Жан жак руссо об общественном договоре читать. Жан Жак Руссо

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Руссо Жан Жак

Жан Жак Руссо

Об Общественном договоре, или Принципы политического Права

Перевод с франц. А.Д. Хаютина и В.С. Алексеева-Попова.

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Этот небольшой трактат извлечен мною из более обширного труда (1), который я некогда предпринял, не рассчитав своих сил, и давно уже оставил. Из различных отрывков, которые можно было извлечь из того, что было написано, предлагаемый ниже – наиболее значителен, и, как показалось мне, наименее недостоин внимания публики. Остальное уже более не существует.

________________

* Мы расскажем о справедливых законах, основанных на договоре. Верг.[илий]. Энеида, XI, (лат.).]

Я хочу исследовать, возможен ли в гражданском состоянии какой-либо принцип управления, основанного на законах и надежного, если принимать людей такими, каковы они, а законы – такими, какими они могут быть (2). В этом Исследовании я все время буду стараться сочетать то, что разрешает право, с тем, что предписывает выгода, так, чтобы не оказалось никакого расхождения между справедливостью и пользою (3).

Я приступаю к делу, не доказывая важности моей темы. Меня могут спросить: разве я государь или законодатель, что пишу о политике. Будь я государь или законодатель, я не стал бы терять время на разговоры о том, что нужно делать, – я либо делал бы это, либо молчал.

Поскольку я рожден гражданином свободного Государства и членом суверена (4), то, как бы мало ни значил мой голос в общественных делах, права подавать его при обсуждении этих дел достаточно, чтобы обязать меня уяснить себе их сущность, и я счастлив, что всякий раз, рассуждая о формах Правления, нахожу в моих розысканиях все новые причины любить образ Правления моей страны.

Глава I ПРЕДМЕТ ЭТОЙ ПЕРВОЙ КНИГИ

Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах (5). Иной мнит себя повелителем других, что не мешает ему быть рабом в большей еще мере, чем они (6). Как совершилась эта перемена? Не знаю. Что может придать ей законность? Полагаю, что этот вопрос я смогу разрешить.

Если бы я рассматривал лишь вопрос о силе и результатах ее действия, я бы сказал: пока народ принужден повиноваться и повинуется, он поступает хорошо; но если народ, как только получает возможность сбросить с себя ярмо, сбрасывает его, – он поступает еще лучше; ибо, возвращая себе свободу по тому же праву, по какому ее у него похитили, он либо имеет все основания вернуть ее, либо же вовсе не было оснований ее у него отнимать. Но общественное состояние – это священное право, которое служит основанием для всех остальных прав. Это право, однако, не является естественным; следовательно, оно основывается на соглашениях. Надо выяснить, каковы эти соглашения. Прежде чем приступить к этому, я должен обосновать те положения, которые я только что выдвинул.

Глава II О ПЕРВЫХ ОБЩЕСТВАХ

Самое древнее из всех обществ и единственное естественное – это семья (7). Но ведь и в семье дети связаны с отцом лишь до тех пор, пока нуждаются в нем. Как только нужда эта пропадает, естественная связь рвется. Дети, избавленные от необходимости повиноваться отцу, и отец, свободный от обязанности заботиться о детях, вновь становятся равно независимыми. Если они и остаются вместе, то уже не в силу естественной необходимости, а добровольно; сама же семья держится лишь на соглашении.

Эта общая свобода есть следствие природы человека. Первый ее закон самоохранение, ее – первые заботы те, которыми человек обязан самому себе, и как только он вступает в пору зрелости, он уже только сам должен судить о том, какие средства пригодны для его самосохранения, и так он становится сам себе хозяином.

Таким образом, семья – это, если угодно, прообраз политических обществ, правитель – это подобие отца, народ – детей, и все, рожденные равными и свободными, если отчуждают свою свободу, то лишь для своей же пользы. Вся разница в том, что в семье любовь отца к детям вознаграждает его за те заботы, которыми он их окружает, – в Государстве же наслаждение властью заменяет любовь, которой нет у правителя к своим подданным.

Гроций отрицает, что у людей всякая власть устанавливается для пользы управляемых (8): в качестве примера он приводит рабство*. Чаще всего в своих рассуждениях он видит основание права в существовании соответствующего факта. Можно было бы применить методу более последовательную, но никак не более благоприятную для тиранов.

* "Ученые розыскания о публичном праве часто представляют собою лишь историю давних злоупотреблений, и люди совершенно напрасно давали себе труд слишком подробно их изучать". – (Трактат (12) о выгодах Фр [анции] в сношениях с ее соседями г-на маркиза д"А[ржансона], напечатанный у Рея в Амстердаме). Именно это и сделал Гроций.

По мнению Гроция, стало быть, неясно, принадлежит ли человеческий род какой-нибудь сотне людей или, наоборот, эта сотня людей принадлежит человеческому роду и на протяжении всей своей книги он, как будто, склоняется к первому мнению. Так же полагает и Гоббс (9). Таким образом человеческий род оказывается разделенным на стада скота, каждое из которых имеет своего вожака, берегущего оное с тем, чтобы его пожирать.

Подобно тому, как пастух – существо высшей природы по сравнению с его стадом, так и пастыри людские, кои суть вожаки людей, – существа природы высшей по отношению к их народам. Так рассуждал, по сообщению Филона (10), император Калигула, делая из такой аналогии тот довольно естественный вывод, что короли – это боги, или что подданные – это скот.

Рассуждение такого Калигулы возвращает нас к рассуждениям Гоббса и Гроция. Аристотель прежде, чем все они (11) говорил также, что люди вовсе не равны от природы, но что одни рождаются, чтобы быть рабами, а другие господами.

Аристотель был прав; но он принимал следствие за причину. Всякий человек, рожденный в рабстве, рождается для рабства; ничто не может быть вернее этого. В оковах рабы теряют все, вплоть до желания от них освободиться (13), они начинают любить рабство, подобно тому, как спутники Улисса (14) полюбили свое скотское состояние*.

* См. небольшой трактат Плутарха, озаглавленный: О разуме бессловесных. Уступать силе – это акт необходимости, а не воли; в крайнем случае, это акт благоразумия. В каком смысле может это быть обязанностью?

Итак, если существуют рабы по природе, так только потому, что существовали рабы вопреки природе. Сила создала первых рабов, их трусость сделала их навсегда рабами.

Я ничего не сказал ни о короле Адаме, ни об императоре Ное (15), отце трех великих монархов, разделивших между собою весь мир, как это сделали дети Сатурна (16), в которых иногда видели этих же монархов. Я надеюсь, что мне будут благодарны за такую мою скромность; ибо, поскольку я происхожу непосредственно от одного из этих государей и, быть может, даже от старшей ветви, то, как знать, не оказался бы я после проверки грамот вовсе даже законным королем человеческого рода? Как бы там ни было, никто не станет отрицать, что Адам был властелином мира, подобно тому, как Робинзон (17) властелином своего острова, пока он оставался единственным его обитателем, и было в этом безраздельном обладании то удобство, что монарху, прочно сидевшему на своем троне, не доводилось страшиться ни мятежей, ни войн, ни заговорщиков.

Глава III О ПРАВЕ СИЛЬНОГО

Самый сильный никогда не бывает настолько силен, что бы оставаться постоянно повелителем, если он не превратит своей силы в право, а повиновения ему – в обязанность. Отсюда – право сильнейшего; оно называется правом как будто в ироническом смысле, а в действительности его возводят в принцип. Но разве нам никогда не объяснят смысл этих слов? Сила – это физическая мощь, и я никак не вижу, какая мораль может быть результатом ее действия.

Предположим на минуту, что так называемое право сильнейшего существует. Я утверждаю, что в результате подобного предположения получится только необъяснимая галиматья; ибо, если это сила создает право, то результат меняется с причиной, то есть всякая сила, превосходящая первую, приобретает и права первой. Если только возможно не повиноваться безнаказанно, значит возможно это делать на законном основании, а так как всегда прав самый сильный, то и нужно лишь действовать таким образом, чтобы стать сильнейшим. Но что же это за право, которое исчезает, как только прекращается действие силы? Если нужно повиноваться, подчиняясь силе, то нет необходимости повиноваться, следуя долгу; и если человек больше не принуждается к повиновению, то он уже и не обязан это делать. Отсюда видно, что слово "право" ничего не прибавляет к силе. Оно здесь просто ничего не значит.

Подчиняйтесь властям. Если это означает – уступайте силе, то заповедь хороша, но излишняя; я ручаюсь, что она никогда не будет нарушена. Всякая власть – от Бога (18), я это признаю; но и всякая болезнь от Него же: значит ли это, что запрещено звать врача? Если на меня в лесу нападает разбойник, значит, мало того, что я должен, подчиняясь силе, отдать ему свой кошелек; но, даже будь я в состоянии его спрятать, то разве я не обязан по совести отдать ему этот кошелек? Ибо, в конце концов, пистолет, который он держит в руке, – это тоже власть.

Согласимся же, что сила не творит право и что люди обязаны повиноваться только властям законным. Так перед нами снова возникает вопрос, поставленный мною в самом начале.

О РАБСТВЕ (19)

Раз ни один человек не имеет естественной власти над себе подобными и поскольку сила не создает никакого права, то выходит, что основою любой законной власти среди людей могут быть только соглашения.

Если отдельный человек, говорит Гроций (20), может, отчуждая свою свободу, стать рабом какого-либо господина, то почему же не может и целый народ, отчуждая свою свободу, стать подданным какого-либо короля? Здесь много есть двусмысленных слов, значение которых следовало бы пояснить; ограничимся только одним из них – "отчуждать". Отчуждать – это значит отдавать или продавать (21). Но человек, становящийся рабом другого, не отдает себя; он, в крайнем случае, себя продает, чтобы получить средства к существованию. Но народу – для чего себя продавать? Король не только не предоставляет своим подданным средства к существованию, более того, он сам существует только за их счет, а королю, как говорит Рабле (22), немало надо для жизни. Итак, подданные отдают самих себя с условием, что у них заберут также их имущество? Я не вижу, что у них останется после этого.

Скажут, что деспот обеспечивает своим подданным гражданский мир. Пусть так, но что же они от этого выигрывают, если войны, которые им навязывает его честолюбие, если его ненасытная алчность, притеснения его правления разоряют их больше, чем это сделали бы их раздоры? Что же они от этого выигрывают, если самый этот мир становится одним из их бедствий? Спокойно жить и в темницах, но разве этого достаточно, чтобы чувствовать себя там хорошо! Греки, запертые в пещере Циклопа (23), спокойно жили в ней, ожидая своей очереди быть съеденными.

Утверждать, что человек отдает себя даром, значит – утверждать нечто бессмысленное и непостижимое: подобный акт незаконен и недействителен уже по одному тому, что тот, кто его совершает, находится не в здравом уме. Утверждать то же самое о целом народе – это значит считать, что весь он состоит из безумцев: безумие не творит право (24).

Если бы каждый и мог совершить отчуждение самого себя, то он не может этого сделать за своих детей; они рождаются людьми и свободными; их свобода принадлежит им, и никто, кроме них, не вправе ею распоряжаться. До того, как они достигнут зрелости, отец может для сохранения их жизни и для их благополучия принять от их имени те или иные условия, но он не может отдать детей безвозвратно и без условий, ибо подобный дар противен целям природы и превышает отцовские права. Поэтому, дабы какое-либо самовластное Правление стало законным, надо, чтобы народ в каждом своем поколении мог сам решать вопрос о том, принять ли такое Правление или отвергнуть его; но тогда это Правление не было бы уже самовластным.

Отказаться от своей свободы – это значит отречься от своего человеческого достоинства, от прав человеческой природы, даже от ее обязанностей. Невозможно никакое возмещение для того, кто от всего отказывается. Подобный отказ несовместим с природою человека; лишить человека свободы воли – это значит лишить его действия какой бы то ни было нравственности. Наконец, бесполезно и противоречиво такое соглашение, когда, с одной стороны, выговаривается неограниченная власть, а с другой безграничное повиновение. Разве не ясно, что у нас нет никаких обязанностей по отношению к тому, от кого мы вправе все потребовать? И разве уже это единственное условие, не предполагающее ни какого-либо равноценного возмещения, ни чего-либо взамен, не влечет за собою недействительности такого акта? Ибо какое может быть у моего раба право, обращенное против меня, если все, что он имеет, принадлежит мне, а если его право – мое, то разве не лишены какого бы то ни было смысла слова: мое право, обращенное против меня же?

Гроций и другие видят происхождение так называемого права рабовладения еще и в войнах (25). Поскольку победитель, по их мнению, вправе убить побежденного, этот последний может выкупить свою жизнь ценою собственной свободы, – соглашение тем более законное, что оно оборачивается на пользу обоим.

Ясно, однако, что это так называемое право убивать порожденных ни в коей мере не вытекает из состояния войны. Уже хотя бы потому, что люди, пребывающие в состоянии изначальной независимости, не имеют столь постоянных отношений между собою, чтобы создалось состояние войны или мира; от природы люди вовсе не враги друг другу (26). Войну вызывают не отношения между людьми, а отношения вещей, и поскольку состояние войны может возникнуть не из простых отношений между людьми, но из отношений вещных, постольку не может существовать войны частной (27), или войны человека с человеком, как в естественном состоянии, где вообще нет постоянной собственности, так и в состоянии общественном, где все подвластно законам.

Стычки между отдельными лицами, дуэли, поединки суть акты, не создающие никакого состояния войны; что же до частных войн, узаконенных Установлениями Людовика IX (28), короля Франции, войн, что прекращались Божьим миром (29), – это злоупотребления феодального Правления, системы самой бессмысленной (30) из всех, какие существовали, противной принципам естественного права и всякой доброй политии.

Итак, война – это отношение отнюдь не человека к человеку, но Государства к Государству, когда частные лица становятся врагами лишь случайно и совсем не как люди и даже не как граждане*, но как солдаты; не как члены отечества, но только защитники его.

* Римляне, которые знали и соблюдали право войны более, чем какой бы то ни было народ в мире, были в этом отношении столь щепетильны, что гражданину разрешалось служить в войске добровольцем лишь в том случае, когда он обязывался сражаться против врага и именно против определенного врага. Когда легион, в котором Катон-сын (31) начинал свою военную службу под командованием Попилия, был переформирован, Катон-отец написал Попилию (32), что, если тот согласен, чтобы его сын продолжал служить под его началом, то Катона-младшего следует еще раз привести к воинской присяге, так как первая уже недействительна, и он не может более сражаться против врага. И тот же Катон писал своему сыну, чтобы он остерегся принимать участие в сражении, не принеся этой новой присяги. Я знаю, что мне могут противопоставить в этом случае осаду Клузиума (33) и некоторые другие отдельные факты, но я здесь говорю о законах, обычаях. Римляне реже всех нарушали свои законы, и у них одних были законы столь прекрасные.

Наконец, врагами всякого Государства могут быть лишь другие Государства, а не люди, если принять в соображение, что между вещами различной природы нельзя установить никакого подлинного отношения.

Этот принцип соответствует также и положениям, установленным во все времена, и постоянной практике всех цивилизованных народов. Объявление войны служит предупреждением не столько Державам, сколько их подданным. Чужой, будь то король, частный человек или народ, который грабит, убивает или держит в неволе подданных, не объявляя войны государю, – это не враг, а разбойник. Даже в разгаре войны справедливый государь, захватывая во вражеской стране все, что принадлежит народу в целом, при этом уважает личность и имущество частных лиц; он уважает права, на которых основаны его собственные. Если целью войны является разрушение вражеского Государства, то победитель вправе убивать его защитников, пока у них в руках оружие; но как только они бросают оружие и сдаются, переставая таким образом быть врагами или орудиями врага, они вновь становятся просто людьми, и победитель не имеет более никакого права на их жизнь (34). Иногда можно уничтожить Государство, не убивая ни одного из его членов. Война, следовательно, не дает никаких прав, которые не были бы необходимы для ее целей. Это – не принципы Гроция, они не основываются на авторитете поэтов, но вытекают из самой природы вещей и основаны на разуме.

Что до права завоевания, то оно основывается лишь на законе сильного. Если война не дает победителю никакого права истреблять побежденных людей, то это право, которого у него нет, не может служить и основанием права на их порабощение. Врага можно убить только в том случае, когда его нельзя сделать рабом, следовательно: право поработить врага не вытекает из права его убить (35); значит, это несправедливый обмен заставлять его покупать ценою свободы свою жизнь, на которую у победителя нет никаких прав. Ибо разве не ясно, что если мы будем основывать право жизни и смерти на праве рабовладения, а право рабовладения на праве жизни и смерти, то попадем в порочный круг?

Даже если предположить, что это ужасное право всех убивать существует, я утверждаю, что раб, который стал таковым во время войны, или завоеванный народ ничем другим не обязан своему повелителю, кроме как повиновением до тех пор, пока его к этому принуждают. Взяв эквивалент его жизни, победитель вовсе его не помиловал: вместо того, чтобы убить побежденного без всякой выгоды, он убил его с пользою для себя. Он вовсе не получил над ним никакой власти, соединенной с силою; состояние войны между ними продолжается, как прежде, сами их отношения являются следствием этого состояния, а применение права войны не предполагает никакого мирного договора. Они заключили соглашение, пусть так; но это соглашение никак не приводит к уничтожению состояния войны (36), а, наоборот, предполагает его продолжение.

Итак, с какой бы стороны мы ни рассматривали этот вопрос, право рабовладения недействительно не только потому, что оно незаконно, но также и потому, что оно бессмысленно и ничего не значит. Слова "рабство" и "право" противоречат друг другу; они взаимно исключают друг друга. Такая речь: "я с тобой заключаю соглашение полностью за твой счет и полностью в мою пользу, соглашение, которое я буду соблюдать, пока это мне будет угодно, и которое ты будешь соблюдать, пока мне это будет угодно" – будет всегда равно лишена смысла независимо от того, имеются ли в виду отношения человека к человеку или человека к народу.

Глава V О ТОМ, ЧТО СЛЕДУЕТ ВСЕГДА ВОСХОДИТЬ К ПЕРВОМУ СОГЛАШЕНИЮ

Если бы я даже и согласился с тем, что до сих пор отрицал, то сторонники деспотизма не много бы от этого выиграли. Всегда будет существовать большое различие между тем, чтобы подчинить себе толпу, и тем, чтобы управлять обществом. Если отдельные люди порознь один за другим порабощаются одним человеком, то, каково бы ни было их число, я вижу здесь только господина и рабов, а никак не народ и его главу. Это, если угодно, скопление людей а не ассоциация; здесь нет ни общего блага, ни Организма политического. Такой человек, пусть бы даже он и поработил полмира, всегда будет лишь частное лицо; его интерес отделенный от интересов других людей, это всегда только частный интерес. Если только этот человек погибает, то его держава распадается, как рассыпается и превращается в кучу пепла дуб, сожженный огнем.

Народ, говорит Гроций, может поставить над собою короля. По мнению Гроция, стало быть, народ является таковым и до того, как он подчиняет себя королю. Но такое действие представляет собою гражданский акт; оно предполагает решение, принятое народом. Таким образом, прежде чем рассматривать акт, посредством которого народ избирает короля, было бы неплохо рассмотреть тот акт, в силу которого народ становится народом, ибо этот акт, непременно предшествующий первому, представляет собой истинное основание общества (37).

В самом деле, не будь никакого предшествующего соглашения, откуда бы взялось – если только избрание не единодушно – обязательство для меньшинства подчиняться выбору большинства? и почему сто человек, желающих господина, вправе подавать голос за десять человек, того совершенно не желающих? Закон большинства голосов сам по себе устанавливается в результате соглашения и предполагает, по меньшей мере единожды, – единодушие.

Глава VI ОБ ОБЩЕСТВЕННОМ СОГЛАШЕНИИ

Я предполагаю, что люди достигли того предела, когда силы, препятствующие им оставаться в естественном состоянии, превосходят в своем противодействии силы, которые каждый индивидуум может пустить в ход, чтобы удержаться в этом состоянии. Тогда это изначальное состояние не может более продолжаться, и человеческий род погиб бы, не измени он своего образа жизни.

Однако, поскольку люди не могут создавать новых сил (38), а могут лишь объединять и направлять силы, уже существующие, то у них нет иного средства самосохранения, как, объединившись с другими людьми, образовать сумму сил, способную преодолеть противодействие, подчинить эти силы одному движителю и заставить их действовать согласно.

Эта сумма сил может возникнуть лишь при совместных действиях многих людей; но – поскольку сила и свобода Каждого человека – суть первые орудия его самосохранения – как может он их отдать, не причиняя себе вреда и не пренебрегая теми заботами, которые есть его долг по отношению к самому себе? Эта трудность, если вернуться К предмету этого исследования, может быть выражена в следующих положениях:

"Найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации, и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде". Такова основная задача, которую разрешает Общественный договор (39).

Статьи этого Договора определены самой природой акта так, что малейшее видоизменение этих статей лишило бы их действенности и полезности; поэтому, хотя они пожалуй, и не были никогда точно сформулированы, они повсюду одни и те же, повсюду молчаливо принимаются и признаются до тех пор, пока в результате нарушения общественного соглашения каждый не обретает вновь свои первоначальные права и свою естественную свободу, теряя свободу, полученную по соглашению, ради которой он отказался от естественной.

Эти статьи, если их правильно понимать, сводятся к одной-единственной, именно: полное отчуждение каждого из членов ассоциации со всеми его правами в пользу всей общины; ибо, во-первых, если каждый отдает себя всецело, то создаются условия, равные для всех; а раз условия равны для всех, то никто не заинтересован в том, чтобы делать их обременительными для других.

Далее, поскольку отчуждение совершается без каких-либо изъятий, то единение столь полно, сколь только возможно, и ни одному из членов ассоциации нечего больше требовать. Ибо, если бы у частных лиц оставались какие-либо права, то, поскольку теперь не было бы такого старшего над всеми, который был бы вправе разрешать споры между ними и всем народом, каждый, будучи судьей самому себе в некотором отношении, начал бы вскоре притязать на то, чтобы стать таковым во всех отношениях; естественное состояние продолжало бы существовать, и ассоциация неизбежно стала бы тиранической или бесполезной.

Наконец, каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдельности. И так как нет ни одного члена ассоциации, в отношении которого остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступили ему по отношению к себе, то каждый приобретает эквивалент того, что теряет, и получает больше силы для сохранения того, что имеет.

Итак, если мы устраним из общественного соглашения то, что не составляет его сущности, то мы найдем, что оно сводится к следующим положениям: "каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого" (40).

Немедленно вместо отдельных лиц, вступающих в договорные отношения, этот акт ассоциации создает условное коллективное Целое, состоящее из стольких членов, сколько голосов насчитывает общее собрание. Это Целое получает в результате такого акта свое единство, свое общее я, свою жизнь и волю. Это лицо юридическое, образующееся следовательно в результате объединения всех других, некогда именовалось Гражданскою общиной*, ныне же именуется Республикою, или Политическим организмом: его члены называют этот Политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти, и подданными как подчиняющиеся законам Государства. Но эти термины часто смешиваются и их принимают один за другой; достаточно уметь их различать, когда они употребляются во всем их точном смысле.

* Истинный смысл этого слова почти совсем стерся для людей новых времен: большинство принимает город за Гражданскую общину, а горожанина за гражданина (43). Они не знают, что город составляют дома, а Гражданскую общину граждане. Эта же ошибка в древности дорого обошлась карфагенянам. Я не читал, чтобы подданному какого либо государя давали титул civis (гражданин – лат.), ни даже в древности – македонцам или в наши дни англичанам, хотя эти последние ближе к свободе, чем все остальные. Одни французы совершенно запросто называют себя гражданами, потому что у них нет, как это видно из их словарей, никакого представления о действительном смысле этого слова; не будь этого, они, незаконно присваивая себе это имя, были бы повинны в оскорблении величества. У них это слово означает добродетель, а не право. Когда Бодэн собрался говорить о наших Гражданах и Горожанах (44), он совершил грубую ошибку, приняв одних за других. Г-н д"Аламбер не совершил этой ошибки, и в своей статье "Женева" (45) хорошо показал различия между всеми четырьмя (даже пятью, если считать простых иностранцев) разрядами людей в нашем городе, из которых лишь два входят в состав Республики. Ни один из известных мне французских авторов не понял истинного смысла слова "гражданин".

Глава VII О СУВЕРЕНЕ

Из этой формулы видно, что акт ассоциации (41) содержит взаимные обязательства всего народа и частных лиц и что каждый индивидуум, вступая, так сказать, в договор с самим собой, оказывается принявшим двоякое обязательство, именно: как член суверена в отношении частных лиц и как член Государства по отношению к суверену (42). Но здесь нельзя применить то положение гражданского права, что никто не обязан выполнять обязательства, взятые перед самим собой, ибо велико различие между обязательствами, взятыми перед самим собою, и обязательствами, взятыми по отношению к целому, часть которого ты составляешь.

Следует еще заметить, что, поскольку каждый выступает в двояком качестве, решение, принятое всем народом, может иметь обязательную силу в области отношений всех подданных к суверену, но не может, по противоположной причине, наложить на суверена обязательства по отношению к себе самому, и что, следовательно, если бы суверен предписал сам себе такой закон, от которого он не мог бы себя освободить, – это противоречило бы самой природе Политического организма. Поскольку суверен может рассматривать себя лишь в одном-единственном отношении, то он попадает в положение частного человека, вступающего в соглашение с самим собою (46); раз так, нет и не может быть никакого основного закона, обязательного для Народа в целом, для него не обязателен даже Общественный договор (47). Это, однако, не означает, что Народ, как целое, не может взять на себя таких обязательств по отношению к другим, которые не нарушают условий этого Договора, ибо по отношению к чужеземцу он выступает как обычное существо, как индивидуум.

Но Политический организм или суверен, который обязан своим существованием лишь святости Договора (48), ни в коем случае не может брать на себя таких обязательств, даже по отношению к другим, которые сколько-нибудь противоречили бы этому первоначальному акту, как, например, отчуждение какой-либо части самого себя или подчинение себя другому суверену. Нарушить акт, благодаря которому он существует, значило бы уничтожить самого себя, а ничто ничего и не порождает.

Как только эта масса людей объединяется таким путем в одно целое, уже невозможно причинить вред ни одному из его членов, не задевая целое, и тем более нельзя причинить вред целому так, чтобы члены его этого не почувствовали. Стало быть и долг, и выгода в равной мере обязывают обе договаривающиеся стороны взаимно помогать друг другу; и одни и те же люди должны стремиться использовать в этом двояком отношении все преимущества, которые дает им объединение.

Итак, поскольку суверен образуется лишь из частных лиц, у него нет и не может быть таких интересов, которые противоречили бы интересам этих лиц; следовательно, верховная власть суверена нисколько не нуждается в поручителе перед подданными, ибо невозможно, чтобы организм захотел вредить всем своим членам; и мы увидим далее, что он не может причинять вред никому из них в отдельности (49). Суверен уже в силу того, что он существует, является всегда тем, чем он должен быть.

Но не так обстоит дело с отношениями подданных к суверену; несмотря на общий интерес, ничто не могло бы служить для суверена порукою в выполнении подданными своих обязательств, если бы он не нашел средств обеспечить их верность себе.

Жан Жак Руссо
Об Общественном договоре, или Принципы политического Права
Перевод с франц. А.Д. Хаютина и В.С. Алексеева-Попова.
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
Этот небольшой трактат извлечен мною из более обширного труда (1), который я некогда предпринял, не рассчитав своих сил, и давно уже оставил. Из различных отрывков, которые можно было извлечь из того, что было написано, предлагаемый ниже - наиболее значителен, и, как показалось мне, наименее недостоин внимания публики. Остальное уже более не существует.
________________
* Мы расскажем о справедливых законах, основанных на договоре. Верг.[илий]. Энеида, XI, (лат.).]
КНИГА 1
Я хочу исследовать, возможен ли в гражданском состоянии какой-либо принцип управления, основанного на законах и надежного, если принимать людей такими, каковы они, а законы - такими, какими они могут быть (2). В этом Исследовании я все время буду стараться сочетать то, что разрешает право, с тем, что предписывает выгода, так, чтобы не оказалось никакого расхождения между справедливостью и пользою (3).
Я приступаю к делу, не доказывая важности моей темы. Меня могут спросить: разве я государь или законодатель, что пишу о политике. Будь я государь или законодатель, я не стал бы терять время на разговоры о том, что нужно делать, - я либо делал бы это, либо молчал.
Поскольку я рожден гражданином свободного Государства и членом суверена (4), то, как бы мало ни значил мой голос в общественных делах, права подавать его при обсуждении этих дел достаточно, чтобы обязать меня уяснить себе их сущность, и я счастлив, что всякий раз, рассуждая о формах Правления, нахожу в моих розысканиях все новые причины любить образ Правления моей страны.
Глава I ПРЕДМЕТ ЭТОЙ ПЕРВОЙ КНИГИ
Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах (5). Иной мнит себя повелителем других, что не мешает ему быть рабом в большей еще мере, чем они (6). Как совершилась эта перемена? Не знаю. Что может придать ей законность? Полагаю, что этот вопрос я смогу разрешить.
Если бы я рассматривал лишь вопрос о силе и результатах ее действия, я бы сказал: пока народ принужден повиноваться и повинуется, он поступает хорошо; но если народ, как только получает возможность сбросить с себя ярмо, сбрасывает его, - он поступает еще лучше; ибо, возвращая себе свободу по тому же праву, по какому ее у него похитили, он либо имеет все основания вернуть ее, либо же вовсе не было оснований ее у него отнимать. Но общественное состояние - это священное право, которое служит основанием для всех остальных прав. Это право, однако, не является естественным; следовательно, оно основывается на соглашениях. Надо выяснить, каковы эти соглашения. Прежде чем приступить к этому, я должен обосновать те положения, которые я только что выдвинул.
Глава II О ПЕРВЫХ ОБЩЕСТВАХ
Самое древнее из всех обществ и единственное естественное - это семья (7). Но ведь и в семье дети связаны с отцом лишь до тех пор, пока нуждаются в нем. Как только нужда эта пропадает, естественная связь рвется. Дети, избавленные от необходимости повиноваться отцу, и отец, свободный от обязанности заботиться о детях, вновь становятся равно независимыми. Если они и остаются вместе, то уже не в силу естественной необходимости, а добровольно; сама же семья держится лишь на соглашении.
Эта общая свобода есть следствие природы человека. Первый ее закон самоохранение, ее - первые заботы те, которыми человек обязан самому себе, и как только он вступает в пору зрелости, он уже только сам должен судить о том, какие средства пригодны для его самосохранения, и так он становится сам себе хозяином.
Таким образом, семья - это, если угодно, прообраз политических обществ, правитель - это подобие отца, народ - детей, и все, рожденные равными и свободными, если отчуждают свою свободу, то лишь для своей же пользы. Вся разница в том, что в семье любовь отца к детям вознаграждает его за те заботы, которыми он их окружает, - в Государстве же наслаждение властью заменяет любовь, которой нет у правителя к своим подданным.
Гроций отрицает, что у людей всякая власть устанавливается для пользы управляемых (8): в качестве примера он приводит рабство*. Чаще всего в своих рассуждениях он видит основание права в существовании соответствующего факта. Можно было бы применить методу более последовательную, но никак не более благоприятную для тиранов.
_____________
* "Ученые розыскания о публичном праве часто представляют собою лишь историю давних злоупотреблений, и люди совершенно напрасно давали себе труд слишком подробно их изучать". - (Трактат (12) о выгодах Фр [анции] в сношениях с ее соседями г-на маркиза д"А[ржансона], напечатанный у Рея в Амстердаме). Именно это и сделал Гроций.
По мнению Гроция, стало быть, неясно, принадлежит ли человеческий род какой-нибудь сотне людей или, наоборот, эта сотня людей принадлежит человеческому роду и на протяжении всей своей книги он, как будто, склоняется к первому мнению. Так же полагает и Гоббс (9). Таким образом человеческий род оказывается разделенным на стада скота, каждое из которых имеет своего вожака, берегущего оное с тем, чтобы его пожирать.
Подобно тому, как пастух - существо высшей природы по сравнению с его стадом, так и пастыри людские, кои суть вожаки людей, - существа природы высшей по отношению к их народам. Так рассуждал, по сообщению Филона (10), император Калигула, делая из такой аналогии тот довольно естественный вывод, что короли - это боги, или что подданные - это скот.
Рассуждение такого Калигулы возвращает нас к рассуждениям Гоббса и Гроция. Аристотель прежде, чем все они (11) говорил также, что люди вовсе не равны от природы, но что одни рождаются, чтобы быть рабами, а другие господами.
Аристотель был прав; но он принимал следствие за причину. Всякий человек, рожденный в рабстве, рождается для рабства; ничто не может быть вернее этого. В оковах рабы теряют все, вплоть до желания от них освободиться (13), они начинают любить рабство, подобно тому, как спутники Улисса (14) полюбили свое скотское состояние*.
___________
* См. небольшой трактат Плутарха, озаглавленный: О разуме бессловесных. Уступать силе - это акт необходимости, а не воли; в крайнем случае, это акт благоразумия. В каком смысле может это быть обязанностью?
Итак, если существуют рабы по природе, так только потому, что существовали рабы вопреки природе. Сила создала первых рабов, их трусость сделала их навсегда рабами.
Я ничего не сказал ни о короле Адаме, ни об императоре Ное (15), отце трех великих монархов, разделивших между собою весь мир, как это сделали дети Сатурна (16), в которых иногда видели этих же монархов. Я надеюсь, что мне будут благодарны за такую мою скромность; ибо, поскольку я происхожу непосредственно от одного из этих государей и, быть может, даже от старшей ветви, то, как знать, не оказался бы я после проверки грамот вовсе даже законным королем человеческого рода? Как бы там ни было, никто не станет отрицать, что Адам был властелином мира, подобно тому, как Робинзон (17) властелином своего острова, пока он оставался единственным его обитателем, и было в этом безраздельном обладании то удобство, что монарху, прочно сидевшему на своем троне, не доводилось страшиться ни мятежей, ни войн, ни заговорщиков.
Глава III О ПРАВЕ СИЛЬНОГО
Самый сильный никогда не бывает настолько силен, что бы оставаться постоянно повелителем, если он не превратит своей силы в право, а повиновения ему - в обязанность. Отсюда - право сильнейшего; оно называется правом как будто в ироническом смысле, а в действительности его возводят в принцип. Но разве нам никогда не объяснят смысл этих слов? Сила - это физическая мощь, и я никак не вижу, какая мораль может быть результатом ее действия.
Предположим на минуту, что так называемое право сильнейшего существует. Я утверждаю, что в результате подобного предположения получится только необъяснимая галиматья; ибо, если это сила создает право, то результат меняется с причиной, то есть всякая сила, превосходящая первую, приобретает и права первой. Если только возможно не повиноваться безнаказанно, значит возможно это делать на законном основании, а так как всегда прав самый сильный, то и нужно лишь действовать таким образом, чтобы стать сильнейшим. Но что же это за право, которое исчезает, как только прекращается действие силы? Если нужно повиноваться, подчиняясь силе, то нет необходимости повиноваться, следуя долгу; и если человек больше не принуждается к повиновению, то он уже и не обязан это делать. Отсюда видно, что слово "право" ничего не прибавляет к силе. Оно здесь просто ничего не значит.
Подчиняйтесь властям. Если это означает - уступайте силе, то заповедь хороша, но излишняя; я ручаюсь, что она никогда не будет нарушена. Всякая власть - от Бога (18), я это признаю; но и всякая болезнь от Него же: значит ли это, что запрещено звать врача? Если на меня в лесу нападает разбойник, значит, мало того, что я должен, подчиняясь силе, отдать ему свой кошелек; но, даже будь я в состоянии его спрятать, то разве я не обязан по совести отдать ему этот кошелек? Ибо, в конце концов, пистолет, который он держит в руке, - это тоже власть.
Согласимся же, что сила не творит право и что люди обязаны повиноваться только властям законным. Так перед нами снова возникает вопрос, поставленный мною в самом начале.
Глава IV
О РАБСТВЕ (19)
Раз ни один человек не имеет естественной власти над себе подобными и поскольку сила не создает никакого права, то выходит, что основою любой законной власти среди людей могут быть только соглашения.
Если отдельный человек, говорит Гроций (20), может, отчуждая свою свободу, стать рабом какого-либо господина, то почему же не может и целый народ, отчуждая свою свободу, стать подданным какого-либо короля? Здесь много есть двусмысленных слов, значение которых следовало бы пояснить; ограничимся только одним из них - "отчуждать". Отчуждать - это значит отдавать или продавать (21). Но человек, становящийся рабом другого, не отдает себя; он, в крайнем случае, себя продает, чтобы получить средства к существованию. Но народу - для чего себя продавать? Король не только не предоставляет своим подданным средства к существованию, более того, он сам существует только за их счет, а королю, как говорит Рабле (22), немало надо для жизни. Итак, подданные отдают самих себя с условием, что у них заберут также их имущество? Я не вижу, что у них останется после этого.
Скажут, что деспот обеспечивает своим подданным гражданский мир. Пусть так, но что же они от этого выигрывают, если войны, которые им навязывает его честолюбие, если его ненасытная алчность, притеснения его правления разоряют их больше, чем это сделали бы их раздоры? Что же они от этого выигрывают, если самый этот мир становится одним из их бедствий? Спокойно жить и в темницах, но разве этого достаточно, чтобы чувствовать себя там хорошо! Греки, запертые в пещере Циклопа (23), спокойно жили в ней, ожидая своей очереди быть съеденными.
Утверждать, что человек отдает себя даром, значит - утверждать нечто бессмысленное и непостижимое: подобный акт незаконен и недействителен уже по одному тому, что тот, кто его совершает, находится не в здравом уме. Утверждать то же самое о целом народе - это значит считать, что весь он состоит из безумцев: безумие не творит право (24).
Если бы каждый и мог совершить отчуждение самого себя, то он не может этого сделать за своих детей; они рождаются людьми и свободными; их свобода принадлежит им, и никто, кроме них, не вправе ею распоряжаться. До того, как они достигнут зрелости, отец может для сохранения их жизни и для их благополучия принять от их имени те или иные условия, но он не может отдать детей безвозвратно и без условий, ибо подобный дар противен целям природы и превышает отцовские права. Поэтому, дабы какое-либо самовластное Правление стало законным, надо, чтобы народ в каждом своем поколении мог сам решать вопрос о том, принять ли такое Правление или отвергнуть его; но тогда это Правление не было бы уже самовластным.
Отказаться от своей свободы - это значит отречься от своего человеческого достоинства, от прав человеческой природы, даже от ее обязанностей. Невозможно никакое возмещение для того, кто от всего отказывается. Подобный отказ несовместим с природою человека; лишить человека свободы воли - это значит лишить его действия какой бы то ни было нравственности. Наконец, бесполезно и противоречиво такое соглашение, когда, с одной стороны, выговаривается неограниченная власть, а с другой безграничное повиновение. Разве не ясно, что у нас нет никаких обязанностей по отношению к тому, от кого мы вправе все потребовать? И разве уже это единственное условие, не предполагающее ни какого-либо равноценного возмещения, ни чего-либо взамен, не влечет за собою недействительности такого акта? Ибо какое может быть у моего раба право, обращенное против меня, если все, что он имеет, принадлежит мне, а если его право - мое, то разве не лишены какого бы то ни было смысла слова: мое право, обращенное против меня же?
Гроций и другие видят происхождение так называемого права рабовладения еще и в войнах (25). Поскольку победитель, по их мнению, вправе убить побежденного, этот последний может выкупить свою жизнь ценою собственной свободы, - соглашение тем более законное, что оно оборачивается на пользу обоим.
Ясно, однако, что это так называемое право убивать порожденных ни в коей мере не вытекает из состояния войны. Уже хотя бы потому, что люди, пребывающие в состоянии изначальной независимости, не имеют столь постоянных отношений между собою, чтобы создалось состояние войны или мира; от природы люди вовсе не враги друг другу (26). Войну вызывают не отношения между людьми, а отношения вещей, и поскольку состояние войны может возникнуть не из простых отношений между людьми, но из отношений вещных, постольку не может существовать войны частной (27), или войны человека с человеком, как в естественном состоянии, где вообще нет постоянной собственности, так и в состоянии общественном, где все подвластно законам.
Стычки между отдельными лицами, дуэли, поединки суть акты, не создающие никакого состояния войны; что же до частных войн, узаконенных Установлениями Людовика IX (28), короля Франции, войн, что прекращались Божьим миром (29), - это злоупотребления феодального Правления, системы самой бессмысленной (30) из всех, какие существовали, противной принципам естественного права и всякой доброй политии.
Итак, война - это отношение отнюдь не человека к человеку, но Государства к Государству, когда частные лица становятся врагами лишь случайно и совсем не как люди и даже не как граждане*, но как солдаты; не как члены отечества, но только защитники его.
____________
* Римляне, которые знали и соблюдали право войны более, чем какой бы то ни было народ в мире, были в этом отношении столь щепетильны, что гражданину разрешалось служить в войске добровольцем лишь в том случае, когда он обязывался сражаться против врага и именно против определенного врага. Когда легион, в котором Катон-сын (31) начинал свою военную службу под командованием Попилия, был переформирован, Катон-отец написал Попилию (32), что, если тот согласен, чтобы его сын продолжал служить под его началом, то Катона-младшего следует еще раз привести к воинской присяге, так как первая уже недействительна, и он не может более сражаться против врага. И тот же Катон писал своему сыну, чтобы он остерегся принимать участие в сражении, не принеся этой новой присяги. Я знаю, что мне могут противопоставить в этом случае осаду Клузиума (33) и некоторые другие отдельные факты, но я здесь говорю о законах, обычаях. Римляне реже всех нарушали свои законы, и у них одних были законы столь прекрасные.
Наконец, врагами всякого Государства могут быть лишь другие Государства, а не люди, если принять в соображение, что между вещами различной природы нельзя установить никакого подлинного отношения.
Этот принцип соответствует также и положениям, установленным во все времена, и постоянной практике всех цивилизованных народов. Объявление войны служит предупреждением не столько Державам, сколько их подданным. Чужой, будь то король, частный человек или народ, который грабит, убивает или держит в неволе подданных, не объявляя войны государю, - это не враг, а разбойник. Даже в разгаре войны справедливый государь, захватывая во вражеской стране все, что принадлежит народу в целом, при этом уважает личность и имущество частных лиц; он уважает права, на которых основаны его собственные. Если целью войны является разрушение вражеского Государства, то победитель вправе убивать его защитников, пока у них в руках оружие; но как только они бросают оружие и сдаются, переставая таким образом быть врагами или орудиями врага, они вновь становятся просто людьми, и победитель не имеет более никакого права на их жизнь (34). Иногда можно уничтожить Государство, не убивая ни одного из его членов. Война, следовательно, не дает никаких прав, которые не были бы необходимы для ее целей. Это - не принципы Гроция, они не основываются на авторитете поэтов, но вытекают из самой природы вещей и основаны на разуме.
Что до права завоевания, то оно основывается лишь на законе сильного. Если война не дает победителю никакого права истреблять побежденных людей, то это право, которого у него нет, не может служить и основанием права на их порабощение. Врага можно убить только в том случае, когда его нельзя сделать рабом, следовательно: право поработить врага не вытекает из права его убить (35); значит, это несправедливый обмен заставлять его покупать ценою свободы свою жизнь, на которую у победителя нет никаких прав. Ибо разве не ясно, что если мы будем основывать право жизни и смерти на праве рабовладения, а право рабовладения на праве жизни и смерти, то попадем в порочный круг?
Даже если предположить, что это ужасное право всех убивать существует, я утверждаю, что раб, который стал таковым во время войны, или завоеванный народ ничем другим не обязан своему повелителю, кроме как повиновением до тех пор, пока его к этому принуждают. Взяв эквивалент его жизни, победитель вовсе его не помиловал: вместо того, чтобы убить побежденного без всякой выгоды, он убил его с пользою для себя. Он вовсе не получил над ним никакой власти, соединенной с силою; состояние войны между ними продолжается, как прежде, сами их отношения являются следствием этого состояния, а применение права войны не предполагает никакого мирного договора. Они заключили соглашение, пусть так; но это соглашение никак не приводит к уничтожению состояния войны (36), а, наоборот, предполагает его продолжение.
Итак, с какой бы стороны мы ни рассматривали этот вопрос, право рабовладения недействительно не только потому, что оно незаконно, но также и потому, что оно бессмысленно и ничего не значит. Слова "рабство" и "право" противоречат друг другу; они взаимно исключают друг друга. Такая речь: "я с тобой заключаю соглашение полностью за твой счет и полностью в мою пользу, соглашение, которое я буду соблюдать, пока это мне будет угодно, и которое ты будешь соблюдать, пока мне это будет угодно" - будет всегда равно лишена смысла независимо от того, имеются ли в виду отношения человека к человеку или человека к народу.
Глава V О ТОМ, ЧТО СЛЕДУЕТ ВСЕГДА ВОСХОДИТЬ К ПЕРВОМУ СОГЛАШЕНИЮ
Если бы я даже и согласился с тем, что до сих пор отрицал, то сторонники деспотизма не много бы от этого выиграли. Всегда будет существовать большое различие между тем, чтобы подчинить себе толпу, и тем, чтобы управлять обществом. Если отдельные люди порознь один за другим порабощаются одним человеком, то, каково бы ни было их число, я вижу здесь только господина и рабов, а никак не народ и его главу. Это, если угодно, скопление людей а не ассоциация; здесь нет ни общего блага, ни Организма политического. Такой человек, пусть бы даже он и поработил полмира, всегда будет лишь частное лицо; его интерес отделенный от интересов других людей, это всегда только частный интерес. Если только этот человек погибает, то его держава распадается, как рассыпается и превращается в кучу пепла дуб, сожженный огнем.
Народ, говорит Гроций, может поставить над собою короля. По мнению Гроция, стало быть, народ является таковым и до того, как он подчиняет себя королю. Но такое действие представляет собою гражданский акт; оно предполагает решение, принятое народом. Таким образом, прежде чем рассматривать акт, посредством которого народ избирает короля, было бы неплохо рассмотреть тот акт, в силу которого народ становится народом, ибо этот акт, непременно предшествующий первому, представляет собой истинное основание общества (37).
В самом деле, не будь никакого предшествующего соглашения, откуда бы взялось - если только избрание не единодушно - обязательство для меньшинства подчиняться выбору большинства? и почему сто человек, желающих господина, вправе подавать голос за десять человек, того совершенно не желающих? Закон большинства голосов сам по себе устанавливается в результате соглашения и предполагает, по меньшей мере единожды, - единодушие.
Глава VI ОБ ОБЩЕСТВЕННОМ СОГЛАШЕНИИ
Я предполагаю, что люди достигли того предела, когда силы, препятствующие им оставаться в естественном состоянии, превосходят в своем противодействии силы, которые каждый индивидуум может пустить в ход, чтобы удержаться в этом состоянии. Тогда это изначальное состояние не может более продолжаться, и человеческий род погиб бы, не измени он своего образа жизни.
Однако, поскольку люди не могут создавать новых сил (38), а могут лишь объединять и направлять силы, уже существующие, то у них нет иного средства самосохранения, как, объединившись с другими людьми, образовать сумму сил, способную преодолеть противодействие, подчинить эти силы одному движителю и заставить их действовать согласно.
Эта сумма сил может возникнуть лишь при совместных действиях многих людей; но - поскольку сила и свобода Каждого человека - суть первые орудия его самосохранения - как может он их отдать, не причиняя себе вреда и не пренебрегая теми заботами, которые есть его долг по отношению к самому себе? Эта трудность, если вернуться К предмету этого исследования, может быть выражена в следующих положениях:
"Найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации, и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде". Такова основная задача, которую разрешает Общественный договор (39).
Статьи этого Договора определены самой природой акта так, что малейшее видоизменение этих статей лишило бы их действенности и полезности; поэтому, хотя они пожалуй, и не были никогда точно сформулированы, они повсюду одни и те же, повсюду молчаливо принимаются и признаются до тех пор, пока в результате нарушения общественного соглашения каждый не обретает вновь свои первоначальные права и свою естественную свободу, теряя свободу, полученную по соглашению, ради которой он отказался от естественной.
Эти статьи, если их правильно понимать, сводятся к одной-единственной, именно: полное отчуждение каждого из членов ассоциации со всеми его правами в пользу всей общины; ибо, во-первых, если каждый отдает себя всецело, то создаются условия, равные для всех; а раз условия равны для всех, то никто не заинтересован в том, чтобы делать их обременительными для других.
Далее, поскольку отчуждение совершается без каких-либо изъятий, то единение столь полно, сколь только возможно, и ни одному из членов ассоциации нечего больше требовать. Ибо, если бы у частных лиц оставались какие-либо права, то, поскольку теперь не было бы такого старшего над всеми, который был бы вправе разрешать споры между ними и всем народом, каждый, будучи судьей самому себе в некотором отношении, начал бы вскоре притязать на то, чтобы стать таковым во всех отношениях; естественное состояние продолжало бы существовать, и ассоциация неизбежно стала бы тиранической или бесполезной.
Наконец, каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдельности. И так как нет ни одного члена ассоциации, в отношении которого остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступили ему по отношению к себе, то каждый приобретает эквивалент того, что теряет, и получает больше силы для сохранения того, что имеет.
Итак, если мы устраним из общественного соглашения то, что не составляет его сущности, то мы найдем, что оно сводится к следующим положениям: "каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого" (40).
Немедленно вместо отдельных лиц, вступающих в договорные отношения, этот акт ассоциации создает условное коллективное Целое, состоящее из стольких членов, сколько голосов насчитывает общее собрание. Это Целое получает в результате такого акта свое единство, свое общее я, свою жизнь и волю. Это лицо юридическое, образующееся следовательно в результате объединения всех других, некогда именовалось Гражданскою общиной*, ныне же именуется Республикою, или Политическим организмом: его члены называют этот Политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти, и подданными как подчиняющиеся законам Государства. Но эти термины часто смешиваются и их принимают один за другой; достаточно уметь их различать, когда они употребляются во всем их точном смысле.

Жан-Жак Руссо «Об общественном договоре»

«Чем больше растягивается связь общественная, тем более она слабеет: и вообще, Государство малое относительно сильнее большего… Управление становится более обременительным по мере того как умножаются его ступени. Ибо в каждом городе есть прежде всего свое управление, которое оплачивается народом; в каждом округе свое, также оплачиваемое народом; то же в каждой провинции, затем идут крупные губернаторства, наместничества и вице-королевства, содержание которых обходится все дороже по мере того, как мы поднимаемся выше, и при том все это за счет того же несчастного народа; наконец наступает череда высшего управления, которое пожирает все.
Такие неумеренные поборы истощают подданных: они не только управляются лучше всеми этими различными органами управления, они управляются хуже, чем, если бы над ними был только один его орган.
Правители обременены делами, ничего не видят собственными глазами. Государством управляют чиновники. И вот уже необходимы особые меры для поддержания авторитета центральной власти, потому что столько ее представителей в отдельных местах стремиться либо ее обмануть, либо выйти из подчинения ей; эти меры поглощают все заботы общества; уже нет сил заботиться о счастье народа, их едва хватает для защиты его в случае нужды; так организм ставши непомерно большим, разлагается и погибает, раздавленный своею собственной тяжестью».
Комментарий: Как видим, Жан-Жак Руссо еще до жизни Маркса и Энгельса дал четкое определение Государству, как организме саморазрушающемся. Найденная ним закономерность не утрачивает своей актуальности в будущем на протяжении веков. Мы можем видеть сегодня то же самое. Распадение империй (римской, советской) как больших государств. Можем видеть само государство, где управление ним находится в руках чиновников, и главы государств становятся зависимыми от экономического управления теми же чиновниками, т.е становятся как бы марионетками. А исполнительную власть берет в руки бюрократия, которая исполнение закона продвигает путем шантажного вымогательства материальных благ, подрывая этим экономику страны, и несет собой разрушение государства. Закон о неприкосновенности высших регионов власти или чиновничества дает свободу действий им преступленческого характера, что противоречит законам большого государства, где, напротив, должны существовать законы ограничения действий чиновничества и их наказуемости за нарушение этих ограничений.
Тенденция последнего времени об организации всемирного государства со всемирным правительством, надо полагать, если и образуется, то просуществует недолго. Напротив, она породит обратный процесс, все большее раздробление на отдельные еще более мелкие государства, породит освободительные войны, революции и т.д. (О.С.)
«Здоровье и прочное устройство – это первое к чему следует стремиться и должно больше рассчитывать на силу, порождаемую хорошим образом правления, нежели на средства большой территорией. Все пороки любого общества первым долгом и наиболее обременительно ложатся на женщину, из-за ее чуткой натуры, малой силы и все же очень выносливой».
Комментарий: Кто не согласится, особенно женщины, с последним изречением философа и мыслителя 18 века Жан-Жаком Руссо? Мы хорошо знаем, как благодаря женщинам народ вынес голод, блокады, трудное военное время. Благодаря женщинам народ выжил и во времена распада Союза советов и построения отдельных государств в их переходной трудно –экономический путь. Благодаря женщинам выживает народ и сейчас во время капиталистического хаоса, когда женщина умеет поддержать мужчину в кризисные экономические и другие времена. Мужчина при неудачах первым долгом прибегает к спиртному и спивается, женщина, напротив может мобилизироваться своей выносливостью и предприимчивостью. Кто не согласен с этими утверждениями, может привести доказательства обратного, но не единичные, а глобальные. (О.С.)

«Выбор момента для первоначального устройства – это один из самых несомненных признаков, по которым можно отличать творение законодателя от дела тирана».
«Трудность создания законов определяется не столько тем, что нужно устанавливать, сколько тем, что необходимо разрушать».
« То наибольшее благо всех, которое должно быть целью всякой системы законов, сводится к двум главным вещам: свободе и равенству.
К свободе – поскольку всякая зависимость от частного лица настолько же уменьшает силу Государства; к равенству, потому что свобода не может существовать без него».
«Именно поэтому, что сила вещей всегда стремится уничтожить равенство, сила законов всегда должна стремиться сохранить его».
«Действие Организма на самого себя, т.е. отношение целого к целому или суверена к Государству. Законы, управляющими этими отношениями носят название политических законов и именуются также основными законами, если эти законы мудрые и дают хорошее устройство Государства».
«Отношение членов между собою должно быть как можно меньшим. А отношение между членами Организма и Государством возможно большим, дабы каждый гражданин был совершенно независим от всех других. И полностью зависим от Гражданской общины, ибо лишь сила Государства дает свободу его членам. Из этих отношений возникают гражданские законы».
«Отношение между человеком и законом4 между ослушанием и наказанием ведет к установлению уголовных законов, которые в сущности не столько особый вид законов, сколько придают силу другим законам.
… вид закона лежащий в «сердцах граждан» - нравы, обычаи, и особенно мнение общественное – оно изо дня в день приобретает новые силы: когда другие законы стареют или слабеют, они возвращают их к жизни или восполняют их, сохраняют народу дух его первых установлений и незаметно заменяют силою привычки силу власти».
Комментарий: если бы каждый человек, живя в своем, хорошо устроенном обществе, мог понять, какие блага принесут ему честность и справедливость по отношение к каждому и по отношению к обществу, то навсегда бы ушло от человечества лицемерие, коварство, воровство, убийства, частые болезни.
Но все человеческие пороки исходят от его природы, и потому так трудно искоренить соблазны, веления наших страстей, которые приносят так много бедствий человечеству, и потому так трудно прийти человечеству к тому совершенному обществу, о котором так много мечталось и так много писалось высшими умами людей. Но человек все же может созреть настолько, чтобы устроить самое близкое к совершенству общество и создавать в нем наибольшие блага для себя же, а все его пороки могут стать настолько малыми, что перестанут влиять на само общество. Но даже ради этих высоких благ, сможет ли человек избавиться от пороков? (О.С.)

«Легче завоевать, чем управлять. С помощью соответствующего рычага можно одним пальцем поколебать мир, но чтобы поддерживать его, необходимы плечи Геркулеса».
Создав новую власть с помощью легкого рычага – массы народа, загипнотизировав ее общественным явлением месмеризма, власть не смогла удержать правление и сникла как увядший бутон, не расцвев, и не давший никаких плодов. (Об оранжевой революции в Украине и ее президентах). (О.С.)

«Что сказать о таком враче, который обещает чудеса, а все его искусство в том, чтобы призывать больного к терпению».
Именно на таком терпении мы прожили семьдесят лет и не построили нужного социалистического общества, а о коммунистическом и мечтать не приходится. Здесь сказалось много причин, которые теперь вскрываются, но главная из них – огромное по величине централизованное государство и несовершенство человеческого разума, а также природная закономерность существования человека на земле с его пороками, которые не заметно делают свое дело, как бы человек не старался уйти от них. (О.С.)

«Рассеянные повсюду члены Правительства служат ему точками опоры, чтобы воздействовать на народ издалека, но у него нет никакой точки опоры, чтобы воздействовать непосредственно на самих этих членов».
А здесь Жан-Жак Руссо не прав. Наверное, в его веке не было столько чиновников, как в 20-м столетии. Точкой поры правительств воздействия на каждого члена общества является бюрократия! В 21-м веке она стала вообще властью и над правительством, заставляя его манипулировать законами, которые становятся не во благо народа, а тех же чинуш и самого правительства. (О.С.)

«Какова цель политической ассоциации? Бережение и благоденствие ее членов. А каков наиболее верный признак, что они убережены и благоденствуют? Это их численность и рост. Не ищите же окрест сей признак – предмет столь многих споров. При прочих равных условиях такое Правление, когда без сторонних средств, без предоставления права гражданства, без колоний граждане плодятся и множатся, есть, несомненно, лучшее.
Правление, при котором народ уменьшается в числе и оскудевает, есть худшее».
«Нужно меньше обращать внимание на кажущееся спокойствие и на успокоенность правителей, чем на благосостояние поданных и в особенности наиболее многочисленных сословий».
Без комментарий, итак все ясно - какое у нас Правление. (О.С.)

«Как частная воля непрестанно действует против общей, так и Правительство постоянно направляет свои усилия против Суверенитета.
Чем больше эти усилия, тем больше портится государственное устройство; а так как здесь нет другой воли правительственного корпуса, которая противостоя воле государя, уравновешивала бы ее, то рано или поздно должно случиться, что государь подавляет в конце концов суверен и разрывает общественный договор. В этом и заключается исконный и непременный порок, который с самого рождения Политического организма беспрестанно стремится его разрушить, подобно тому, как старость и смерть разрушают в конце концов тело человека».
Именно этот порок и привел всех бывших государей социалистического общества к так называемой нами «культу личности» правителей. (О.С.)

«Есть два общих пути, по которым всякое Правительство может перерождаться, именно: когда оно сосредотачивается, или когда Государство распадается».
«Распад Государства может произойти двумя путями: во-первых, когда государь больше не управляет Государством сообразно с законами и когда он узурпирует верховную власть». (Узурпирует – тиранит или правит с помощью насилия, не считаясь со справедливостью и законами. О.С.).
«Тогда происходят примечательные изменения: не Правительство, а Государство сжимается; т.е. большое Государство распадается и в нем образуется другое Государство, состоящее только из членов правительства и являющееся по отношению к остальному народу лишь его господином и тираном. Правительство узурпирует суверенитет, общественное соглашение разорвано, и все простые граждане по-праву, возвращаясь к своей естественной свободе, принуждены, а не обязаны повиноваться»

О смерти политического организма.
«Политический организм также, как и организм человека, начинает умирать и несет в себе самом причины своего разрушения. Организм человека – это произведение природы; устройство государства – это произведение искусства. От людей не зависит продление срока их жизни, от них зависит продлить жизнь Государства настолько, сколько возможно, дав ему наилучшее устройство, какое оно только может иметь. И самым лучшим образом устроенное Государство когда-нибудь перестанет существовать, но позже чем другие, если никакой непредвиденный случай не приведет его к преждевременной гибели».
Как уже отмечалось мной в предыдущих статьях, что если «устройство Государства – это произведение искусства», то это устройство полностью зависит от развитости ума, таланта, образования, развитии высокой человеческой морали, т. е. от человека. И если направить развитие и воспитание человека искусства, то рано или поздно человечество сможет создать себе хорошо устроенное общество, вопреки всем утопическим мировоззрениям. (О.С.)

«Чем лучше устроено Государство, тем больше в умах граждан заботы естественные дают ему перевес над заботами личными. Там даже гораздо меньше личных забот, ибо, поскольку сумма общего блага составляет белее значительную часть блага каждого индивидуума, то последнему приходится меньше добиваться его путем собственных усилий. В хорошо управляемой Гражданской общине каждый летит на собрания; при дурном Правлении никому не хочется и шагу сделать, чтобы туда отправиться, т.к. никого не интересует, что там делается, ибо заранее известно, что общая воля в них не возобладает».
Это явление мы прекрасно видели и испытали на собраниях всех ступеней при нашем социалистическом устройстве в 20 веке. (О.С.)

«Хорошие законы побуждают создавать еще лучшие, дурные – влекут за собой еще худшие».
Но как определить лучший или худший закон? Конечно, по поведению и реагированию на него народа или членов этого общества. (О.С.)

«Люди от природы ленивы, но страстное стремление к труду – это первый плод благоустроенного общества; а если народ вновь впадает в состояние лени и безразличия, то это происходит опять-таки из-за несправедливости того же самого общества, которое не придает уже больше труду той цены, которой он заслуживает».
Схватившись активно за предпринимательство, и трудясь не покладая рук на первых порах частного производства, люди сегодняшнего нашего «неокапиталлизма» остыли из-за обременительности налогообложения. Причем, эта обременительность стала зависеть от бюрократа, который перехватил исполнение закона руками шантажа и вымогательства. Таким образом, многие вышли из этой сферы деятельности, оставшись вообще безработными. Помыкавшись, кто тянет жалкое существование, кто пошел воровать, кто в либеральном подчинении подвергает себя унижениям, другой перейдя в лично-льстивое подчинение – таким образом, сохраняет свое материальное существование. Разношерстность, изобретательность на хитрость, ложь, обман, шантаж и прочие негативные явления человеческих пороков сделали людей пассивными не только к труду, но и к своему существованию.
Выход – демократическое воспитание каждого в духе неписанных законов, лежащих «в сердцах граждан» - нравы, обычаи, общественное мнение, воспитание добродетели и высокой морали – рано или поздно своей силою привычки, заменят силу власти. (О.С.)

Жан-Жак Руссо относится к тем философам, которые еще долго будут вызывать дискуссии. Принадлежит ли он к плеяде мыслителей или, наоборот, к ее самым непримиримым критикам? Готовил он почву для Французской революции или же делал все, чтобы она не произошла? Множество биографов сломали копья, споря о том, кто такой был Жан-Жак Руссо. Основные идеи этого философа, принадлежавшего одновременно к школам натурализма и сенсуализма, мы рассмотрим в этой статье. Ведь именно этот человек понял, что прогресс несет за собой несчастье, а деспотизм порождает бесправие большинства. В ситуации, когда основная масса людей жила практически за чертой нищеты, он лелеял идеи о всеобщем равенстве.

Взгляды Жан-Жака Руссо: что лежит в их основе

Главным мотивом идей философа является требование вывести общества из того состояния, в котором оно находится теперь. То есть из ситуации всеобщей испорченности. Его коллеги-просветители утверждали, что это возможно, стоит только правильно воспитать князей и правителей. А также учредить республику, где все получат равные материальные блага и политические права. Руссо же полагал, что главный принцип правильного общества лежит в верном моральном мышлении. Философ говорил о том, что «всякий человек добродетелен», когда его «частная воля во всем соответствует общей воле». Мораль для него была главным мерилом всего. Поэтому он считал, что без добродетели никакой настоящей свободы не существует. Но его жизнь была словно опровержением всей его философии.

Биография. Юность и начало карьеры

Жан-Жак Руссо, основные идеи которого мы анализируем, родился в городе Женеве и по своим религиозным убеждениям в детстве был кальвинистом. Мать его умерла во время родов, а отец бежал из города, поскольку стал жертвой уголовного преследования. С раннего возраста он был отдан в ученичество, но ни нотариус, ни гравер, в подчинении которых находился будущий философ, не любили его. Дело в том, что он предпочитал запоем читать книги, а не работать. Его часто наказывали, и он решился бежать. Он пришел в соседнюю область - Савойю, которая была католической. Там, не без участия госпожи де Варан - своей первой покровительницы, он стал католиком. Так начались мытарства юного мыслителя. Он работает лакеем в аристократической семье, но не приживается там и уходит обратно, к госпоже де Варан. С ее помощью он идет учиться в семинарию, бросает ее, два года скитается по Франции, часто ночуя под открытым небом, и вновь возвращается к своей прежней любви. Даже присутствие еще одного воздыхателя «мамаши» не смущает его. В течение нескольких лет Жан-Жак Руссо, биография которого в юности была столь отличной от его последующих взглядов, то уходит, то возвращается к госпоже де Варан и живет с нею в Париже, в Шамбери и в других местах.

Зрелость

Оставаться долгое время в качестве протеже стареющей дамы Руссо в конце концов счел невозможным. Он пытался зарабатывать, но неудачно. Не сумел он ни обучать детей, ни работать секретарем посла. Со всеми работодателями у него возникали проблемы. Мизантропия постепенно проникает в характер этого человека. С людьми он не сходится. Природа - вот что начинает очаровывать такого любителя уединения, как Жан-Жак Руссо. Биография философа внезапно делает резкий поворот - он женится на горничной, служащей в одной из гостиниц. Это была грубая, которую он совершенно не любил, но она его кормила. Всех своих детей он отдал в приют, утверждая впоследствии, что денег на содержание семьи у него не было. Он продолжал подрабатывать на различных временных должностях, и вот, будучи секретарем, вошел в общество Энциклопедистов, которые собирались на дому. Одним из его первых друзей был Последний часто подвергался преследованиям за Однажды, когда Жан-Жак шел навестить Дидро в заключении, он прочел в газете конкурсное объявление о премии за лучшую работу на тему, полезны ли для общества науки и искусства. Молодой человек написал эссе, обличающее культуру и цивилизацию. Как ни странно, первое место получил именно он, Жан-Жак Руссо. Основные идеи его философии были высказаны в этом тексте. Так началась его биография как мыслителя.

Слава

С тех пор Руссо прожил блестящие десять лет. Он писал музыку и оперетты, которые ставили на королевской сцене. Он был моден в высшем обществе. А поскольку основной его идеей было отвержение современной ему культуры, он отказался от принципов богатой и обеспеченной жизни, стал одеваться просто (и даже грубо) и начал вульгарно и оскорбительно общаться со своими приятелями-аристократами. Зарабатывал он на жизнь, переписывая ноты. Хотя светские дамы осыпали его подарками, все презенты доставались его жадной жене. Вскоре философ написал еще один труд, ставший популярным. Политические идеи Жан-Жака Руссо проявились впервые в этой работе. Рассуждая о том, как произошло неравенство, мыслитель счел, что все, что стоит в основе жизни современного общества - государство, законы, разделение труда, - все это привело к моральному падению. Одна из ценительниц Руссо, госпожа д’Эпине, построила для него в своих владениях специальный «Эрмитаж» среди леса, где философ мог предаваться раздумьям в одиночестве. Однако после неудачного романа с молодой замужней аристократкой, приведшего к скандалу в среде Эницклопедистов, Руссо порывает с сотоварищами.

Проблемы

Философ находит приют у герцога Люксембургского, где живет еще четыре года и пишет множество произведений. Одно из них навлекает на него гнев Церкви, и он бежит от судебного приговора парижского парламента. Укрываясь в родной Швейцарии, он видит, что ему здесь тоже не рады - правительство бернского кантона изгоняет философа. Новое убежище предоставляет ему прусский король - еще три года Руссо проводит в селении Мотье. Однако затем склочный характер заставляет его рассориться со всеми окрестными жителями. Пытаясь начать новую жизнь, он приезжает в Женеву и вновь принимает кальвинизм, но и с представителями этой конфессии не может мирно ужиться, и начинает с ними ссориться. Апогеем этих проблем стал конфликт с другим «властителем дум» той эпохи - Вольтером, который тоже жил возле Женевы, в поместье Ферне. Насмешливый соперник с помощью памфлетов выживает Жан-Жака из Мотье, и Руссо вынужден бежать в Англию. Он принимает приглашение другого философа, Юма. Но и с ним не получается ужиться, и через некоторое время новый друг объявляет Руссо сумасшедшим.

Скитания и смерть

Философ возвращается в Париж, вновь скитается, находя убежище то у одного приятеля, то у другого. Вольтер начинает публиковать памфлеты о том, какую ужасную жизнь прожил человек по имени Руссо Жан-Жак. Философия и поступки этого «лицемера» совершенно не совпадают между собой, замечает оппонент. В ответ Руссо пишет знаменитую «Исповедь», пытаясь оправдать свое прошлое и настоящее. Но его ментальная болезнь прогрессирует. Его здоровье стремительно ухудшается, и вскоре, по одной из версий, во время концерта, устроенного в его честь, философ внезапно умирает. Его могила на острове Ив стала местом паломничества для фанатов мыслителя, которые считали, что Руссо пал жертвой общественного остракизма.

Руссо Жан-Жак. Философия эскапизма

Как уже говорилось, первыми трудами мыслителя, были конкурсные «Рассуждения» об искусстве, науках и происхождении неравенства. Впоследствии он написал такие работы, как «Общественный договор», «Эмиль, или Воспитание чувств» и «Новая Элоиза». Некоторые из его произведений написаны в форме эссе, а некоторые как романы. Именно последними наиболее прославился Жан-Жак Руссо. Основные идеи об обличении цивилизации и культуры, от которых следует бежать, высказанные им еще в юности, находят свое естественное продолжение. Главным в человеке, как полагал философ, является вовсе не разум, а чувства. Основными инстинктами морального существа следует признать Совесть и Гений. В отличие от разума, они не ошибаются, хотя часто и не осознаны. Эпоха Возрождения, которой все восхищаются, привела к настоящему упадку общества, потому что науки, искусства и развитие промышленности, начавшееся именно в то время, привели к отчуждению людей друг от друга и возникновению искусственных потребностей. А задача настоящего философа - вновь сделать человека единым и, соответственно, счастливым.

Исторические взгляды

Но не только Ренессанс и его достижения обличал Жан-Жак Руссо. Теория об общественном договоре является одним из его основных философских выводов. Критикуя современные ему политические идеи, он противоречит популярному в то время Гоббсу. В первобытную эпоху, считает Руссо, не было никакой «войны всех против всех», а был самый настоящий «золотой век». Современное же падшее общество начинается с появления частной собственности - как только некто застолбил участок и заявил: «Это - мое», - исчезла детская невинность человечества. Конечно, повернуть науку вспять невозможно, но можно замедлить прогресс как таковой. Для этого следует заключить общественный договор и создать республику равноправных мелких собственников. Все вопросы там будут решаться не путем разделения властей, а на референдумах.

Каким должен быть человек

Много писал Жан-Жак Руссо о воспитании. Человек, прежде всего, должен быть естественным существом, ведь все его основные обусловлены природой. Поскольку чувства, как мы уже выяснили, - это главное в людях, то и развивать следует именно их. Лишние рассуждения только утомляют, а вовсе не возвеличивают. Настоящее достоинство человека исходит из сердца, а не из разума. Люди стараются не слышать голос совести, а ведь это - зов самой Природы. В своей погоне за цивилизацией человек забыл об этом и оглох. Поэтому ему следует вернуться к своему идеалу, представленному образом «благородного дикаря», отдающегося непосредственности чувств, а не сломанного ненужными требованиями искусственного этикета.

Просветительство и воспитание

Взгляды философа полны противоречий. Обрушиваясь на культуру и науки, Руссо, тем не менее, всегда пользовался их плодами и в воспитании человека признавал их необходимость и несомненные заслуги. Он полагал, как и многие его современники, что если правители будут слушать философов, то и общество станет совершеннее. Но это не единственное противоречие, которое было свойственно такому мыслителю, как Жан-Жак Руссо. Педагогические идеи философа возлагают надежды на просвещение, которое он так критиковал. Именно оно может сделать возможным воспитание достойных граждан, а без этого и правители, и подчиненные, будут всего лишь рабами и лжецами. Но при этом нужно помнить, что детство человека - это его воспоминание о потерянном рае золотого века, и стараться как можно больше брать от природы.

Добродетель - основа всего

Хотя жизнь философа не соответствовала его взглядам, мораль играет немаловажную роль в его произведениях. Эмоции и сочувствие, с точки зрения мыслителя, являются главной базой добродетели, а последняя лежит в основе человека и общества. Так считал Руссо Жан-Жак. о морали, природе и религии очень похожи. И добродетель, и вера должны быть подчинены природе, говорил он. Только тогда общество будет идеальным, когда между внутренним миром человека, его нравственными, эмоциональными и рациональными составляющими будет достигнута гармония с интересами всех членов социума. Поэтому индивиды должны преодолевать свое моральное отчуждение друг от друга и не уподобляться политикам, которые «больше походят не бешеных волков... чем на христиан... желающих вернуть своих оппонентов на путь истины».

Влияние Руссо на свое и последующие столетия было несомненным. Его идеи о противопоставлении эгоизма и добродетели, справедливости и коварства лживых законов, жадности собственников и невинности бедных, а также мечты о возвращении к природе были подхвачены романтиками, борцами за лучшее общественное устройство и социальные права, искателями солидарности и братства.

Теория общественного договора Жан-Жака Руссо Трактат Руссо об общественном договоре (1762) является его политической программой. Он пытается наметить в этом творении возможные пути уничтожения социальных пороков и установления лучших форм человеческого общежития. В естественном состояние, по Руссо нет частной собственности, все свободны и равны. Неравенство здесь вначале лишь физическое, обусловленное природными различиями людей. Однако с появлением частной собственности и социального неравенства, противоречивших естественному равенству, начинается борьба между бедными и богатыми. Вслед за уничтожением равенства последовали «ужаснейшие смуты... несправедливые захваты богатых, разбои бедных».

Характеризуя это предгосударственное состояние, Руссо пишет: «нарождающееся общество пришло в состояние самой страшной войны: человеческий род, погрязший в пороках и отчаявшийся, не мог уже вернуть назад, ни отказаться от злостных приобретений, им сделанных». Выход из таких условиях, предложили богатые. Выход состоял в том, чтобы заключить соглашение о создании государства и законов, которыми будут подчиняться все. Созданные путем договора государство и законы « наложили новые путы на слабого и придали новые силы богатому, безвозратно уничтожили естественную свободу, навсегда установили закон собственности и неравенства...». «С тех пор весь человеческий род был обречен на труд, рабство и нищету». В конечном счете, неравенство частной собственности, дополненное политическим неравенством, привело, согласно Руссо, к абсолютному неравенству при деспотизме, когда по отношению к деспоту все равны в своем рабстве и бесправии. Поэтому он предлагает перезаключить договор в результате, которого должно образоваться такая форма «ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации...». «Общественный договор» построен в рамках модной тогда геометрии – почти каждая глава имеет некое «доказательство», является теоремой, которую автор с легкостью доказывает. Сам трактат «Общественный Договор» (полное название которого, к слову, «Об Общественном Договоре, или принципы политического права») состоит из четырех Книг, каждая из которых делится на главы.

Первая книга, по сути, пересекается с более ранними концепциями Руссо. В ней идет, по упоминанию автора, речь о том, как «человек переходит из естественного состояния к гражданскому, и каковы существенные условия Соглашения».

Во второй книге появляется новое действующее лицо – Законодатель.

Третья – и более всего интересующая нас – говорит о формах правления, в целом она тоже касается мыслей

Наконец, книга четрвертая, посвящена побочным конструкциям и структурам государства, вытекающим из его устройства – выборам, голосованию, диктатуре, цензуре, гражданской религии.

Завершается «Общественный договор» заключением Руссо – правда, каким-то очень сумбурным и скомканным, в котором он говорит о возможном продолжении своих изысканий – о том, что еще может понадобится государству по данной концепции. Договор обрывается внезапно, и, видимо, это вызвано тем, что изначально он задумывался не как отдельное произведение, но как фрагмент крупного политического сочинения. В конце своего труда Руссо в краткой форме говорит о том, что не все еще рассмотрено, что есть еще войны, публичное право, другие договоры государства – но все это составляет уже «новый предмет», на который у Руссо, видимо, не хватило сил и возможностей. Книга «Об общественном договоре» сыграла большую роль в истории французской революции (Робеспьер был страстным поклонником Руссо и пытался провести в жизнь его политическую программу).