отклоняет ее любовь, к чему его вынуждают долг и разумение, то она может изображать из себя отвергнутую и в таком случае из мстительности и горькой обиды не даст ему себя вылечить, как она делает это теперь вследствие мнимой влюбленности.

Вторым аргументом против подлинности этой любви является утверждение, что она не содержит в себе ни одной новой черты, проистекающей из нынешней ситуации, а сплошь состоит из повторений и оттисков прежних, также инфантильных реакций.

1 [Гейне, «Бродячие крысы».]
2 [Ситуация при игре в карты, когда из-за неудачного расклада игрок лишается, казалось бы, гарантированного выигрыша и не может никак повлиять на игру. — Прим. перев.]

И врач берется это доказать при помощи детального анализа любовного поведения пациентки.

Если к этим аргументам добавляют еще необходимую меру терпения, то, как правило, трудную ситуацию удается преодолеть и продолжить работу либо с ослабленной, либо с «опрокинутой » влюбленностью, цель которой в таком случае состоит в выявлении инфантильного выбора объекта и опутывающих этот выбор фантазий. Но мне хотелось бы критически осветить упомянутые аргументы и поднять вопрос, говорим ли мы этим пациентке правду или в своем бедственном положении прибегли к недомолвкам и искажениям. Другими словами: действительно ли влюбленность, проявляющуюся в аналитическом лечении, нельзя назвать реальной?
Я думаю, что мы сказали пациентке правду, однако не всю, не заботясь о последствиях. Из двух наших аргументов первый — более веский. Доля сопротивления в любви-переносе бесспорна и очень значительна. Но все-таки не сопротивление создало эту любовь, оно находит ее, пользуется ею и преувеличивает ее проявления. Неподдельность феномена не ослабляется также и сопротивлением. Наш второй аргумент гораздо слабее; верно, что эта влюбленность состоит из новых изданий старых черт и повторяет инфантильные реакции. Но это — существенная особенность всякой влюбленности. Не бывает влюбленности, которая не повторяла бы инфантильного образца. Именно то, что составляет ее навязчивый характер, напоминающий нечто патологическое, происходит от ее инфантильной обусловленности. Вероятно, любовь-перенос имеет еще меньшую степень свободы, чем та, что случается в жизни и которую называют нормальной, позволяет еще более отчетливо распознать зависимость от инфантильного образца, оказывается менее податливой и способной к модификациям, но это и все, причем не самое главное. На каком основании следует говорить о подлинности любва? На основании ее дееспособности, ее пригодности для осуществления любовной цели? В этом пункте любовь-перенос, по-видимому, не уступает ни одной другой; создается впечатление, что от нее всего можно добиться.

Итак, сделаем краткие выводы: мы не вправе оспаривать у влюбленности, проявляющейся в аналитическом лечении, характер «настоящей» любви. Если она кажется не очень нормальной, то это вполне объясняется тем обстоятельством, что и обычная влюбленность вне аналитического лечения напоминает скорее ненормальные, чем нормальные душевные феномены. Тем не менее она отличается несколькими чертами, которые обеспечивают ей особое положение. Она 1) спровоцирована аналитической ситуацией, 2) доведена до крайности сопротивлением, господствующим в этой ситуации, и 3) в значительной степени не принимает в расчет реальность, она более неразумна, более беспечна, более слепа в оценке любимого человека, чем при нормальной влюбленности. Но мы не вправе забывать, что именно эти отклоняющиеся черты и составляют сущность влюбленности.

Для действий врача наиболее важной является первая из трех упомянутых особенностей любви-переноса. Он выманил эту влюбленность, применив аналитический метод к излечению невроза; она является для него неизбежным результатом врачебной ситуации, подобным физическому обнажению больного или сообщению жизненно важной тайны. Тем самым для него является несомненным, что он не вправе извлекать из нее никакой личной выгоды. Готовность пациентки ничего здесь не меняет, а только перекладывает всю ответственность на его собственную персону. Ведь больная, как он должен знать, ни к какому другому механизму излечения не была подготовлена. После благополучного преодоления всех трудностей она часто признается в фантазии-ожидании, с которой приступила к лечению: если она будет вести себя хорошо, то в конце будет вознаграждена ласковостью врача.

Для врача этические мотивы соединяются тут с техническими, чтобы удержать его от предоставления любви больной. Он должен держать перед глазами цель — чтобы женщина, любовная способность которой сдержана инфантильными фиксациями, стала свободно распоряжаться этой бесценной и важной для нее функцией, но не растратила бы ее во время лечения, а держала бы наготове для реальной жизни, если та обращается к ней после лечения с этими требованиями. Он не должен разыгрывать с ней сцену собачьих бегов, где в качестве приза выставлен венок из колбас и где некий шутник портит все дело, бросив на беговую дорожку отдельную колбасу. Собаки набрасываются на нее, забывая о гонке и о маячащем вдали венке для победителя. Я не хочу утверждать, что врачу всегда будет легко удерживаться в пределах границ, предписанных ему этикой и техникой. Особенно молодому и пока еще не связанному прочными узами мужчине эта задача может показаться тяжелой. Несомненно, половая любовь составляет одно из основных содержаний жизни, и объединение душевного и телесного удовлетворения в любовном наслаждении является прямо-таки одной из ее кульминаций. Все люди, вплоть до немногих взбалмошных фанатиков, знают об этом и в соответствии с этим устраивают свою жизнь; и только в науке стесняются это признать. С другой стороны, мужчине приходится играть неприятную роль отвергающего и отказывающего, когда женщина пытается добиться любви, и от благородной женщины, признающейся в своей страсти, несмотря на невроз и сопротивление, исходит несравнимое очарование. Искушает не грубое чувственное требование пациентки. Оно действует скорее отталкивающе, и нужно призвать всю терпимость, чтобы отнестись к нему как к естественному феномену. Пожалуй, более тонкие и це-лезаторможенные желания-побуждения женщины приносят с собой опасность позабыть про технику и задачу врача ради прекрасного переживания.

И все же уступка для аналитика исключена. Как бы высоко ни ценил он любовь, еще выше он должен ставить то, что у него есть возможность поднять свою пациентку над важнейшей ступенью в ее жизни. Она должна у него научиться преодолению принципа удовольствия, отказу от напрашивающегося, но социально неприемлемого удовлетворения ради удовлетворения более отдаленного, возможно, вообще негарантированного, но в психологическом и социальном отношении безупречного. В целях этого преодоления она должна пройти через доисторические времена своего душевного развития и на этом пути обрести тот прибавок душевной свободы, благодаря которому сознательная душевная деятельность — в системном значении — отличается от бессознательной 1.

Таким образом, аналитик-психотерапевт должен вести борьбу на три фронта: внутри себя — с силами, которым

1 [Это различие разъясняется в работе «Некоторые замечания о понятии бессознательного в психоанализе» (1912g), Studienausgabe, т. 3, с. 35-36.]

хочется низвергнуть его с аналитического уровня, вне анализа — с противниками, которые оспаривают значение сексуальных движущих сил и запрещают ему использовать их в своей научной технике, и в анализе — со своими больными, которые сначала ведут себя как противники, но затем обнаруживают господствующую у них переоценку сексуальной жизни и хотят захватить в плен врача своей социально необузданной страстностью.

Дилетанты, об отношении которых к психоанализу я говорил вначале, несомненно, воспользуются также и этими рассуждениями о любви-переносе в качестве повода, чтобы обратить внимание общества на опасность этого терапевтического метода. Психоаналитик знает, что работает с самыми взрывоопасными силами и требует такой же осторожности и добросовестности, что и химик. Но разве химику когда-нибудь запрещалось заниматься нужными из-за их действия взрывчатыми веществами по причине того, что они небезопасны? Удивительно, что психоанализу приходится заново завоевывать все лицензии, которые давно уже признаны за другими видами врачебной деятельности. Разумеется, я не выступаю за то, что нужно отказываться от безобидных лечебных методов. В некоторых случаях их бывает достаточно, и в конце-то концов, человеческое общество может столь же мало нуждаться в furor sanandi 1, как и в каком-либо другом фанатизме. Но когда полагают, что психоневрозы нужно одолевать, оперируя безобидными средствами, это означает, что с точки зрения их происхождения и практического значения эти нарушения грубо недооценивают. Нет, в действиях врача наряду с medicina всегда останется место для ferrum и для ignis 2, и поэтому нельзя будет обойтись также и без неослабленного, по всем правилам искусства проводимого психоанализа, который не боится орудовать самыми опасными душевными побуждениями и распоряжаться ими на благо больного.

1 [Излечении страстей (лат.).]
2 [Намек на изречение, приписываемое Гиппократу: «То, что нельзя вылечить лекарством, излечивают ножом; то, что не лечит нож, излечивают каленым железом; но то, что нельзя излечить огнем, надо считать неизлечимым». «Афоризмы», VII, 87, в книге Гиппократа «Мысли о здоровых и больных людях и врачевании», 1927, 32. Однако ответственный редактор этого издания, А. Закк, добавляет, что подлинность этого афоризма сомнительна.]

Перевод А. М. Боковикова

Заметки о любви-переносе

Чарльз Дарвин: любовь как фактор естественного отбора

1809–1882

«У птиц это соперничество часто представляет более мирный характер. Все, кто интересовался этим предметом, считают, что у многих видов самцы сильно , привлекая самок своим пением. У гвианского горного дрозда, райской птицы и у некоторых других птиц самцы и самки слетаются в одно место; самцы по очереди тщательно распускают напоказ свои ярко окрашенные перья и проделывают странные телодвижения перед самками, которые остаются зрительницами, пока не выберут себе самого привлекательного партнера. Те, кому случалось близко наблюдать нравы птиц в неволе, очень хорошо знают, что они нередко обнаруживают индивидуальное предпочтение и неприязнь; так, сэр Р. Херон (R. Heron) сообщает об одном пестром павлине, который особенно привлекал всех своих пав».

Чарльз Дарвин, «Происхождение видов»

Дарвин считал, что любовь является элементом полового отбора. Эта для традиционного викторианского общества, ведь она гласила, что женщина выбирает себе партнера, а не наоборот. По мнению Дарвина, самцы борются за внимание самок всеми возможными способами. В результате в ходе эволюции у них закрепляются необходимые для победы признаки и черты характера. Например, большие рога у самцов оленей или пышный хвост у павлинов - все, что может привлечь самку. У людей примерно так же: любовь возникает, когда партнер обладает , которые делают его привлекательным кандидатом для моногамных отношений. В свою очередь, эти качества (вроде верности и доброты) появились в результате полового отбора.

Супругой Дарвина стала его кузина Эмма Веджвуд. Некоторые аспекты их личной жизни косвенно упоминались в трудах ученого. К примеру, Дарвин писал, что отношения между близкими по крови родственниками могут закончиться болезненным и слабым потомством. К этому выводу он пришел в результате личной трагедии: трое детей Дарвинов погибли в раннем возрасте.

Фридрих Энгельс: любовь как взаимное уважение

1820–1895

«Современная половая любовь существенно отличается от простого полового влечения, от эроса древних. Во-первых, она предполагает у любимого существа взаимную любовь, в этом отношении женщина находится в равном положении с мужчиной, тогда как для античного эроса отнюдь не всегда требовалось ее согласие. Во-вторых, сила и продолжительность половой любви бывают такими, что невозможность обладания и разлука представляются обеим сторонам великим, если не величайшим несчастьем, они идут на огромный риск, даже ставят на карту свою жизнь, чтобы только принадлежать друг другу, что в древности бывало разве только в случаях нарушения супружеской верности. И наконец, появляется новый нравственный критерий для осуждения и оправдания половой связи: спрашивают не только о том, была ли она брачной или внебрачной, но и о том, возникла ли она по взаимной любви или нeт».

Фридрих Энгельс, «Происхождение семьи, частной собственности и государства»

В своем opus magnum Энгельс связывает происхождение моногамного брака с появлением частной собственности, которая, в свою очередь, стала основой капиталистического государства. По мнению Энгельса, любовь, на которой строятся супружеские отношения в католическом или протестантском обществе, отличается от настоящих чувств. В этом случае она выступает как одна из пристойных причин для заключения брака - сделки о перераспределении собственности. В результате возникает очередная патриархальная семья. Будущее же - за «индивидуальной половой любовью», в основе которой подлинные чувства, страсть и свобода выбора, а не меркантильность родственников. Такая любовь предполагает равенство партнеров и взаимное уважение, что было достаточно дерзкой мыслью в эпоху начала борьбы за равные .

Фридрих Энгельс и сам придерживался философии свободы выбора. В 40-х годах XIX века он познакомился с сестрами Мэри и Лиззи Бернс. Мэри стала его гражданской партнершей: Энгельс жил с ней примерно 20 лет, а официально они поженились всего лишь за несколько часов до ее смерти. Отношения со второй сестрой Бернс развивались по схожему сценарию: 15 лет совместной жизни и регистрация брака перед смертью возлюбленной.

Зигмунд Фрейд: любовь как половое влечение

1856–1939

«Гениталии не проделали вместе со всем человеческим телом развития в сторону эстетического совершенствования, они остались животными, и поэтому и любовь в основе своей и теперь настолько же животна, какой она была испокон веков. Любовные влечения с трудом поддаются воспитанию, их воспитание дает то слишком много, то слишком мало. То, что стремится из них сделать культура, недостижимо; оставшиеся без применения возбуждения дают себя знать при активных половых проявлениях в виде неудовлетворенности».

Зигмунд Фрейд, «Очерки по психологии сексуальности»

Любовь, по Фрейду, похожа на психическое заболевание: психиатр изучает ее через симптомы и причины. По мнению Фрейда, в основе любых отношений и любви лежит «либидо» - бессознательное сексуальное влечение человека, которое он стремится реализовать. Все романтические чувства - всего-навсего желание половой близости. Это легло в основу теорий психоанализа и психосексуальных фаз развития личности.

Но в жизни Фрейд был менее категоричен. Со своей единственной женой Мартой Бернейс он познакомился в 1882 году. Прежде чем пожениться, влюбленные четыре года вели переписку - за это время Фрейд отправил около 900 любовных писем. По словам его биографов, письма психиатра вполне могли вписаться в сентиментальные романы. Однако некоторые исследователи считают, что Марта не была его единственной женщиной. Фрейду приписывают интрижку с сестрой своей жены Минной, которая часто сопровождала супружескую пару. Противники этих слухов считают, что нравы того времени не позволили бы психиатру так себя вести.

Эрих Фромм: любовь как работа над собой

1900–1980

«Зависть, ревность, честолюбие, любой вид жадности - это страсти; любовь - это действие, реализация человеческой силы, которая может быть реализована только в свободе и никогда в принуждении.

Любовь - это активность, а не пассивный аффект, это помощь, а не увлечение. В наиболее общем виде активный характер любви можно описать посредством утверждения, что любовь значит прежде всего давать, а не брать».

Эрих Фромм, «Искусство любить»

Немецкий социолог оспаривает распространенное мнение о том, что любовь - это просто сентиментальное чувство, увлечение, возникающее в результате счастливого стечения обстоятельств. По мнению Фромма, это псевдолюбовь, которую навязывают романтические фильмы и книги. Псевдовлюбленные не работают над своими отношениями, они в итоге становятся деструктивными и часто заканчиваются неудачей. Настоящую же любовь может познать только зрелый человек, который умеет любить. Это чувство не может появиться внезапно, потому что любовь требует длительной работы над собой.

Со своей первой женой, Фридой Рейхманн, Фромм познакомился на курсах по психоанализу брака. Несмотря на то что их отношения были плодотворными в профессиональном плане, супруги прожили вместе всего четыре года. После официального развода Фромм сразу же женился на фотокорреспонденте Хенни Гурланд. Девушка страдала от ревматического артрита и по совету врачей перебралась в Мексику, чтобы пройти курс лечения радиоактивными источниками. Ради нее Фромму пришлось пожертвовать научной карьерой, но лечение продлило жизнь Хенни только на три года. После смерти жены Фромм был очень подавлен, но все же решился на третий брак. С Аннис Фримен он прожил 27 лет - до самой смерти.