Главная » Военные » Жан-Жак Руссо: основные идеи. Жан-Жак Руссо: биография, цитаты

Жан-Жак Руссо: основные идеи. Жан-Жак Руссо: биография, цитаты

Жан Жак Руссо

Об Общественном договоре, или Принципы политического Права

Перевод с франц. А.Д. Хаютина и В.С. Алексеева-Попова.

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Этот небольшой трактат извлечен мною из более обширного труда (1), который я некогда предпринял, не рассчитав своих сил, и давно уже оставил. Из различных отрывков, которые можно было извлечь из того, что было написано, предлагаемый ниже - наиболее значителен, и, как показалось мне, наименее недостоин внимания публики. Остальное уже более не существует.

________________

* Мы расскажем о справедливых законах, основанных на договоре. Верг.[илий]. Энеида, XI, (лат.).]

Я хочу исследовать, возможен ли в гражданском состоянии какой-либо принцип управления, основанного на законах и надежного, если принимать людей такими, каковы они, а законы - такими, какими они могут быть (2). В этом Исследовании я все время буду стараться сочетать то, что разрешает право, с тем, что предписывает выгода, так, чтобы не оказалось никакого расхождения между справедливостью и пользою (3).

Я приступаю к делу, не доказывая важности моей темы. Меня могут спросить: разве я государь или законодатель, что пишу о политике. Будь я государь или законодатель, я не стал бы терять время на разговоры о том, что нужно делать, - я либо делал бы это, либо молчал.

Поскольку я рожден гражданином свободного Государства и членом суверена (4), то, как бы мало ни значил мой голос в общественных делах, права подавать его при обсуждении этих дел достаточно, чтобы обязать меня уяснить себе их сущность, и я счастлив, что всякий раз, рассуждая о формах Правления, нахожу в моих розысканиях все новые причины любить образ Правления моей страны.

Глава I ПРЕДМЕТ ЭТОЙ ПЕРВОЙ КНИГИ

Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах (5). Иной мнит себя повелителем других, что не мешает ему быть рабом в большей еще мере, чем они (6). Как совершилась эта перемена? Не знаю. Что может придать ей законность? Полагаю, что этот вопрос я смогу разрешить.

Если бы я рассматривал лишь вопрос о силе и результатах ее действия, я бы сказал: пока народ принужден повиноваться и повинуется, он поступает хорошо; но если народ, как только получает возможность сбросить с себя ярмо, сбрасывает его, - он поступает еще лучше; ибо, возвращая себе свободу по тому же праву, по какому ее у него похитили, он либо имеет все основания вернуть ее, либо же вовсе не было оснований ее у него отнимать. Но общественное состояние - это священное право, которое служит основанием для всех остальных прав. Это право, однако, не является естественным; следовательно, оно основывается на соглашениях. Надо выяснить, каковы эти соглашения. Прежде чем приступить к этому, я должен обосновать те положения, которые я только что выдвинул.

Глава II О ПЕРВЫХ ОБЩЕСТВАХ

Самое древнее из всех обществ и единственное естественное - это семья (7). Но ведь и в семье дети связаны с отцом лишь до тех пор, пока нуждаются в нем. Как только нужда эта пропадает, естественная связь рвется. Дети, избавленные от необходимости повиноваться отцу, и отец, свободный от обязанности заботиться о детях, вновь становятся равно независимыми. Если они и остаются вместе, то уже не в силу естественной необходимости, а добровольно; сама же семья держится лишь на соглашении.

Эта общая свобода есть следствие природы человека. Первый ее закон самоохранение, ее - первые заботы те, которыми человек обязан самому себе, и как только он вступает в пору зрелости, он уже только сам должен судить о том, какие средства пригодны для его самосохранения, и так он становится сам себе хозяином.

Таким образом, семья - это, если угодно, прообраз политических обществ, правитель - это подобие отца, народ - детей, и все, рожденные равными и свободными, если отчуждают свою свободу, то лишь для своей же пользы. Вся разница в том, что в семье любовь отца к детям вознаграждает его за те заботы, которыми он их окружает, - в Государстве же наслаждение властью заменяет любовь, которой нет у правителя к своим подданным.

Гроций отрицает, что у людей всякая власть устанавливается для пользы управляемых (8): в качестве примера он приводит рабство*. Чаще всего в своих рассуждениях он видит основание права в существовании соответствующего факта. Можно было бы применить методу более последовательную, но никак не более благоприятную для тиранов.

* "Ученые розыскания о публичном праве часто представляют собою лишь историю давних злоупотреблений, и люди совершенно напрасно давали себе труд слишком подробно их изучать". - (Трактат (12) о выгодах Фр [анции] в сношениях с ее соседями г-на маркиза д"А[ржансона], напечатанный у Рея в Амстердаме). Именно это и сделал Гроций.

По мнению Гроция, стало быть, неясно, принадлежит ли человеческий род какой-нибудь сотне людей или, наоборот, эта сотня людей принадлежит человеческому роду и на протяжении всей своей книги он, как будто, склоняется к первому мнению. Так же полагает и Гоббс (9). Таким образом человеческий род оказывается разделенным на стада скота, каждое из которых имеет своего вожака, берегущего оное с тем, чтобы его пожирать.

Подобно тому, как пастух - существо высшей природы по сравнению с его стадом, так и пастыри людские, кои суть вожаки людей, - существа природы высшей по отношению к их народам. Так рассуждал, по сообщению Филона (10), император Калигула, делая из такой аналогии тот довольно естественный вывод, что короли - это боги, или что подданные - это скот.

Рассуждение такого Калигулы возвращает нас к рассуждениям Гоббса и Гроция. Аристотель прежде, чем все они (11) говорил также, что люди вовсе не равны от природы, но что одни рождаются, чтобы быть рабами, а другие господами.

Аристотель был прав; но он принимал следствие за причину. Всякий человек, рожденный в рабстве, рождается для рабства; ничто не может быть вернее этого. В оковах рабы теряют все, вплоть до желания от них освободиться (13), они начинают любить рабство, подобно тому, как спутники Улисса (14) полюбили свое скотское состояние*.

* См. небольшой трактат Плутарха, озаглавленный: О разуме бессловесных. Уступать силе - это акт необходимости, а не воли; в крайнем случае, это акт благоразумия. В каком смысле может это быть обязанностью?

Итак, если существуют рабы по природе, так только потому, что существовали рабы вопреки природе. Сила создала первых рабов, их трусость сделала их навсегда рабами.

Я ничего не сказал ни о короле Адаме, ни об императоре Ное (15), отце трех великих монархов, разделивших между собою весь мир, как это сделали дети Сатурна (16), в которых иногда видели этих же монархов. Я надеюсь, что мне будут благодарны за такую мою скромность; ибо, поскольку я происхожу непосредственно от одного из этих государей и, быть может, даже от старшей ветви, то, как знать, не оказался бы я после проверки грамот вовсе даже законным королем человеческого рода? Как бы там ни было, никто не станет отрицать, что Адам был властелином мира, подобно тому, как Робинзон (17) властелином своего острова, пока он оставался единственным его обитателем, и было в этом безраздельном обладании то удобство, что монарху, прочно сидевшему на своем троне, не доводилось страшиться ни мятежей, ни войн, ни заговорщиков.

Глава III О ПРАВЕ СИЛЬНОГО

Самый сильный никогда не бывает настолько силен, что бы оставаться постоянно повелителем, если он не превратит своей силы в право, а повиновения ему - в обязанность. Отсюда - право сильнейшего; оно называется правом как будто в ироническом смысле, а в действительности его возводят в принцип. Но разве нам никогда не объяснят смысл этих слов? Сила - это физическая мощь, и я никак не вижу, какая мораль может быть результатом ее действия.

Жан-Жак Руссо (1712–1778) – один из ярких и оригинальных мыслителей во всей истории общественных и политических учений. Его социальные и политико-правовые взгляды изложены в работе "Об общественном договоре, или Принципы политического права" (1762) очерк "Рассуждения о происхождении и основаниях неравенства между людьми" (1755), статья "Политическая экономия", "Проект конституции для Корсики", "Соображения об образе Правления в Польше и о проекте его изменения".

Проблемы общества, государства и права освещаются в учении Руссо с позиций обоснования и защиты принципа и идей народного суверенитета.

Распространенные в то время представления о естественном состоянии Руссо использует как гипотезу для изложения своих, во многом новых, взглядов на весь процесс становления и развития духовной, социальной и политико-правовой жизни человечества.

В естественном состоянии, по Руссо, нет частной собственности, все свободны и равны. Неравенство здесь вначале лишь физическое, обусловленное природными различиями людей. Однако с появлением частной собственности и социального неравенства, противоречивших естественному равенству, начинается борьба между бедными и богатыми.

Выход из таких условий, инспирированный "хитроумными" доводами богатых и вместе с тем обусловленный жизненными интересами всех, состоял в соглашении о создании государственной власти и законов, которым будут подчиняться все. Однако, потеряв свою естественную свободу, бедные не обрели свободы политической. Созданные путем договора государство и законы "наложили новые путы на слабого и придали новые силы богатому, безвозвратно уничтожили естественную свободу, навсегда установили закон собственности и неравенства, превратили ловкую узурпацию в незыблемое право и ради выгоды нескольких честолюбцев обрекли с тех пор весь человеческий род на труд, рабство и нищету".

Неравенство частной собственности, дополненное политическим неравенством, привело, согласно Руссо, в конечном счете к абсолютному неравенству при деспотизме, когда по отношению к деспоту все равны в своем рабстве и бесправии.

В противовес такому ложному, порочному и пагубному для человечества направлению развития общества и государства Руссо развивает свою концепцию "создания Политического организма как подлинного договора между народами и правителями".

При этом основную задачу подлинного общественного договора, кладущего начало обществу и государству и знаменующего превращение скопления людей в суверенный народ, а каждого человека – в гражданина, он видит в создании "такой формы ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде".

Каждый, передавая в общее достояние и ставя под единое высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, превращается в нераздельную часть целого. Последствия общественного договора, по Руссо, таковы: "Немедленно вместо отдельных лиц, вступающих в договорные отношения, этот акт ассоциации создает условное коллективное Целое, состоящее из стольких членов, сколько голосов насчитывает общее собрание. Это Целое получает в результате такого акта свое единство, свое общее я, свою жизнь и волю. Это лицо юридическое, образующееся, следовательно, в результате объединения всех других, некогда именовалось Гражданскою общиной, ныне же именуется Республикою, или Политическим организмом: его члены называют этот Политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою – при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти и подданными как подчиняющиеся законам Государства".

Основная мысль Руссо состоит в том, что только установление государства, политических отношений и законов, соответствующих его концепции общественного договора, может оправдать – с точки зрения разума, справедливости и права – переход от естественного состояния в гражданское. Подобные идеальные представления Руссо находятся в очевидном противоречии с его же догадками о роли частной собственности и неравенства в общественных отношениях и обусловленной этим объективной необходимости перехода к государству.

Уже первое предложение "Общественного договора" – "Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах" – нацеливает на поиски путей разрешения этого противоречия с ориентацией на идеализированные черты "золотого века" естественного состояния (свобода, равенство и т. д.). Подобная идеализация естественного состояния диктуется идеальными требованиями Руссо к гражданскому состоянию, которое должно в новой (политической) форме возместить людям то, "что они якобы уже имели до образования государства и чего они, следовательно, несправедливо лишены в условиях сложившейся неправильной государственности. Таким образом, завышение достоинств прошлого дает руссоистской доктрине надлежащие высокие критерии и масштаб для критики современности и требований к будущему.

В трактовке Руссо современный ему феодальный строй, критически соотнесенный с буржуазно-демократическими принципами общественного договора, лишается своей легитимности, справедливого и законного характера – словом, права на существование: он держится не на праве, а на силе. В плоскости же соотношения сил проблема, по оценке Руссо, выглядит следующим образом: "...пока народ, принужден повиноваться и повинуется, он поступает хорошо; но если народ, как только получает возможность сбросить с себя ярмо, сбрасывает его – он поступает еще лучше; ибо, возвращая себе свободу по тому же праву, по какому ее у него похитили, он либо имеет все основания вернуть ее, либо же вовсе не было оснований ее у него отнимать". Такой подход, по существу, обосновывал и оправдывал насильственный, революционный путь низвержения феодальных порядков.

Но сила, согласно Руссо, не создает права – ни в естественном, ни в гражданском состоянии. Моральное вообще не может быть результатом физической мощи. "Право сильнейшего" он называет правом в ироническом смысле: "Если нужно повиноваться, подчиняясь силе, то нет необходимости повиноваться, следуя долгу; и если человек больше не принуждается к повиновению, то он уже и не обязан это делать. Отсюда видно, что слово право ничего не прибавляет к силе. Оно здесь просто ничего не значит".

Основой любой законной власти среди людей могут быть лишь соглашения. "Несомненно, – писал Руссо, – существует всеобщая справедливость, исходящая от разума, но эта справедливость, чтобы быть принятой нами, должна быть взаимной... Необходимы, следовательно, соглашения и законы, чтобы объединить права и обязанности и вернуть справедливость к ее предмету".

Условия перехода к государству Руссо трактует следующим образом: то, что отчуждается у каждого изолированного индивида в пользу образуемого по общественному договору целого (народа, суверена, государства) в виде естественного равенства и свободы, возмещается ему (но уже как неразрывной части этого целого, члену народа-суверена, гражданину) в виде договорно установленных (позитивных) прав и свобод. Происходит, говоря словами Руссо, как бы эквивалентный "обмен" естественного образа жизни людей на гражданский образ жизни.

Благодаря общественному договору все оказываются "равными в результате соглашения и по праву".

В основе общественного договора и правомочий формируемого суверенитета лежит общая воля. Руссо при этом подчеркивает отличие общей воли от воли всех : первая имеет в виду общие интересы, вторая – интересы частные и представляет собой лишь сумму изъявленной воли частных лиц. "Но, – поясняет он, – отбросьте из этих изъявлений воли взаимно уничтожающиеся крайности; в результате сложения оставшихся расхождений получится общая воля".

Суверен "стоит выше и судьи, и Закона". Власть суверена, по Руссо, включает в себя его безусловное право на жизнь и смерть подданных. "Итак, – пишет он, – гражданину уже не приходится судить об опасности, которой Закону угодно его подвергнуть, и когда государь говорит ему: "Государству необходимо, чтобы ты умер", то он должен умереть, потому что только при этом условии он жил до сих пор в безопасности и потому что его жизнь не только благодеяние природы, но и дар, полученный им на определенных условиях от Государства".

Суверенитет народа, по мнению Руссо, неделим. Он критикует теорию государственного суверенитета, представленную в трудах Бодена, Гроция, Гоббса и др. Согласно этой теории суверенитет государства - это совокупность отдельных полномочий суверена,

в числе которых: право издавать законы, право назначения должностных лиц, право войны и мира и др. Для Руссо суверенитет - это только полномочие принимать законы, все же остальные полномочия - это лишь следствия суверенитета, а не сам суверенитет.

Руссо пишет, комментируя подход этих мыслителей: "Так, например, акт объявления войны и акт заключения мира рассматривали как акты суверенитета, что неверно, так как каждый из этих актов вовсе не является законом, а лишь применением закона, актом частного характера, определяющим случай применения закона, как мы это ясно увидим, когда будет точно установлено понятие, связанное со словом закон".

В своей идеализированной конструкции народного суверенитета Руссо отвергает требования каких-либо гарантий защиты прав индивидов в их взаимоотношениях с государственной властью. "Итак, – утверждает он, – поскольку суверен образуется лишь из частных лиц, у него нет и не может быть таких интересов, которые противоречили бы интересам этих лиц; следовательно, верховная власть суверена нисколько не нуждается в поручителе перед подданными, ибо невозможно, чтобы организм захотел вредить всем своим членам".

Соответствующие гарантии, согласно Руссо, нужны против подданных, чтобы обеспечить выполнение ими своих обязательств перед сувереном. Отсюда, по мысли Руссо, и проистекает необходимость принудительного момента во взаимоотношениях между государством и гражданином. "Итак, – отмечает он, – чтобы общественное соглашение не стало пустою формальностью, оно молчаливо всключает в себя такое обязательство, которое одно только может дать силу другим обязательствам: если кто-либо откажется подчиниться общей воле, то он будет к этому принужден всем Организмом, а это означает не что иное, как то, что его силою принудят быть свободным".

В целом общественное соглашение, по словам Руссо, дает политическому организму (государству) неограниченную власть над всеми его членами. Эту власть, направляемую общей волей, он и именует суверенитетом. По смыслу концепции Руссо, суверенитет един, и речь вообще может и должна идти об одном-единственном суверенитете – суверенитете народа. При этом под "народом" как единственным сувереном у Руссо имеются в виду все участники общественного соглашения (т. е. взрослая мужская часть всего населения, всей нации), а не какой-то особый социальный слой общества (низы общества, бедные, "третье сословие", "трудящиеся" и т. д.), как это стали трактовать впоследствии радикальные сторонники его концепции народного суверенитета (якобинцы, марксисты и т. д.).

Законодательная власть как собственно суверенная, государственная власть может и должна, по Руссо, осуществляться только самим народом-сувереном непосредственно. Исполнительная власть (правительство) создается не на основе общественного договора, а по решению суверена в качестве посредствующего организма для сношений между подданными и сувереном.

В зависимости от того, кому вручена исполнительная власть (всем, некоторым, одному), Руссо различает такие формы правления, как демократия, аристократия, монархия. Эти различия в учении Руссо играют подчиненную роль, поскольку предполагается, что во всех формах правления суверенитет и законодательная власть принадлежат всему народу. В общем виде Руссо отмечает, что "демократическое Правление наиболее пригодно для малых Государств, аристократическое – для средних, а монархическое – для больших".

При этом всякое правление посредством законов Руссо считает республиканским правлением. "Таким образом, – подчеркивает он, – я называю Республикой всякое Государство, управляемое посредством законов, каков бы ни был при этом образ управления им".

Руссо различает четыре рода законов: политические, гражданские, уголовные и законы четвертого рода, "наиболее важные из всех", – "нравы, обычаи и особенно мнение общественное". При этом он подчеркивает, что к его теме общественного договора относятся только политические законы.

Цель всякой системы законов – свобода и равенство. Свобода, подчеркивает Руссо, вообще не может существовать без равенства. "Именно потому, что сила вещей всегда стремится уничтожить равенство, сила законов всегда и должна стремиться сохранять его". Законы – необходимые условия гражданской ассоциации и общежития. Но создание системы законов – дело великое и трудное, требующее больших знаний и проницательности для достижения союза разума и воли в общественном организме. Это "порождает нужду в Законодателе", под которым имеются в виду учредители государств, реформаторы в области политики, права и морали.

Законодательную власть Руссо характеризует как "сердце Государства". "Не законами живо Государство, – пишет он, – а законодательной властью. Закон, принятый вчера, не имеет обязательной силы сегодня; но молчание подразумевает молчаливое согласие, и считается, что суверен непрестанно подтверждает законы, если он их не отменяет, имея возможность это сделать":

Своим учением о законе как выражении общей воли и о законодательной власти как прерогативе неотчуждаемого народного суверенитета, своей концепцией общественного договора и принципов организации государства Руссо оказал огромное воздействие на последующее развитие государственно-правовой мысли и социально-политической практики. Его доктрина стала одним из основных идейных источников в процессе подготовки и проведения французской буржуазной революции.

Учение Монтескье о законах и государстве

Монтескье Шарль Луи де (1689-1755) - французский правовед

и политический философ, представитель идейного течения

Просвещения XVIII в. Происходит из дворянской семьи. В иезуитском

колледже получил основательную подготовку по классической

литературе, а затем в течение нескольких лет изучал юрис-

274 История политических и правовых учений

пруденцию в Бордо и Париже. С 1708 г. стал заниматься адвокатской

деятельностью. В 1716 г. унаследовал от дяди фамилию, состояние,

а также должность председателя парламента Бордо (судебного

учреждения того времени). В течение почти десяти лет

пытается совмещать обязанности судьи с занятиями разностороннего

исследователя и литератора. С 1728 г., после своего избрания

в члены Французской академии, путешествует по странам Европы

(Италия, Швейцария, Германия, Голландия, Англия), изучая государственное

устройство, законы и обычаи этих стран.

Политические и правовые идеалы просветительства первоначально

разрабатываются Монтескье в его произведениях: "Персидские

письма" и "Размышления о причинах величия и падения

римлян". С 1731 г. посвящает себя написанию фундаментального

труда "О духе законов", который будет анонимно опубликован в

Швейцарии в 1748 г. Произведение "О духе законов" - беспрецедентная

для того времени работа по юриспруденции.

Мировоззрение Монтескье сформировалось под воздействием

работ французского ученого Ж. Бодена по истории права, работ

итальянского мыслителя Дж. Вико по философии истории, а также

работ английского философа Дж. Локка.

Особое влияние на Монтескье оказало естествознание XVIII в.

Монтескье стремился обнаружить объективно существующие зависимости

в формировании законов, опираясь лишь на факты, полученные

эмпирическим путем. Методы наблюдения и сравнения

становятся для него основополагающими.

Принципиальная же новизна правового мышления Монтескье

заключается в использовании им системного метода исследования.

Он рассматривает законы во взаимодействии с другими элементами

окружающей среды: "Многие вещи управляют людьми: климат,

религия, законы, принципы правления, примеры прошлого, нравы,

обычаи; как результат всего этого образуется общий дух народа".

Все эти факторы представляют собой цепь, звенья которой неразрывно

связаны между собой. Поэтому, считает Монтескье, усиление

значения одного может происходить лишь за счет ослабления

значения другого: "Чем более усиливается в народе действие одной

из этих причин, тем более ослабляется действие прочих". Следуя

такому представлению, логично предположить, что законы могут

стать важным элементом в жизни общества. Монтескье, как и

все другие просветители, возлагал огромные надежды именно на

разумные законы как гарантии человеческой свободы.

Свобода, считал Монтескье, может быть обеспечена лишь законами:

"Свобода есть право делать все, что дозволено законами". Но

не всякие законы способны обеспечить свободу, а лишь те, которые

принимаются народным представительством, действующим регулярно:

"Свободы не было бы и в том случае, если бы законодатель-

Глава 13. Политические и правовые учения во Франции в XVIII в. 275

ное собрание не собиралось в течение значительного промежутка

времени...".

Человеческая свобода, по мнению Монтескье, прежде всего зависит

от уголовного и налогового законодательства. "Свобода политическая,

Писал Монтескье, - заключается в нашей безопасности

или, по крайней мере, в нашей уверенности, что мы в безопасности".

Этого добиться можно лишь при условии справедливости

уголовных и уголовно-процессуальных законов: "Законы, допускающие

гибель человека на основании показаний одного только свидетеля,

пагубны для свободы. Разум требует двух свидетелей, потому

что свидетель, который утверждает, и обвиняемый, который

отрицает, уравновешивают друг друга, и нужно третье лицо для

решения дела". Безусловная зависимость для Монтескье существует

также между человеческой свободой и налоговым законодательством:

"Подушный налог более свойствен рабству, налог на товары

Свободе, потому что он не столь непосредственно затрагивает

личность налогоплательщика".

Законы, от которых зависит человеческая свобода, принимаются

государственной властью. Однако, считает Монтескье, эту власть

осуществляют люди и по опыту веков хорошо известно, что "всякий

человек, обладающий властью, склонен злоупотреблять ею".

Чтобы избежать злоупотребления властью, необходимо ее распределить

между разными органами: "Чтобы не было возможности

злоупотреблять властью, необходим такой порядок вещей, при котором

различные власти могли бы взаимно сдерживать друг друга".

Монтескье разработал теорию разделения властей, опираясь

на существующий государственный строй Англии, увиденный собственными

Монтескье считал необходимым, чтобы в любом современном

государстве была власть законодательная, власть исполнительная

и власть судебная.

Законодательную власть должно осуществлять двухпалатное

собрание: "Таким образом, законодательная власть была бы поручена

и собранию знатных, и собранию представителей народа, каждое

из которых имело бы свои отдельные от другого совещания,

свои отдельные интересы и цели". Одна палата, считал Монтескье,

должна быть наследственной, другая - выборной; одна - должна

представлять интересы знати, другая - интересы народа. Если

выборная палата призвана принимать законы, то наследственная

палата должна иметь правомочие сдерживать нижнюю палату.

Проблему избирательного права Монтескье рассматривал следующим

представителей должны иметь все граждане, исключая тех, положение

которых так низко, что на них смотрят как на людей, неспособных

иметь свою собственную волю".

276 История политических и правовых учений

"Исполнительная власть, - полагал Монтескье, - должна быть

в руках монарха, так как эта сторона правления, почти всегда требующая

действия быстрого, лучше выполняется одним, чем многими".

Исполнительная власть в лице монарха должна иметь право

отмены принятых законов (право абсолютного veto), но не должна

иметь права законодательной инициативы: "Нет даже необходимости,

чтобы она вносила свои предложения".

Судебная власть должна точно следовать предписаниям законов:

"Если бы в них выражалось лишь частное мнение судьи, то

людям пришлось бы жить в обществе, не имея определенного понятия

об обязанностях, налагаемых на них этим обществом". Монтескье

является приверженцем суда присяжных: "Судебную власть

следует поручать не постоянно действующему сенату, а лицам,

которые в известные времена года по указанному законом способу

привлекаются из народа для образования суда, продолжительность

действия которого определяется требованиями необходимости".

Для Монтескье разделение властей в государстве - это признак

умеренного правления, для функционирования которого "надо

уметь комбинировать власти, регулировать их, умерять, приводить

их в действие, подбавлять, так сказать, балласту одной, чтобы она

могла уравновешивать другую; это такой шедевр законодательства,

который редко удается выполнить случаю и который редко

позволяют выполнить благоразумию". Теория разделения властей

и концепция свободы, разработанные Монтескье, составляют фундамент

одного из направлений современной западной политической

мысли - политического либерализма.

Монтескье внес огромный вклад в развитие учения о праве как

науки, надеясь, что разрабатываемая им теория может быть воспринята

просвещенным законодателем как руководство к действию.

Монтескье писал: "Если бы я мог сделать так, чтобы у тех, которые

повелевают, увеличился запас сведений относительно того, что они

должны предписывать, а те, которые повинуются, нашли новое удовольствие

в повиновении, - я счел бы себя счастливейшим из

смертных". Английский философ И. Бентам позднее заметит, что

Монтескье "стремился найти в хаосе законов разумные основания,

которыми могли бы руководствоваться законодатели".

Продолжая традицию естественно-правовой школы, Монтескье

писал, что естественные законы - это законы, которые согласуются

с природой человека. Эти законы действовали и в естественном

состоянии (стремление к мирному сосуществованию; необходимость

добывать себе пищу; желание общения, вызванное

удивлением перед себе подобным или существом противоположного

пола; желание жить в обществе разумных существ), но они не

утрачивают своего значения с появлением позитивных законов государства.

Позитивные законы могут противоречить законам есте-

Глава 13. Политические и правовые учения во Франции в XVIII в. 277

ственным, что представляется Монтескье несправедливым. Он критикует,

например, римский закон, согласно которому отец мог заставить

дочь развестись со своим мужем. Напротив, "право развода

может быть предоставлено только самим лицам, которые испытывают

на себе неудобство брака и которые знают время, когда им

всего лучше освободиться от этого неудобства".

Монтескье стремился объяснить факт большого разнообразия

позитивных законов, по которым живут народы земли. Он считает,

что это разнообразие не связано с действиями слепой судьбы или

случая, напротив, законы всегда причинно обусловлены действием

факторов как физического, так и морального характера. К физическим

факторам Монтескье относит географические характеристики

(климат, размер территории, численность населения и др.), а

к моральным - принципы правления, нравы и др. Взаимосвязь

этих факторов обусловливает "дух законов" каждого народа. Монтескье

предлагает правоведам исследовать не сами законы, а дух

законов, который "заключается в различных отношениях законов

к различным предметам".

Монтескье устанавливает связь законов с климатом: "От различия

в потребностях, порождаемого различием климатов, происходит

различие в образе жизни, а от различия в образе жизни -

различие законов". Разумный законодатель должен считаться с этим

фактом зависимости, но в то же время он долж:ен бороться с негативными

последствиями влияния климата на людей: "Чем более

климат побуждает их избегать этого труда (земледелия. - И. М.),

тем более должны поощрять их к этому религия и законы". Монтескье

рассматривает также отношение законов к нравам и обычаям

народа, призывая законодателя принимать обдуманные решения:

"Законы являются частными и точно определенными установлениями

законодателя, а нравы и обычаи - установлениями народа

в целом. Отсюда следует, что тот, кто желает изменить нравы и

обычаи, не должен изменять их посредством законов: это показалось

бы слишком тираническим; лучше изменять их посредством

внедрения иных нравов и иных обычаев". Монтескье анализирует

связь законов с религией, признавая за религией возможность обеспечения

общественного порядка: "В государствах, где вопросы о

войне не решаются на общем совещании, где закон лишен всяких

средств к прекращению и предупреждению войн, религия устанавливает

периоды мира и перемирий, чтобы дать народу возможность

заниматься теми работами, без которых государство не может

существовать, каковы посев и тому подобные работы".

Законы, по мнению Монтескье, находятся в зависимости от формы

правления государства. Монтескье различает четыре формы

правления: демократическую республику, аристократическую республику,

монархию, деспотию. Для демократической республики

10 История политических и правовых

278 История политических и правовых учений

Монтескье выводит правило, согласно которому "законы, определяющие

правления". В аристократических республиках не должно быть законов,

предусматривающих выбор должностных лиц по жребию:

"Выбор по жребию не должен иметь места; он проявил бы здесь

только свои дурные стороны". В монархиях власть главы государства

связана основными законами: "Власти посредствующие, подчиненные

и зависимые образуют природу монархического правления,

т. е. такого, где правит одно лицо посредством основных законов".

В деспотиях значение законов сводится почти к нулю, за

исключением одного из них: "Учреждение должности визиря есть

поэтому основной закон такого государства".

Законодатель не свободен в выборе форм правления государства,

так как каждая из них обусловлена размером территории.

Монтескье считал, что республики могут существовать на небольших

территориях (античные республики), монархии предполагают

территорию средних размеров (английская и французская монархии),

деспотии могут существовать на огромных территориях (Персия,

Китай, Индия, Япония). Однако Монтескье делал одно исключение:

на большой территории возможно создание федеративной

республики. Эта республика будет сочетать в себе все достоинства

республиканского правления и внешнюю силу крупных монархий.

Основой этой республики будет договор: "Эта форма правления

есть договор, посредством которого несколько политических организмов

обязываются стать гражданами одного более значительного

государства, которое они пожелали образовать". Мысли Монтескье

о федеративной республике были восприняты создателями американской

Конституции 1787 г.

Монтескье устанавливает, кроме того, соответствия между законами

и принципами правления. Под принципом правления он

понимает основополагающую идею, которая приводит в движение

ту или иную форму правления. Для демократической республики

такой идеей выступает добродетель, для аристократической - умеренность,

для монархии - честь, а для деспотии - страх. Эти

принципы определяют разнообразие способов вынесения приговоров,

простоту или сложность уголовных и гражданских законов,

строгость наказаний и др. Монтескье, в частности, считал, что "строгость

в наказаниях более уместна в деспотических государствах,

принцип которых - страх, чем в монархиях и республиках, которые

имеют своим двигателем честь и добродетель". Принцип той

или иной формы правления - это ее идеальная сущность, поэтому

разложение принципа правления неизбежно должно привести к

разложению формы правления. Продолжая традицию Платона и

Аристотеля, Монтескье рассуждает о порче форм правления государства.

Глава 13. Политические и правовые учения во Франции в XVIII в. 279

Политические и правовые идеи Монтескье оказали громадное

влияние на целые поколения теоретиков права, законодателей и

политиков, - они прочно вошли в общественное правосознание.

Концепция разделения властей на законодательную, исполнительную

и судебную, разработанная Монтескье как теоретическая

альтернатива принципу абсолютной власти, стала в XVIII в., - и

остается до сих пор, - главным принципом конституционного развития

многих стран мира.

Влияние правовых взглядов Монтескье можно обнаружить в

"Энциклопедии" Дидро и Даламбера (статьи: "Закон", "Законодатель"),

в создании которой принимал участие и сам Монтескье.

Работа "О духе законов" позволяет отнести ее автора к основателям

юридической социологии. Французский мыслитель предпринял

попытку объяснить обусловленность законодательства различного

рода природными, социальными и культурными факторами:

формой правления, религией, обычаями, климатом, почвой и др.

В работе "О духе законов" рассматривались и вопросы законодательного

искусства, которые и по сей день остаются актуальными.

Политические и правовые идеи Монтескье оказали непосредственное

влияние на составителей Конституции США, конституционное

законодательство периода Великой французской революции,

на Гражданский кодекс Франции 1804 г. Еще при жизни Монтескье

обрел европейскую известность благодаря работе "О духе

Федеральное агентство по образованию

ГОУ ВПО «КУЗГТУ»

Филиал в городе Прокопьевске

Кафедра социально-гуманитарных наук

Теория общественного договора Ж.-Ж. Руссо

Выполнил:

Студент 2 курса,

Группы ЭГо-92

Проверил:

Доцент кафедры СГД

Малышева А.В.

Прокопьевск 2009

Введение………………………………………………………………...3

Биография Ж.-Ж. Руссо…………………………………………4

Теория общественного договора Ж.-Ж. Руссо………………...5

Заключение………………………………………………....…...10

Список использованной литературы………………………….12

Введение

В своей теории общественного договора Ж.-Ж.Руссо пытается объяснить все проблемы общества, а также дает советы о том, как надо управлять государством, чтобы люди жившие в нем были счастливы. Также он показывает какие функции должно выполнять государство. К сожалению те вопросы, которые ставил мыслитель в XVII-XVIII веков остаются не решенными до сих пор, а именно: какие формы правления самые лучшие? Почему людям склонно уничтожать друг друга? Как регулировать отношения между людьми? XVII-XVIII века в Европе отмечены разработкой и широким распространением теорий естественного состояния человека и общественного договора. Эта теория, истоки которой лежат еще в античности, опиралась на представление о различии между естественным состоянием и гражданским состоянием человека. Общественный договор Руссо рассматривал как своего рода гипотетическое или подразумеваемое соглашение между людьми, благодаря которому осуществляется переход из первого состояния во второе или же из естественного общества в гражданское.

Понятие общественного договора имеет у Руссо определенное логическое, идеальное значение. В том, что каждый человек как бы передает объединению всех граждан свои силы и волю, он видит логическую основу общественного, гражданского состояния. В этом смысле "общественный договор" выступает у Руссо как некоторый общественно-политический идеал, как "царство разума" как выдвигаемая им общественно-политическая программа. И, хотя эта программа – в своем роде утопия, ее основные положения действуют сейчас в нашей жизни.

Биография Ж.-Ж. Руссо.

Жан Жак Руссо родился 28 июня 1712 в Женеве, в семье часовщика. Мать Руссо, урожденная Сюзанна Бернар,была внучкой местного пастора; умерла вскоре после родов. Отец, Изак Руссо в 1722 из Женевы уехал, и 1723 - 1724 года молодой Руссо провел в протестантском пансионе Ламберсье в городке Боссе недалеко от границы с Францией. По возвращении в Женеву он сначала собирался стать судебным клерком, а в 1725 начал учится ремеслу гравера. В юности Жан Жак Руссо перепробовал множество занятий, которые несомненно оставили заметный отпечаток при становлении мировоззрения будущего великого философа: был лакеем, гравером, гувернером, учителем музыки, писцом, секретарем, театральным писателем, композитором. До 1741 жил в Швейцарии, затем уехал в Париж. В Париже сблизился с просветителями, среди которых был Д. Дидро, участвовал при написании энциклопедии (был автором статей по вопросам музыки).

Умер Руссо 2 июля 1778 в местечке Эрменонвиль близ Парижа - имении маркиза Р.Л. Жирардена, в котором Руссо провел последние месяцы жизни. В период якобинской диктатуры останки Жан Жака Руссо были перенесены в Парижский Пантеон. Руссо являлся наиболее влиятельным представителем французского сентиментализма, последнего и наиболее революционного этапа Просвещения.

Теория общественного договора Жан-Жака Руссо

Трактат Руссо об общественном договоре (1762) является его политической программой. Если в первых двух сочинениях он обличал и бичевал пороки современного общества, то здесь пытается наметить возможные пути уничтожения социальных пороков и установления лучших форм человеческого общежития.

В естественном состояние, по Руссо нет частной собственности, все свободны и равны. Неравенство здесь вначале лишь физическое, обусловленное природными различиями людей. Однако с появлением частной собственности и социального неравенства, противоречивших естественному равенству, начинается борьба между бедными и богатыми. Вслед за уничтожением равенства последовали «ужаснейшие смуты... несправедливые захваты богатых, разбои бедных». Характеризуя это предгосударственное состояние, Руссо пишет: «нарождающееся общество пришло в состояние самой страшной войны: человеческий род, погрязший в пороках и отчаявшийся, не мог уже вернуть назад, ни отказаться от злостных приобретений, им сделанных». Выход из таких условиях, предложили богатые. Выход состоял в том, чтобы заключить соглашение о создании государства и законов, которыми будут подчиняться все. Созданные путем договора государство и законы « наложили новые путы на слабого и придали новые силы богатому, безвозратно уничтожили естественную свободу, навсегда установили закон собственности и неравенства...». «С тех пор весь человеческий род был обречен на труд, рабство и нищету». В конечном счете неравенство частной собственности, дополненное политическим неравенством, привело, согласно Руссо, к абсолютному неравенству при деспотизме, когда по отношению к деспоту все равны в своем рабстве и бесправии. Поэтому он предлагает перезаключить договор в результате которого должно образоваться такая форма «ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации...».

«Хотя в состоянии общественном человек и лишается многих преимуществ, которыми он обладает в естественном состоянии, но зато он приобретает гораздо большие преимущества: его способности упражняются и развиваются, мысль его расширяется, чувства его облагораживаются, и вся его душа возвышается до такой степени, что, если бы злоупотребления новыми условиями жизни не низводили его часто до состояния более низкого, чем то, из которого он вышел, он должен был бы беспрестанно благословлять счастливый момент, вырвавший его из прежнего состояния и превративший его из тупого и ограниченного животного в существо мыслящее и в человека».

«Общественный договор» построен в рамках модной тогда геометрии – почти каждая глава имеет некое «доказательство», является теоремой, которую автор с легкостью доказывает. Отчасти это напоминает и «Опыты» Монтеня, который как бы не соглашаясь сам с собой, искал поддержки у античных авторов. Сам трактат «Общественный Договор» (полное название которого, к слову, «Об Общественном Договоре, или принципы политического права») состоит из четырех Книг, каждая из которых делится на главы. Первая книга, по сути, пересекается с более ранними концепциями Руссо. В ней идет, по упоминанию автора, речь о том, как «человек переходит из естественного состояния к гражданскому, и каковы существенные условия Соглашения». Во второй книге появляется новое действующее лицо – Законодатель. Третья – и более всего интересующая нас – говорит о формах правления, в целом она тоже касается мыслей, уже высказывавшихся Руссо в том же «Рассуждении о науках и искусствах» – о влиянии климата на политическую систему, о том, что не каждая система подходит для каждой страны. Государство, говорит Руссо, существует само по себе, но Правительство – по воле соверена. Отсюда и возникает вопрос и о принципах, определяющих различные формы правления, и о самих этих формах правления. Этого касается в первых главах третьей книги Руссо. Наконец, книга четрвертая, посвящена побочным конструкциям и структурам государства, вытекающим из его устройства – выборам, голосованию, диктатуре, цензуре, гражданской религии. Завершается «Общественный договор» заключением Руссо – правда, каким-то очень сумбурным и скомканным, в котором он говорит о возможном продолжении своих изысканий – о том, что еще может понадобится государству по данной концепции. Договор обрывается внезапно, и, видимо, это вызвано тем, что изначально он задумывался не как отдельное произведение, но как фрагмент крупного политического сочинения. В конце своего труда Руссо в краткой форме говорит о том, что не все еще рассмотрено, что есть еще войны, публичное право, другие договоры государства – но все это составляет уже «новый предмет», на который у Руссо, видимо, не хватило сил и возможностей.

Рассматривая общество как продукт договора между индивидами, Руссо вместе с тем считает, что возникшая в результате договора ассоциация начинает жить собственной жизнью, по своим собственным законам. Это нашло выражение в таких понятиях, как «общая воля» (отличная от «воли всех»); общий интерес; суверен, понимаемый как коллективное существо; народ как высшая сущность и источник политической власти; гражданская религия. Эти понятия отражают сильную социально реалистическую тенденцию в его теории. Она прослеживается и в понятиях «политический организм» и «общественный организм», и в аналогиях между обществом (государством) и человеческим организмом. Эти представления об обществе получили впоследствии продолжение в классической социологической мысли.

Во главе государства стоит государь (суверен), который представляет общую волю народа. Руссо утверждает в своей книге суверенность народа. Только народу может быть предоставлено право издавать законы. Только народ должен владеть фактической властью. Правительство, каким бы оно ни было (монархическим, аристократическим, демократическим), должно являться лишь исполнителем воли народа, контролироваться народом и исполнять функции правительства лишь до тех пор, пока оно необходимо народу.

Основой любой законной власти среди людей могут быть лишь соглашение. Лишь тогда благодаря общественному договору все оказываются «равными в результате соглашения по праву». В общественном состоянии, считает Руссо « ни один гражданин не должен обладать столь значительным достатком, чтобы иметь возможность купить другого, и ни один - быть настолько бедным, чтобы быть вынужденным себя продавать; это предлагает в том, что касается до знатных и богатых, ограничение размеров их имущества и влияния, что же касается до людей малых - уморение скаредности и алчности».

Таким образом, у любого правителя всегда сохраняется свой собственный, отличающийся от народного, интерес и соблазн сосредоточения в своих руках как можно больше государственной власти. Последнее же приводит не только к тому, что «расстояние между государем и народом становится слишком велико и государству начинает недоставать внутренней связи», но и к тому, что в политическом режиме устанавливаются признаки открытого игнорирования прав и свобод народных масс, признаки деспотизма. В этих условиях, как следует из Общественного договора по Руссо, народ может реализовать свое естественное право на сопротивление. При этом, заключает он, восстание, которое «приводит к убийству или свержение с престола какого-нибудь султана, это акт столь же закономерный», как и те акты, посредством которых он только что распоряжался жизнью и имуществом своих подданных. «Одной только силой он держался, одна только сила его и низвергает». Эти взгляды отличаются радикализмом и революционностью. Именно они лежали в основе идеологии самой крайне группы революционеров времен Французской революции - якобинцев и служили обоснованием якобинского террора.

Из всего сказанного о естественно-правовой теории происхождения государства и права следует, что ее сторонники исходят из того, что народ обладает естественным, неотчуждаемым правом не только на сознание государства на основе Общественного договора, но и на его защиту. Несмотря на то, что научность договорной теории оценивалась достаточно неоднозначно и противоречиво, вплоть до полного отрицания ее исторической самостоятельности, тем не менее некоторые аспекты данной концепции нашли свое реальное воплощение в практике государственного строительства.

Книга «Об общественном договоре» сыграла большую роль в истории французской революции (Робеспьер был страстным поклонником Руссо и пытался провести в жизнь его политическую программу).

Заключение

Ж.-Ж. Руссо в теории гражданского общества выставил принцип суверенитета народа, пытался реформировать его, основывая прежде всего на воспитании чувств и резко отвергая господствующие в то время методы воспитания путем подавления свободы и проявления личности. Сохранив веру в бога, считал главенствующим не разум, а религиозное чувство, живущее в сердце каждого и проявляющееся как совесть. Был противником извращенной цивилизации, сторонником возвращения к природе, простоте и верховенству народа.

Теория Общественного договора, если над ней как следует поразмыслить, очень интересна. Из нее следует, что народ передает власть над собой небольшой группе людей, чтобы те защищали его права. Но есть нечто магическое в этом слове ВЛАСТЬ, раз человек, соприкоснувшись с ним, теряет все присущее ему человеческое. И не важно, что дает ему эту власть: деньги, характер, умение влиять на людей – все равно картина почти всегда получается одна и та же. Что случается с человеком? Спрашиваешь себя и думаешь: ведь ОНИ такие же, как мы: едят и спят, любят и ненавидят. Так что же в НИХ есть такое, что позволяет им распоряжаться нашими судьбами? Власть – безумно увлекательна, привлекательна и желанна потому, что она, как ничто другое, выделяет человека из толпы. А все мы, как не крути, стремимся к тому, чтобы быть лучше другого, не таким, как все. А как еще более нагляднее можно продемонстрировать свое отличие, как не подчинив себе кого либо и отличить себя меткой превосходства?!

Теория Общественного договора – всего лишь теория, вернее одна из. Ведь на ровне с ней существует и теория насилия. А она гласит о том, что одна семья подчиняла себе более слабую семью, создавая род; род подчинял себе род, и образовывалось племя; более сильное племя подчиняло себе более слабое, создавая… и так далее, вплоть до государства. А потом государство завоевывало государство и получались империи. В свете нашей жизни, больше, увы, верится во вторую теорию. И что здесь двигало людьми? – Во первых нежелание работать (более слабые и подчиненные обеспечивали своих покровителей), во-вторых жажда славы, ведь даже самый примитивный вожак стремился к славе и поклонению, при этом мог даже назвать себя Богом.

В трактате Ж.-Ж. Руссо «Об общественном договоре», описано идеальное государство, в котором люди, отдав свои силы, свободу и имущество во имя общества, получают взамен гражданскую свободу, равноправие, законодательную власть и защиту. Всякий идеал недостижим.

Список использованной литературы

Г.В. Гриненко «История философии»

С.Э. Крапивенский «Социальная философия»

www.library.ru

www.philosopydic.ru

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Руссо Жан Жак

Жан Жак Руссо

Об Общественном договоре, или Принципы политического Права

Перевод с франц. А.Д. Хаютина и В.С. Алексеева-Попова.

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Этот небольшой трактат извлечен мною из более обширного труда (1), который я некогда предпринял, не рассчитав своих сил, и давно уже оставил. Из различных отрывков, которые можно было извлечь из того, что было написано, предлагаемый ниже – наиболее значителен, и, как показалось мне, наименее недостоин внимания публики. Остальное уже более не существует.

________________

* Мы расскажем о справедливых законах, основанных на договоре. Верг.[илий]. Энеида, XI, (лат.).]

Я хочу исследовать, возможен ли в гражданском состоянии какой-либо принцип управления, основанного на законах и надежного, если принимать людей такими, каковы они, а законы – такими, какими они могут быть (2). В этом Исследовании я все время буду стараться сочетать то, что разрешает право, с тем, что предписывает выгода, так, чтобы не оказалось никакого расхождения между справедливостью и пользою (3).

Я приступаю к делу, не доказывая важности моей темы. Меня могут спросить: разве я государь или законодатель, что пишу о политике. Будь я государь или законодатель, я не стал бы терять время на разговоры о том, что нужно делать, – я либо делал бы это, либо молчал.

Глава I ПРЕДМЕТ ЭТОЙ ПЕРВОЙ КНИГИ

Если бы я рассматривал лишь вопрос о силе и результатах ее действия, я бы сказал: пока народ принужден повиноваться и повинуется, он поступает хорошо; но если народ, как только получает возможность сбросить с себя ярмо, сбрасывает его, – он поступает еще лучше; ибо, возвращая себе свободу по тому же праву, по какому ее у него похитили, он либо имеет все основания вернуть ее, либо же вовсе не было оснований ее у него отнимать. Но общественное состояние – это священное право, которое служит основанием для всех остальных прав. Это право, однако, не является естественным; следовательно, оно основывается на соглашениях. Надо выяснить, каковы эти соглашения. Прежде чем приступить к этому, я должен обосновать те положения, которые я только что выдвинул.

Глава II О ПЕРВЫХ ОБЩЕСТВАХ

Самое древнее из всех обществ и единственное естественное – это семья (7). Но ведь и в семье дети связаны с отцом лишь до тех пор, пока нуждаются в нем. Как только нужда эта пропадает, естественная связь рвется. Дети, избавленные от необходимости повиноваться отцу, и отец, свободный от обязанности заботиться о детях, вновь становятся равно независимыми. Если они и остаются вместе, то уже не в силу естественной необходимости, а добровольно; сама же семья держится лишь на соглашении.

Эта общая свобода есть следствие природы человека. Первый ее закон самоохранение, ее – первые заботы те, которыми человек обязан самому себе, и как только он вступает в пору зрелости, он уже только сам должен судить о том, какие средства пригодны для его самосохранения, и так он становится сам себе хозяином.

Таким образом, семья – это, если угодно, прообраз политических обществ, правитель – это подобие отца, народ – детей, и все, рожденные равными и свободными, если отчуждают свою свободу, то лишь для своей же пользы. Вся разница в том, что в семье любовь отца к детям вознаграждает его за те заботы, которыми он их окружает, – в Государстве же наслаждение властью заменяет любовь, которой нет у правителя к своим подданным.

* "Ученые розыскания о публичном праве часто представляют собою лишь историю давних злоупотреблений, и люди совершенно напрасно давали себе труд слишком подробно их изучать". – (Трактат (12) о выгодах Фр [анции] в сношениях с ее соседями г-на маркиза д"А[ржансона], напечатанный у Рея в Амстердаме). Именно это и сделал Гроций.

Подобно тому, как пастух – существо высшей природы по сравнению с его стадом, так и пастыри людские, кои суть вожаки людей, – существа природы высшей по отношению к их народам. Так рассуждал, по сообщению Филона (10), император Калигула, делая из такой аналогии тот довольно естественный вывод, что короли – это боги, или что подданные – это скот.

* См. небольшой трактат Плутарха, озаглавленный: О разуме бессловесных. Уступать силе – это акт необходимости, а не воли; в крайнем случае, это акт благоразумия. В каком смысле может это быть обязанностью?

Глава III О ПРАВЕ СИЛЬНОГО

Самый сильный никогда не бывает настолько силен, что бы оставаться постоянно повелителем, если он не превратит своей силы в право, а повиновения ему – в обязанность. Отсюда – право сильнейшего; оно называется правом как будто в ироническом смысле, а в действительности его возводят в принцип. Но разве нам никогда не объяснят смысл этих слов? Сила – это физическая мощь, и я никак не вижу, какая мораль может быть результатом ее действия.

Предположим на минуту, что так называемое право сильнейшего существует. Я утверждаю, что в результате подобного предположения получится только необъяснимая галиматья; ибо, если это сила создает право, то результат меняется с причиной, то есть всякая сила, превосходящая первую, приобретает и права первой. Если только возможно не повиноваться безнаказанно, значит возможно это делать на законном основании, а так как всегда прав самый сильный, то и нужно лишь действовать таким образом, чтобы стать сильнейшим. Но что же это за право, которое исчезает, как только прекращается действие силы? Если нужно повиноваться, подчиняясь силе, то нет необходимости повиноваться, следуя долгу; и если человек больше не принуждается к повиновению, то он уже и не обязан это делать. Отсюда видно, что слово "право" ничего не прибавляет к силе. Оно здесь просто ничего не значит.

Подчиняйтесь властям. Если это означает – уступайте силе, то заповедь хороша, но излишняя; я ручаюсь, что она никогда не будет нарушена. Всякая власть – от Бога (18), я это признаю; но и всякая болезнь от Него же: значит ли это, что запрещено звать врача? Если на меня в лесу нападает разбойник, значит, мало того, что я должен, подчиняясь силе, отдать ему свой кошелек; но, даже будь я в состоянии его спрятать, то разве я не обязан по совести отдать ему этот кошелек? Ибо, в конце концов, пистолет, который он держит в руке, – это тоже власть.

Согласимся же, что сила не творит право и что люди обязаны повиноваться только властям законным. Так перед нами снова возникает вопрос, поставленный мною в самом начале.

О РАБСТВЕ (19)

Раз ни один человек не имеет естественной власти над себе подобными и поскольку сила не создает никакого права, то выходит, что основою любой законной власти среди людей могут быть только соглашения.

Если отдельный человек, говорит Гроций (20), может, отчуждая свою свободу, стать рабом какого-либо господина, то почему же не может и целый народ, отчуждая свою свободу, стать подданным какого-либо короля? Здесь много есть двусмысленных слов, значение которых следовало бы пояснить; ограничимся только одним из них – "отчуждать". Отчуждать – это значит отдавать или продавать (21). Но человек, становящийся рабом другого, не отдает себя; он, в крайнем случае, себя продает, чтобы получить средства к существованию. Но народу – для чего себя продавать? Король не только не предоставляет своим подданным средства к существованию, более того, он сам существует только за их счет, а королю, как говорит Рабле (22), немало надо для жизни. Итак, подданные отдают самих себя с условием, что у них заберут также их имущество? Я не вижу, что у них останется после этого.

Скажут, что деспот обеспечивает своим подданным гражданский мир. Пусть так, но что же они от этого выигрывают, если войны, которые им навязывает его честолюбие, если его ненасытная алчность, притеснения его правления разоряют их больше, чем это сделали бы их раздоры? Что же они от этого выигрывают, если самый этот мир становится одним из их бедствий? Спокойно жить и в темницах, но разве этого достаточно, чтобы чувствовать себя там хорошо! Греки, запертые в пещере Циклопа (23), спокойно жили в ней, ожидая своей очереди быть съеденными.

Утверждать, что человек отдает себя даром, значит – утверждать нечто бессмысленное и непостижимое: подобный акт незаконен и недействителен уже по одному тому, что тот, кто его совершает, находится не в здравом уме. Утверждать то же самое о целом народе – это значит считать, что весь он состоит из безумцев: безумие не творит право (24).

Если бы каждый и мог совершить отчуждение самого себя, то он не может этого сделать за своих детей; они рождаются людьми и свободными; их свобода принадлежит им, и никто, кроме них, не вправе ею распоряжаться. До того, как они достигнут зрелости, отец может для сохранения их жизни и для их благополучия принять от их имени те или иные условия, но он не может отдать детей безвозвратно и без условий, ибо подобный дар противен целям природы и превышает отцовские права. Поэтому, дабы какое-либо самовластное Правление стало законным, надо, чтобы народ в каждом своем поколении мог сам решать вопрос о том, принять ли такое Правление или отвергнуть его; но тогда это Правление не было бы уже самовластным.

Отказаться от своей свободы – это значит отречься от своего человеческого достоинства, от прав человеческой природы, даже от ее обязанностей. Невозможно никакое возмещение для того, кто от всего отказывается. Подобный отказ несовместим с природою человека; лишить человека свободы воли – это значит лишить его действия какой бы то ни было нравственности. Наконец, бесполезно и противоречиво такое соглашение, когда, с одной стороны, выговаривается неограниченная власть, а с другой безграничное повиновение. Разве не ясно, что у нас нет никаких обязанностей по отношению к тому, от кого мы вправе все потребовать? И разве уже это единственное условие, не предполагающее ни какого-либо равноценного возмещения, ни чего-либо взамен, не влечет за собою недействительности такого акта? Ибо какое может быть у моего раба право, обращенное против меня, если все, что он имеет, принадлежит мне, а если его право – мое, то разве не лишены какого бы то ни было смысла слова: мое право, обращенное против меня же?

Гроций и другие видят происхождение так называемого права рабовладения еще и в войнах (25). Поскольку победитель, по их мнению, вправе убить побежденного, этот последний может выкупить свою жизнь ценою собственной свободы, – соглашение тем более законное, что оно оборачивается на пользу обоим.

Ясно, однако, что это так называемое право убивать порожденных ни в коей мере не вытекает из состояния войны. Уже хотя бы потому, что люди, пребывающие в состоянии изначальной независимости, не имеют столь постоянных отношений между собою, чтобы создалось состояние войны или мира; от природы люди вовсе не враги друг другу (26). Войну вызывают не отношения между людьми, а отношения вещей, и поскольку состояние войны может возникнуть не из простых отношений между людьми, но из отношений вещных, постольку не может существовать войны частной (27), или войны человека с человеком, как в естественном состоянии, где вообще нет постоянной собственности, так и в состоянии общественном, где все подвластно законам.

Стычки между отдельными лицами, дуэли, поединки суть акты, не создающие никакого состояния войны; что же до частных войн, узаконенных Установлениями Людовика IX (28), короля Франции, войн, что прекращались Божьим миром (29), – это злоупотребления феодального Правления, системы самой бессмысленной (30) из всех, какие существовали, противной принципам естественного права и всякой доброй политии.

Итак, война – это отношение отнюдь не человека к человеку, но Государства к Государству, когда частные лица становятся врагами лишь случайно и совсем не как люди и даже не как граждане*, но как солдаты; не как члены отечества, но только защитники его.

* Римляне, которые знали и соблюдали право войны более, чем какой бы то ни было народ в мире, были в этом отношении столь щепетильны, что гражданину разрешалось служить в войске добровольцем лишь в том случае, когда он обязывался сражаться против врага и именно против определенного врага. Когда легион, в котором Катон-сын (31) начинал свою военную службу под командованием Попилия, был переформирован, Катон-отец написал Попилию (32), что, если тот согласен, чтобы его сын продолжал служить под его началом, то Катона-младшего следует еще раз привести к воинской присяге, так как первая уже недействительна, и он не может более сражаться против врага. И тот же Катон писал своему сыну, чтобы он остерегся принимать участие в сражении, не принеся этой новой присяги. Я знаю, что мне могут противопоставить в этом случае осаду Клузиума (33) и некоторые другие отдельные факты, но я здесь говорю о законах, обычаях. Римляне реже всех нарушали свои законы, и у них одних были законы столь прекрасные.

Наконец, врагами всякого Государства могут быть лишь другие Государства, а не люди, если принять в соображение, что между вещами различной природы нельзя установить никакого подлинного отношения.

Этот принцип соответствует также и положениям, установленным во все времена, и постоянной практике всех цивилизованных народов. Объявление войны служит предупреждением не столько Державам, сколько их подданным. Чужой, будь то король, частный человек или народ, который грабит, убивает или держит в неволе подданных, не объявляя войны государю, – это не враг, а разбойник. Даже в разгаре войны справедливый государь, захватывая во вражеской стране все, что принадлежит народу в целом, при этом уважает личность и имущество частных лиц; он уважает права, на которых основаны его собственные. Если целью войны является разрушение вражеского Государства, то победитель вправе убивать его защитников, пока у них в руках оружие; но как только они бросают оружие и сдаются, переставая таким образом быть врагами или орудиями врага, они вновь становятся просто людьми, и победитель не имеет более никакого права на их жизнь (34). Иногда можно уничтожить Государство, не убивая ни одного из его членов. Война, следовательно, не дает никаких прав, которые не были бы необходимы для ее целей. Это – не принципы Гроция, они не основываются на авторитете поэтов, но вытекают из самой природы вещей и основаны на разуме.

Что до права завоевания, то оно основывается лишь на законе сильного. Если война не дает победителю никакого права истреблять побежденных людей, то это право, которого у него нет, не может служить и основанием права на их порабощение. Врага можно убить только в том случае, когда его нельзя сделать рабом, следовательно: право поработить врага не вытекает из права его убить (35); значит, это несправедливый обмен заставлять его покупать ценою свободы свою жизнь, на которую у победителя нет никаких прав. Ибо разве не ясно, что если мы будем основывать право жизни и смерти на праве рабовладения, а право рабовладения на праве жизни и смерти, то попадем в порочный круг?

Даже если предположить, что это ужасное право всех убивать существует, я утверждаю, что раб, который стал таковым во время войны, или завоеванный народ ничем другим не обязан своему повелителю, кроме как повиновением до тех пор, пока его к этому принуждают. Взяв эквивалент его жизни, победитель вовсе его не помиловал: вместо того, чтобы убить побежденного без всякой выгоды, он убил его с пользою для себя. Он вовсе не получил над ним никакой власти, соединенной с силою; состояние войны между ними продолжается, как прежде, сами их отношения являются следствием этого состояния, а применение права войны не предполагает никакого мирного договора. Они заключили соглашение, пусть так; но это соглашение никак не приводит к уничтожению состояния войны (36), а, наоборот, предполагает его продолжение.

Итак, с какой бы стороны мы ни рассматривали этот вопрос, право рабовладения недействительно не только потому, что оно незаконно, но также и потому, что оно бессмысленно и ничего не значит. Слова "рабство" и "право" противоречат друг другу; они взаимно исключают друг друга. Такая речь: "я с тобой заключаю соглашение полностью за твой счет и полностью в мою пользу, соглашение, которое я буду соблюдать, пока это мне будет угодно, и которое ты будешь соблюдать, пока мне это будет угодно" – будет всегда равно лишена смысла независимо от того, имеются ли в виду отношения человека к человеку или человека к народу.

Глава V О ТОМ, ЧТО СЛЕДУЕТ ВСЕГДА ВОСХОДИТЬ К ПЕРВОМУ СОГЛАШЕНИЮ

Если бы я даже и согласился с тем, что до сих пор отрицал, то сторонники деспотизма не много бы от этого выиграли. Всегда будет существовать большое различие между тем, чтобы подчинить себе толпу, и тем, чтобы управлять обществом. Если отдельные люди порознь один за другим порабощаются одним человеком, то, каково бы ни было их число, я вижу здесь только господина и рабов, а никак не народ и его главу. Это, если угодно, скопление людей а не ассоциация; здесь нет ни общего блага, ни Организма политического. Такой человек, пусть бы даже он и поработил полмира, всегда будет лишь частное лицо; его интерес отделенный от интересов других людей, это всегда только частный интерес. Если только этот человек погибает, то его держава распадается, как рассыпается и превращается в кучу пепла дуб, сожженный огнем.

Народ, говорит Гроций, может поставить над собою короля. По мнению Гроция, стало быть, народ является таковым и до того, как он подчиняет себя королю. Но такое действие представляет собою гражданский акт; оно предполагает решение, принятое народом. Таким образом, прежде чем рассматривать акт, посредством которого народ избирает короля, было бы неплохо рассмотреть тот акт, в силу которого народ становится народом, ибо этот акт, непременно предшествующий первому, представляет собой истинное основание общества (37).

В самом деле, не будь никакого предшествующего соглашения, откуда бы взялось – если только избрание не единодушно – обязательство для меньшинства подчиняться выбору большинства? и почему сто человек, желающих господина, вправе подавать голос за десять человек, того совершенно не желающих? Закон большинства голосов сам по себе устанавливается в результате соглашения и предполагает, по меньшей мере единожды, – единодушие.

Глава VI ОБ ОБЩЕСТВЕННОМ СОГЛАШЕНИИ

Я предполагаю, что люди достигли того предела, когда силы, препятствующие им оставаться в естественном состоянии, превосходят в своем противодействии силы, которые каждый индивидуум может пустить в ход, чтобы удержаться в этом состоянии. Тогда это изначальное состояние не может более продолжаться, и человеческий род погиб бы, не измени он своего образа жизни.

Однако, поскольку люди не могут создавать новых сил (38), а могут лишь объединять и направлять силы, уже существующие, то у них нет иного средства самосохранения, как, объединившись с другими людьми, образовать сумму сил, способную преодолеть противодействие, подчинить эти силы одному движителю и заставить их действовать согласно.

Эта сумма сил может возникнуть лишь при совместных действиях многих людей; но – поскольку сила и свобода Каждого человека – суть первые орудия его самосохранения – как может он их отдать, не причиняя себе вреда и не пренебрегая теми заботами, которые есть его долг по отношению к самому себе? Эта трудность, если вернуться К предмету этого исследования, может быть выражена в следующих положениях:

"Найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации, и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде". Такова основная задача, которую разрешает Общественный договор (39).

Статьи этого Договора определены самой природой акта так, что малейшее видоизменение этих статей лишило бы их действенности и полезности; поэтому, хотя они пожалуй, и не были никогда точно сформулированы, они повсюду одни и те же, повсюду молчаливо принимаются и признаются до тех пор, пока в результате нарушения общественного соглашения каждый не обретает вновь свои первоначальные права и свою естественную свободу, теряя свободу, полученную по соглашению, ради которой он отказался от естественной.

Эти статьи, если их правильно понимать, сводятся к одной-единственной, именно: полное отчуждение каждого из членов ассоциации со всеми его правами в пользу всей общины; ибо, во-первых, если каждый отдает себя всецело, то создаются условия, равные для всех; а раз условия равны для всех, то никто не заинтересован в том, чтобы делать их обременительными для других.

Далее, поскольку отчуждение совершается без каких-либо изъятий, то единение столь полно, сколь только возможно, и ни одному из членов ассоциации нечего больше требовать. Ибо, если бы у частных лиц оставались какие-либо права, то, поскольку теперь не было бы такого старшего над всеми, который был бы вправе разрешать споры между ними и всем народом, каждый, будучи судьей самому себе в некотором отношении, начал бы вскоре притязать на то, чтобы стать таковым во всех отношениях; естественное состояние продолжало бы существовать, и ассоциация неизбежно стала бы тиранической или бесполезной.

Наконец, каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдельности. И так как нет ни одного члена ассоциации, в отношении которого остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступили ему по отношению к себе, то каждый приобретает эквивалент того, что теряет, и получает больше силы для сохранения того, что имеет.

Итак, если мы устраним из общественного соглашения то, что не составляет его сущности, то мы найдем, что оно сводится к следующим положениям: "каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого" (40).

Немедленно вместо отдельных лиц, вступающих в договорные отношения, этот акт ассоциации создает условное коллективное Целое, состоящее из стольких членов, сколько голосов насчитывает общее собрание. Это Целое получает в результате такого акта свое единство, свое общее я, свою жизнь и волю. Это лицо юридическое, образующееся следовательно в результате объединения всех других, некогда именовалось Гражданскою общиной*, ныне же именуется Республикою, или Политическим организмом: его члены называют этот Политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти, и подданными как подчиняющиеся законам Государства. Но эти термины часто смешиваются и их принимают один за другой; достаточно уметь их различать, когда они употребляются во всем их точном смысле.

* Истинный смысл этого слова почти совсем стерся для людей новых времен: большинство принимает город за Гражданскую общину, а горожанина за гражданина (43). Они не знают, что город составляют дома, а Гражданскую общину граждане. Эта же ошибка в древности дорого обошлась карфагенянам. Я не читал, чтобы подданному какого либо государя давали титул civis (гражданин – лат.), ни даже в древности – македонцам или в наши дни англичанам, хотя эти последние ближе к свободе, чем все остальные. Одни французы совершенно запросто называют себя гражданами, потому что у них нет, как это видно из их словарей, никакого представления о действительном смысле этого слова; не будь этого, они, незаконно присваивая себе это имя, были бы повинны в оскорблении величества. У них это слово означает добродетель, а не право. Когда Бодэн собрался говорить о наших Гражданах и Горожанах (44), он совершил грубую ошибку, приняв одних за других. Г-н д"Аламбер не совершил этой ошибки, и в своей статье "Женева" (45) хорошо показал различия между всеми четырьмя (даже пятью, если считать простых иностранцев) разрядами людей в нашем городе, из которых лишь два входят в состав Республики. Ни один из известных мне французских авторов не понял истинного смысла слова "гражданин".

Глава VII О СУВЕРЕНЕ

Из этой формулы видно, что акт ассоциации (41) содержит взаимные обязательства всего народа и частных лиц и что каждый индивидуум, вступая, так сказать, в договор с самим собой, оказывается принявшим двоякое обязательство, именно: как член суверена в отношении частных лиц и как член Государства по отношению к суверену (42). Но здесь нельзя применить то положение гражданского права, что никто не обязан выполнять обязательства, взятые перед самим собой, ибо велико различие между обязательствами, взятыми перед самим собою, и обязательствами, взятыми по отношению к целому, часть которого ты составляешь.

Следует еще заметить, что, поскольку каждый выступает в двояком качестве, решение, принятое всем народом, может иметь обязательную силу в области отношений всех подданных к суверену, но не может, по противоположной причине, наложить на суверена обязательства по отношению к себе самому, и что, следовательно, если бы суверен предписал сам себе такой закон, от которого он не мог бы себя освободить, – это противоречило бы самой природе Политического организма. Поскольку суверен может рассматривать себя лишь в одном-единственном отношении, то он попадает в положение частного человека, вступающего в соглашение с самим собою (46); раз так, нет и не может быть никакого основного закона, обязательного для Народа в целом, для него не обязателен даже Общественный договор (47). Это, однако, не означает, что Народ, как целое, не может взять на себя таких обязательств по отношению к другим, которые не нарушают условий этого Договора, ибо по отношению к чужеземцу он выступает как обычное существо, как индивидуум.

Но Политический организм или суверен, который обязан своим существованием лишь святости Договора (48), ни в коем случае не может брать на себя таких обязательств, даже по отношению к другим, которые сколько-нибудь противоречили бы этому первоначальному акту, как, например, отчуждение какой-либо части самого себя или подчинение себя другому суверену. Нарушить акт, благодаря которому он существует, значило бы уничтожить самого себя, а ничто ничего и не порождает.

Как только эта масса людей объединяется таким путем в одно целое, уже невозможно причинить вред ни одному из его членов, не задевая целое, и тем более нельзя причинить вред целому так, чтобы члены его этого не почувствовали. Стало быть и долг, и выгода в равной мере обязывают обе договаривающиеся стороны взаимно помогать друг другу; и одни и те же люди должны стремиться использовать в этом двояком отношении все преимущества, которые дает им объединение.

Итак, поскольку суверен образуется лишь из частных лиц, у него нет и не может быть таких интересов, которые противоречили бы интересам этих лиц; следовательно, верховная власть суверена нисколько не нуждается в поручителе перед подданными, ибо невозможно, чтобы организм захотел вредить всем своим членам; и мы увидим далее, что он не может причинять вред никому из них в отдельности (49). Суверен уже в силу того, что он существует, является всегда тем, чем он должен быть.

Но не так обстоит дело с отношениями подданных к суверену; несмотря на общий интерес, ничто не могло бы служить для суверена порукою в выполнении подданными своих обязательств, если бы он не нашел средств обеспечить их верность себе.

Жан Жак Руссо
Об Общественном договоре, или Принципы политического Права
Перевод с франц. А.Д. Хаютина и В.С. Алексеева-Попова.
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
Этот небольшой трактат извлечен мною из более обширного труда (1), который я некогда предпринял, не рассчитав своих сил, и давно уже оставил. Из различных отрывков, которые можно было извлечь из того, что было написано, предлагаемый ниже - наиболее значителен, и, как показалось мне, наименее недостоин внимания публики. Остальное уже более не существует.
________________
* Мы расскажем о справедливых законах, основанных на договоре. Верг.[илий]. Энеида, XI, (лат.).]
КНИГА 1
Я хочу исследовать, возможен ли в гражданском состоянии какой-либо принцип управления, основанного на законах и надежного, если принимать людей такими, каковы они, а законы - такими, какими они могут быть (2). В этом Исследовании я все время буду стараться сочетать то, что разрешает право, с тем, что предписывает выгода, так, чтобы не оказалось никакого расхождения между справедливостью и пользою (3).
Я приступаю к делу, не доказывая важности моей темы. Меня могут спросить: разве я государь или законодатель, что пишу о политике. Будь я государь или законодатель, я не стал бы терять время на разговоры о том, что нужно делать, - я либо делал бы это, либо молчал.
Поскольку я рожден гражданином свободного Государства и членом суверена (4), то, как бы мало ни значил мой голос в общественных делах, права подавать его при обсуждении этих дел достаточно, чтобы обязать меня уяснить себе их сущность, и я счастлив, что всякий раз, рассуждая о формах Правления, нахожу в моих розысканиях все новые причины любить образ Правления моей страны.
Глава I ПРЕДМЕТ ЭТОЙ ПЕРВОЙ КНИГИ
Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах (5). Иной мнит себя повелителем других, что не мешает ему быть рабом в большей еще мере, чем они (6). Как совершилась эта перемена? Не знаю. Что может придать ей законность? Полагаю, что этот вопрос я смогу разрешить.
Если бы я рассматривал лишь вопрос о силе и результатах ее действия, я бы сказал: пока народ принужден повиноваться и повинуется, он поступает хорошо; но если народ, как только получает возможность сбросить с себя ярмо, сбрасывает его, - он поступает еще лучше; ибо, возвращая себе свободу по тому же праву, по какому ее у него похитили, он либо имеет все основания вернуть ее, либо же вовсе не было оснований ее у него отнимать. Но общественное состояние - это священное право, которое служит основанием для всех остальных прав. Это право, однако, не является естественным; следовательно, оно основывается на соглашениях. Надо выяснить, каковы эти соглашения. Прежде чем приступить к этому, я должен обосновать те положения, которые я только что выдвинул.
Глава II О ПЕРВЫХ ОБЩЕСТВАХ
Самое древнее из всех обществ и единственное естественное - это семья (7). Но ведь и в семье дети связаны с отцом лишь до тех пор, пока нуждаются в нем. Как только нужда эта пропадает, естественная связь рвется. Дети, избавленные от необходимости повиноваться отцу, и отец, свободный от обязанности заботиться о детях, вновь становятся равно независимыми. Если они и остаются вместе, то уже не в силу естественной необходимости, а добровольно; сама же семья держится лишь на соглашении.
Эта общая свобода есть следствие природы человека. Первый ее закон самоохранение, ее - первые заботы те, которыми человек обязан самому себе, и как только он вступает в пору зрелости, он уже только сам должен судить о том, какие средства пригодны для его самосохранения, и так он становится сам себе хозяином.
Таким образом, семья - это, если угодно, прообраз политических обществ, правитель - это подобие отца, народ - детей, и все, рожденные равными и свободными, если отчуждают свою свободу, то лишь для своей же пользы. Вся разница в том, что в семье любовь отца к детям вознаграждает его за те заботы, которыми он их окружает, - в Государстве же наслаждение властью заменяет любовь, которой нет у правителя к своим подданным.
Гроций отрицает, что у людей всякая власть устанавливается для пользы управляемых (8): в качестве примера он приводит рабство*. Чаще всего в своих рассуждениях он видит основание права в существовании соответствующего факта. Можно было бы применить методу более последовательную, но никак не более благоприятную для тиранов.
_____________
* "Ученые розыскания о публичном праве часто представляют собою лишь историю давних злоупотреблений, и люди совершенно напрасно давали себе труд слишком подробно их изучать". - (Трактат (12) о выгодах Фр [анции] в сношениях с ее соседями г-на маркиза д"А[ржансона], напечатанный у Рея в Амстердаме). Именно это и сделал Гроций.
По мнению Гроция, стало быть, неясно, принадлежит ли человеческий род какой-нибудь сотне людей или, наоборот, эта сотня людей принадлежит человеческому роду и на протяжении всей своей книги он, как будто, склоняется к первому мнению. Так же полагает и Гоббс (9). Таким образом человеческий род оказывается разделенным на стада скота, каждое из которых имеет своего вожака, берегущего оное с тем, чтобы его пожирать.
Подобно тому, как пастух - существо высшей природы по сравнению с его стадом, так и пастыри людские, кои суть вожаки людей, - существа природы высшей по отношению к их народам. Так рассуждал, по сообщению Филона (10), император Калигула, делая из такой аналогии тот довольно естественный вывод, что короли - это боги, или что подданные - это скот.
Рассуждение такого Калигулы возвращает нас к рассуждениям Гоббса и Гроция. Аристотель прежде, чем все они (11) говорил также, что люди вовсе не равны от природы, но что одни рождаются, чтобы быть рабами, а другие господами.
Аристотель был прав; но он принимал следствие за причину. Всякий человек, рожденный в рабстве, рождается для рабства; ничто не может быть вернее этого. В оковах рабы теряют все, вплоть до желания от них освободиться (13), они начинают любить рабство, подобно тому, как спутники Улисса (14) полюбили свое скотское состояние*.
___________
* См. небольшой трактат Плутарха, озаглавленный: О разуме бессловесных. Уступать силе - это акт необходимости, а не воли; в крайнем случае, это акт благоразумия. В каком смысле может это быть обязанностью?
Итак, если существуют рабы по природе, так только потому, что существовали рабы вопреки природе. Сила создала первых рабов, их трусость сделала их навсегда рабами.
Я ничего не сказал ни о короле Адаме, ни об императоре Ное (15), отце трех великих монархов, разделивших между собою весь мир, как это сделали дети Сатурна (16), в которых иногда видели этих же монархов. Я надеюсь, что мне будут благодарны за такую мою скромность; ибо, поскольку я происхожу непосредственно от одного из этих государей и, быть может, даже от старшей ветви, то, как знать, не оказался бы я после проверки грамот вовсе даже законным королем человеческого рода? Как бы там ни было, никто не станет отрицать, что Адам был властелином мира, подобно тому, как Робинзон (17) властелином своего острова, пока он оставался единственным его обитателем, и было в этом безраздельном обладании то удобство, что монарху, прочно сидевшему на своем троне, не доводилось страшиться ни мятежей, ни войн, ни заговорщиков.
Глава III О ПРАВЕ СИЛЬНОГО
Самый сильный никогда не бывает настолько силен, что бы оставаться постоянно повелителем, если он не превратит своей силы в право, а повиновения ему - в обязанность. Отсюда - право сильнейшего; оно называется правом как будто в ироническом смысле, а в действительности его возводят в принцип. Но разве нам никогда не объяснят смысл этих слов? Сила - это физическая мощь, и я никак не вижу, какая мораль может быть результатом ее действия.
Предположим на минуту, что так называемое право сильнейшего существует. Я утверждаю, что в результате подобного предположения получится только необъяснимая галиматья; ибо, если это сила создает право, то результат меняется с причиной, то есть всякая сила, превосходящая первую, приобретает и права первой. Если только возможно не повиноваться безнаказанно, значит возможно это делать на законном основании, а так как всегда прав самый сильный, то и нужно лишь действовать таким образом, чтобы стать сильнейшим. Но что же это за право, которое исчезает, как только прекращается действие силы? Если нужно повиноваться, подчиняясь силе, то нет необходимости повиноваться, следуя долгу; и если человек больше не принуждается к повиновению, то он уже и не обязан это делать. Отсюда видно, что слово "право" ничего не прибавляет к силе. Оно здесь просто ничего не значит.
Подчиняйтесь властям. Если это означает - уступайте силе, то заповедь хороша, но излишняя; я ручаюсь, что она никогда не будет нарушена. Всякая власть - от Бога (18), я это признаю; но и всякая болезнь от Него же: значит ли это, что запрещено звать врача? Если на меня в лесу нападает разбойник, значит, мало того, что я должен, подчиняясь силе, отдать ему свой кошелек; но, даже будь я в состоянии его спрятать, то разве я не обязан по совести отдать ему этот кошелек? Ибо, в конце концов, пистолет, который он держит в руке, - это тоже власть.
Согласимся же, что сила не творит право и что люди обязаны повиноваться только властям законным. Так перед нами снова возникает вопрос, поставленный мною в самом начале.
Глава IV
О РАБСТВЕ (19)
Раз ни один человек не имеет естественной власти над себе подобными и поскольку сила не создает никакого права, то выходит, что основою любой законной власти среди людей могут быть только соглашения.
Если отдельный человек, говорит Гроций (20), может, отчуждая свою свободу, стать рабом какого-либо господина, то почему же не может и целый народ, отчуждая свою свободу, стать подданным какого-либо короля? Здесь много есть двусмысленных слов, значение которых следовало бы пояснить; ограничимся только одним из них - "отчуждать". Отчуждать - это значит отдавать или продавать (21). Но человек, становящийся рабом другого, не отдает себя; он, в крайнем случае, себя продает, чтобы получить средства к существованию. Но народу - для чего себя продавать? Король не только не предоставляет своим подданным средства к существованию, более того, он сам существует только за их счет, а королю, как говорит Рабле (22), немало надо для жизни. Итак, подданные отдают самих себя с условием, что у них заберут также их имущество? Я не вижу, что у них останется после этого.
Скажут, что деспот обеспечивает своим подданным гражданский мир. Пусть так, но что же они от этого выигрывают, если войны, которые им навязывает его честолюбие, если его ненасытная алчность, притеснения его правления разоряют их больше, чем это сделали бы их раздоры? Что же они от этого выигрывают, если самый этот мир становится одним из их бедствий? Спокойно жить и в темницах, но разве этого достаточно, чтобы чувствовать себя там хорошо! Греки, запертые в пещере Циклопа (23), спокойно жили в ней, ожидая своей очереди быть съеденными.
Утверждать, что человек отдает себя даром, значит - утверждать нечто бессмысленное и непостижимое: подобный акт незаконен и недействителен уже по одному тому, что тот, кто его совершает, находится не в здравом уме. Утверждать то же самое о целом народе - это значит считать, что весь он состоит из безумцев: безумие не творит право (24).
Если бы каждый и мог совершить отчуждение самого себя, то он не может этого сделать за своих детей; они рождаются людьми и свободными; их свобода принадлежит им, и никто, кроме них, не вправе ею распоряжаться. До того, как они достигнут зрелости, отец может для сохранения их жизни и для их благополучия принять от их имени те или иные условия, но он не может отдать детей безвозвратно и без условий, ибо подобный дар противен целям природы и превышает отцовские права. Поэтому, дабы какое-либо самовластное Правление стало законным, надо, чтобы народ в каждом своем поколении мог сам решать вопрос о том, принять ли такое Правление или отвергнуть его; но тогда это Правление не было бы уже самовластным.
Отказаться от своей свободы - это значит отречься от своего человеческого достоинства, от прав человеческой природы, даже от ее обязанностей. Невозможно никакое возмещение для того, кто от всего отказывается. Подобный отказ несовместим с природою человека; лишить человека свободы воли - это значит лишить его действия какой бы то ни было нравственности. Наконец, бесполезно и противоречиво такое соглашение, когда, с одной стороны, выговаривается неограниченная власть, а с другой безграничное повиновение. Разве не ясно, что у нас нет никаких обязанностей по отношению к тому, от кого мы вправе все потребовать? И разве уже это единственное условие, не предполагающее ни какого-либо равноценного возмещения, ни чего-либо взамен, не влечет за собою недействительности такого акта? Ибо какое может быть у моего раба право, обращенное против меня, если все, что он имеет, принадлежит мне, а если его право - мое, то разве не лишены какого бы то ни было смысла слова: мое право, обращенное против меня же?
Гроций и другие видят происхождение так называемого права рабовладения еще и в войнах (25). Поскольку победитель, по их мнению, вправе убить побежденного, этот последний может выкупить свою жизнь ценою собственной свободы, - соглашение тем более законное, что оно оборачивается на пользу обоим.
Ясно, однако, что это так называемое право убивать порожденных ни в коей мере не вытекает из состояния войны. Уже хотя бы потому, что люди, пребывающие в состоянии изначальной независимости, не имеют столь постоянных отношений между собою, чтобы создалось состояние войны или мира; от природы люди вовсе не враги друг другу (26). Войну вызывают не отношения между людьми, а отношения вещей, и поскольку состояние войны может возникнуть не из простых отношений между людьми, но из отношений вещных, постольку не может существовать войны частной (27), или войны человека с человеком, как в естественном состоянии, где вообще нет постоянной собственности, так и в состоянии общественном, где все подвластно законам.
Стычки между отдельными лицами, дуэли, поединки суть акты, не создающие никакого состояния войны; что же до частных войн, узаконенных Установлениями Людовика IX (28), короля Франции, войн, что прекращались Божьим миром (29), - это злоупотребления феодального Правления, системы самой бессмысленной (30) из всех, какие существовали, противной принципам естественного права и всякой доброй политии.
Итак, война - это отношение отнюдь не человека к человеку, но Государства к Государству, когда частные лица становятся врагами лишь случайно и совсем не как люди и даже не как граждане*, но как солдаты; не как члены отечества, но только защитники его.
____________
* Римляне, которые знали и соблюдали право войны более, чем какой бы то ни было народ в мире, были в этом отношении столь щепетильны, что гражданину разрешалось служить в войске добровольцем лишь в том случае, когда он обязывался сражаться против врага и именно против определенного врага. Когда легион, в котором Катон-сын (31) начинал свою военную службу под командованием Попилия, был переформирован, Катон-отец написал Попилию (32), что, если тот согласен, чтобы его сын продолжал служить под его началом, то Катона-младшего следует еще раз привести к воинской присяге, так как первая уже недействительна, и он не может более сражаться против врага. И тот же Катон писал своему сыну, чтобы он остерегся принимать участие в сражении, не принеся этой новой присяги. Я знаю, что мне могут противопоставить в этом случае осаду Клузиума (33) и некоторые другие отдельные факты, но я здесь говорю о законах, обычаях. Римляне реже всех нарушали свои законы, и у них одних были законы столь прекрасные.
Наконец, врагами всякого Государства могут быть лишь другие Государства, а не люди, если принять в соображение, что между вещами различной природы нельзя установить никакого подлинного отношения.
Этот принцип соответствует также и положениям, установленным во все времена, и постоянной практике всех цивилизованных народов. Объявление войны служит предупреждением не столько Державам, сколько их подданным. Чужой, будь то король, частный человек или народ, который грабит, убивает или держит в неволе подданных, не объявляя войны государю, - это не враг, а разбойник. Даже в разгаре войны справедливый государь, захватывая во вражеской стране все, что принадлежит народу в целом, при этом уважает личность и имущество частных лиц; он уважает права, на которых основаны его собственные. Если целью войны является разрушение вражеского Государства, то победитель вправе убивать его защитников, пока у них в руках оружие; но как только они бросают оружие и сдаются, переставая таким образом быть врагами или орудиями врага, они вновь становятся просто людьми, и победитель не имеет более никакого права на их жизнь (34). Иногда можно уничтожить Государство, не убивая ни одного из его членов. Война, следовательно, не дает никаких прав, которые не были бы необходимы для ее целей. Это - не принципы Гроция, они не основываются на авторитете поэтов, но вытекают из самой природы вещей и основаны на разуме.
Что до права завоевания, то оно основывается лишь на законе сильного. Если война не дает победителю никакого права истреблять побежденных людей, то это право, которого у него нет, не может служить и основанием права на их порабощение. Врага можно убить только в том случае, когда его нельзя сделать рабом, следовательно: право поработить врага не вытекает из права его убить (35); значит, это несправедливый обмен заставлять его покупать ценою свободы свою жизнь, на которую у победителя нет никаких прав. Ибо разве не ясно, что если мы будем основывать право жизни и смерти на праве рабовладения, а право рабовладения на праве жизни и смерти, то попадем в порочный круг?
Даже если предположить, что это ужасное право всех убивать существует, я утверждаю, что раб, который стал таковым во время войны, или завоеванный народ ничем другим не обязан своему повелителю, кроме как повиновением до тех пор, пока его к этому принуждают. Взяв эквивалент его жизни, победитель вовсе его не помиловал: вместо того, чтобы убить побежденного без всякой выгоды, он убил его с пользою для себя. Он вовсе не получил над ним никакой власти, соединенной с силою; состояние войны между ними продолжается, как прежде, сами их отношения являются следствием этого состояния, а применение права войны не предполагает никакого мирного договора. Они заключили соглашение, пусть так; но это соглашение никак не приводит к уничтожению состояния войны (36), а, наоборот, предполагает его продолжение.
Итак, с какой бы стороны мы ни рассматривали этот вопрос, право рабовладения недействительно не только потому, что оно незаконно, но также и потому, что оно бессмысленно и ничего не значит. Слова "рабство" и "право" противоречат друг другу; они взаимно исключают друг друга. Такая речь: "я с тобой заключаю соглашение полностью за твой счет и полностью в мою пользу, соглашение, которое я буду соблюдать, пока это мне будет угодно, и которое ты будешь соблюдать, пока мне это будет угодно" - будет всегда равно лишена смысла независимо от того, имеются ли в виду отношения человека к человеку или человека к народу.
Глава V О ТОМ, ЧТО СЛЕДУЕТ ВСЕГДА ВОСХОДИТЬ К ПЕРВОМУ СОГЛАШЕНИЮ
Если бы я даже и согласился с тем, что до сих пор отрицал, то сторонники деспотизма не много бы от этого выиграли. Всегда будет существовать большое различие между тем, чтобы подчинить себе толпу, и тем, чтобы управлять обществом. Если отдельные люди порознь один за другим порабощаются одним человеком, то, каково бы ни было их число, я вижу здесь только господина и рабов, а никак не народ и его главу. Это, если угодно, скопление людей а не ассоциация; здесь нет ни общего блага, ни Организма политического. Такой человек, пусть бы даже он и поработил полмира, всегда будет лишь частное лицо; его интерес отделенный от интересов других людей, это всегда только частный интерес. Если только этот человек погибает, то его держава распадается, как рассыпается и превращается в кучу пепла дуб, сожженный огнем.
Народ, говорит Гроций, может поставить над собою короля. По мнению Гроция, стало быть, народ является таковым и до того, как он подчиняет себя королю. Но такое действие представляет собою гражданский акт; оно предполагает решение, принятое народом. Таким образом, прежде чем рассматривать акт, посредством которого народ избирает короля, было бы неплохо рассмотреть тот акт, в силу которого народ становится народом, ибо этот акт, непременно предшествующий первому, представляет собой истинное основание общества (37).
В самом деле, не будь никакого предшествующего соглашения, откуда бы взялось - если только избрание не единодушно - обязательство для меньшинства подчиняться выбору большинства? и почему сто человек, желающих господина, вправе подавать голос за десять человек, того совершенно не желающих? Закон большинства голосов сам по себе устанавливается в результате соглашения и предполагает, по меньшей мере единожды, - единодушие.
Глава VI ОБ ОБЩЕСТВЕННОМ СОГЛАШЕНИИ
Я предполагаю, что люди достигли того предела, когда силы, препятствующие им оставаться в естественном состоянии, превосходят в своем противодействии силы, которые каждый индивидуум может пустить в ход, чтобы удержаться в этом состоянии. Тогда это изначальное состояние не может более продолжаться, и человеческий род погиб бы, не измени он своего образа жизни.
Однако, поскольку люди не могут создавать новых сил (38), а могут лишь объединять и направлять силы, уже существующие, то у них нет иного средства самосохранения, как, объединившись с другими людьми, образовать сумму сил, способную преодолеть противодействие, подчинить эти силы одному движителю и заставить их действовать согласно.
Эта сумма сил может возникнуть лишь при совместных действиях многих людей; но - поскольку сила и свобода Каждого человека - суть первые орудия его самосохранения - как может он их отдать, не причиняя себе вреда и не пренебрегая теми заботами, которые есть его долг по отношению к самому себе? Эта трудность, если вернуться К предмету этого исследования, может быть выражена в следующих положениях:
"Найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации, и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде". Такова основная задача, которую разрешает Общественный договор (39).
Статьи этого Договора определены самой природой акта так, что малейшее видоизменение этих статей лишило бы их действенности и полезности; поэтому, хотя они пожалуй, и не были никогда точно сформулированы, они повсюду одни и те же, повсюду молчаливо принимаются и признаются до тех пор, пока в результате нарушения общественного соглашения каждый не обретает вновь свои первоначальные права и свою естественную свободу, теряя свободу, полученную по соглашению, ради которой он отказался от естественной.
Эти статьи, если их правильно понимать, сводятся к одной-единственной, именно: полное отчуждение каждого из членов ассоциации со всеми его правами в пользу всей общины; ибо, во-первых, если каждый отдает себя всецело, то создаются условия, равные для всех; а раз условия равны для всех, то никто не заинтересован в том, чтобы делать их обременительными для других.
Далее, поскольку отчуждение совершается без каких-либо изъятий, то единение столь полно, сколь только возможно, и ни одному из членов ассоциации нечего больше требовать. Ибо, если бы у частных лиц оставались какие-либо права, то, поскольку теперь не было бы такого старшего над всеми, который был бы вправе разрешать споры между ними и всем народом, каждый, будучи судьей самому себе в некотором отношении, начал бы вскоре притязать на то, чтобы стать таковым во всех отношениях; естественное состояние продолжало бы существовать, и ассоциация неизбежно стала бы тиранической или бесполезной.
Наконец, каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдельности. И так как нет ни одного члена ассоциации, в отношении которого остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступили ему по отношению к себе, то каждый приобретает эквивалент того, что теряет, и получает больше силы для сохранения того, что имеет.
Итак, если мы устраним из общественного соглашения то, что не составляет его сущности, то мы найдем, что оно сводится к следующим положениям: "каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого" (40).
Немедленно вместо отдельных лиц, вступающих в договорные отношения, этот акт ассоциации создает условное коллективное Целое, состоящее из стольких членов, сколько голосов насчитывает общее собрание. Это Целое получает в результате такого акта свое единство, свое общее я, свою жизнь и волю. Это лицо юридическое, образующееся следовательно в результате объединения всех других, некогда именовалось Гражданскою общиной*, ныне же именуется Республикою, или Политическим организмом: его члены называют этот Политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти, и подданными как подчиняющиеся законам Государства. Но эти термины часто смешиваются и их принимают один за другой; достаточно уметь их различать, когда они употребляются во всем их точном смысле.

Просмотров