Всесоюзный бур. Шизо

Корчинский Александр 13 марта 2009, 07:17

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ "ТЮРЕМНЫХ МОГИКАН"

На днях в редакции "Сегодня" побывал человек, большую часть своей еще нестарой жизни просидевший за колючей проволокой. Его можно назвать одним из "последних могикан" того преступного мира, который мы все знаем из классических фильмов и книг, мира карцеров и пресс-хат, воровских сходок и "понятий". Таких, как он, прошедших все самые страшные тюрьмы Советского Союза - в частности, Владимирский централ и, главное, зловеще известный на весь СССР "Белый лебедь", где "нагибали" самых упрямых воров и "авторитетов" (недаром это место еще называли "всесоюзным БУРом", то есть бараком усиленного режима), на всем постсоветском пространстве осталось в живых немного. А уж в Украине (где он тоже побывал почти во всех "крытых", то есть наиболее жутких тюрьмах) - вообще единицы. Он не стал вором в законе (потому что ударил ножом равного себе), но многие годы носил особо ценящийся за решеткой титул "отрицалы". Именно поэтому нам показался интересен его рассказ - рассказ очень яркого представителя исчезающей советской воровской субкультуры.

Тюремный период его жизни связан с жестокими, кровавыми схватками с обидчиками, участием в бунтах, отказами подчиняться "хозяину" и "куму", за что Макса отправляли с зоны на "крытую" (то есть настоящую тюрьму с камерами), а оттуда - в зловеще известный на весь Советский Союз "Белый лебедь". В итоге первый 2-летний срок превратился в 17 лет беспрерывного нахождения за решеткой!

Затем был короткий, около года всего, период свободы, за который злостный "отрицала" и хранитель воровских традиций успел вписаться в украинский криминальный беспредел середины 90-х и даже урвал свой "кусок" уголовного пирога. Жизнь свела его со знаменитыми "авторитетами" Батоном (в Харькове) и Солохой (в Киеве), причем с последним Макс чуть было не вступил в вооруженный конфликт. Однако в итоге договорились...

После чего Макс опять "сел" на 8 лет, на этот раз в независимой Украине. И все повторилось: карцер за карцером, одна "крытая", другая... По словам "отрицалы", условия содержания порой бывали просто жуткие, так что приходилось протестовать против них на грани жизни и смерти, например, загоняя себе огромный ржавый гвоздь в область сердца... Выдержав и этот срок, несколько лет назад Макс вышел на свободу. Но приверженность к классическим "понятиям" не дает ему жить спокойно, как все. Он по-прежнему конфликтует не так с законом, как с его официальными представителями, попадает под следствие, уходит от него, пытается осмыслить жизнь и... ни о чем не жалеет. Свою жизненную позицию формулирует так: "Меня можно убить, но сломать нельзя". Работать не собирается, но за счет каких-то неясных средств (возможно, из "общака") существует вполне обеспеченно, ездит на иномарке. Дав интервью "Сегодня", заявил, что это, вероятно, станет частью его будущей книги. Однако настоящее имя называть запретил и сфотографировать обильные татуировки не дал: мол, по ним его любой, живущий по "понятиям", сразу опознает... Публикуем его рассказ, который вполне можно назвать исповедью.

УБИЙСТВО НА МАЛОЛЕТКЕ

Впервые к уголовной ответственности меня привлекли в 1979-м, - начал Макс свой рассказ. - Случилось это в Урюпинске Волгоградской области, мне тогда было 14 лет. Жил я в благополучной семье, мать - врач, отец - старший научный сотрудник. Но связался я с уличной компанией... Короче, старшие пацаны полезли в квартиру, а я стоял на шухере. И, когда появился наряд ППС, крикнул что было сил: "Шары!" Меня, естественно, приняли... Поставили условие: не хочешь сесть в тюрьму, расскажи, кто был в квартире. Я ответил категорическим отказом. Судили, дали два года ВТК - воспитательно-трудовой колонии. А растянулся этот срок почти на два десятилетия...

Сразу я попал в знаменитую колонию для малолеток имени Макаренко в Куряже под Харьковом. И хотя там положено сидеть лишь до достижения 18 лет (потом должны отправить на "взросляк"), у нас бригадиры были здоровенные парни по 20-21 году, отлично питавшиеся и "державшие зону" по указке администрации. Конечно, это было нарушение закона, но администрации так было выгодно. А сами бригадиры не хотели и боялись ехать на взрослую зону, потому что у каждого было много "боков" (поступков, позорящих, с точки зрения блатных понятий, честного зэка) плюс сотрудничество с "кумом" и "хозяином". На большой зоне их могли опетушить, а то и убить. Такие бугры освобождались прямо с малолетки.

Я попал в литейный цех (такая "малолетняя" литейка, кстати, была в Куряже единственная в Союзе). Лили чугун, поднять носилки с формой подростку было нереально, но поднимали, под кулаками бригадиров... Я же сразу решил, что буду на зоне "отрицалой", то есть буду отрицать лагерные порядки и, конечно, работать не буду. Администрация начала меня прессовать руками бугров. Однажды они завели меня в комнатку, где сохли портянки, и избили так, что я долго потом лежал в санчасти, мочился кровью.

Вышел с больнички, но работать все равно не стал. Тогда бугры опять говорят мне: мол, вечером мы тебя снова ждем в сушилке... Я понимал, чем это для меня закончится, потому взял портняжные ножницы, разобрал их так, чтобы у меня осталась одна половина, обмотал ручку куском простыни и пошел в сушилку раньше, чем бригадиры. Подождал, а когда дверь открылась, я первому же вошедшему всадил заточку куда-то в брюхо... А потом еще раз пятнадцать ударил. Все это было, как в тумане, куда и как бил, не помню. Короче, этого я зарезал, остальные бугры убежали.

А я сам отправился в дежурную часть, вместе с этой заточкой. Бросил пику на стол, говорю, заберите в сушилке, там ваш козляка валяется. Может, жив, может, нет, не знаю... Они сначала не поняли меня, увидели на мне кровь и решили, что я сам порезался. Но сбегали в сушилку, увидели труп и закрыли меня в ДИЗО (дисциплинарный изолятор). Там и сидел до суда, правда, недолго. Приехал следователь, возбудил дело и за 20 дней его расследовал. А что там расследовать, я ведь не отрицал ничего.

Суд был выездной и показательный, прямо на малолетке. О том, что раньше меня били и поэтому я его зарезал, я умолчал. Иначе бы я сам стукачом стал. Сказал просто, что у меня к нему была личная неприязнь. В итоге добавили к моим 2 годам еще восемь, итого получилась десятка. Все это произошло, когда мой первый срок почти заканчивался, мне уже было 16 лет. И меня отправили в другую колонию для малолеток, в Волгоградскую область (есть такое правило - если за злостное нарушение режима возбуждено дело, на старой зоне не оставляют). Там я дождался 18-летия (были и драки, и другие ЧП, например, поломал челюсть начальнику отряда, но я выжил), и поехал в "командировку" на взрослую зону.

Сначала попал, как и тысячи других зеков, на знаменитую Решетинскую центральную пересылку в Красноярском крае. За мной следовало и мое дело, уже приличной толщины, испещренное спецполосами и примечаниями: склонен к побегу и бунту, дерзок, "отрицала"... На Решетах был жесткий порядок, чтобы не было резни, бойни, там спрашивали: какой ты масти? Если блатной, езжай к таким же, там, где нет всякой нечисти... Мужик - к мужикам, петух - к петухам... Там опера-кумовья, когда приходит этап, не спят: смотрят дела, ходят среди людей, разговаривают... Если ты не блатной, а скажешь, что блатной, они сразу раскусят и сами поставят на место. Они там на такой "мурке бешеной" (нечто вроде признания профессионализма, энтузиазма на блатной манер. - Ред.), что нашим, нынешним украинским операм, далеко до них, это просто комсомольцы... Там дядьки - рыси, по 15-20 лет работали на крытых тюрьмах.

Приехал я на ИТК-13 в Красноярском крае. Только вышел из "воронка" с другими этапниками, к нам вышел ДПНК, дошел до моего дела, говорит: "О, какой прибыл, дайте ему сразу полгода ПКТ, пусть сидит в яме. Мне тут такой на зоне не нужен". Я: "За что?" Он: "За то, что у тебя голова неуставного образца, понял?" Я ответил, что понял, и отправился в подвал. Там камеры по 5-6 человек, холодно. Но дней через пять начальник вызвал меня в кабинет, спросил, раскаиваюсь ли я в убийстве. Я ответил, что нет, потому что защищал свою честь. Доведись еще, опять бы его зарезал. Работать будешь? Нет. А подбивать мужиков на бунты? Нет. Как будешь себя вести? Нормально, сами увидите. Если меня давить не будут, я первый не полезу. Ладно, говорит, тут за тебя авторитетные зеки просили, чтобы "поднять" тебя (выпустить из подвала), но я же не могу так сразу выполнить их просьбу. Потому досиди 15 суток, потом выйдешь.

Когда я вышел на зону, уже знал, что там порядок держал вор, и это очень не нравилось администрации. Она стала излишне давить, и было на сходке решено (на воле и вором в колонии), что на зоне должен быть бунт. Повод - жратва никакая и непосильные нормы работы. Там был лесоповал огромный, 7,5 км только промзона, куда сгоняли заключенных с двух лагерей, всего 14 тысяч человек. Я побывал там просто из интереса, так как был в глухом "отрицалове" и не работал. Просто посидел с мужиками у костра, чай попил, с конвоем побазарил... Конечно, тех, кто не работал, администрация отчаянно прессовала. Но были и свои уловки. Например, можно было пустить среди определенной категории зеков слух, что собираешься в побег. Конечно, об этом тут же докладывали администрации. Тут же получаешь красную полосу - склонен к побегу. И все, год после этого тебя из зоны никуда не выводят, находишься в бараке или в самой жилой зоне... А если этот или иной трюк не использовать, то светила статья - отказ от работы, по которой давали до 5 лет. Но мне-то зачем работать, я туда приехал по приговору, а не по договору, как вольняшки. Те зарабатывали там за сезон по 15 тысяч советских рублей, квартиру можно было купить или двое Жигулей.

"УДАР НОЖОМ СТОИЛ МНЕ ЗВАНИЯ ВОРА"

Вскоре меня привели к вору. Это был Сергей Петрович Троценко, близкий друг покойного Васи Бриллианта (знаменитый вор в законе, погиб в "Белом лебеде". - Ред.). Погоняла не было, все его звали Петрович, но уважение имел огромное. Я ему очень благодарен, он много для меня сделал... Прежде я не видел воров в законе, думал, какие-то особые, даже внешне, люди, а увидел небольшого дедушку, в очках с большими линзами, в пиджачке - клифте лагерном... Койка у него была, естественно, без верхнего яруса. Присели, он спросил, пью ли я чифир. Нет, говорю. Молодец, говорит, и я не пью. А купеческий чай (купчик, то есть обыкновенный чай, как все пьют)? Да, с удовольствием. Мужики заварили, подали, стали пить, спрашивает, ты - с сахаром? Я - нет, вприкуску. О, говорит, молодец, разбираешься... Рассказал я о себе, он спрашивает, буду ли работать. Нет, говорю, я не мужик. А кто ты по масти, спрашивает? Да никто, отвечаю, я молодой пацан, назваться кем-то не могу, но стремлюсь стать порядочным арестантом. На том и расстались.

Пришел я на барак, смотрю - простыни нестиранные, аж черные у всех. Спрашиваю у мужиков - почему? Говорят, "прачка" не работает уже полгода, что-то там сломалось. А почему тогда работаете, не бунтуете? Положено ведь стирать, вот пусть и выполняют... Мне говорят: малой, что-то ты сильно борзый, много на себя берешь, не вывезешь... Отвечаю: не вывезу, значит, сдохну, но под мусорской упряжкой ходить не буду! Об этом, конечно, донесли вору. Он меня вызвал, говорит, мол, чего возмущаешься вслух? Я отвечаю, что не согласен сам стирать, жрать баланду и молчать не буду. Да я этого повара, падлу, сам в бачке вместо мяса сварю... Вор выслушал и говорит: не надо ничего делать и выступать - пока. Придет время, сам увидишь...

И вот через полгода на лагере - бунт. Кому положено, о нем знали заранее, в том числе и я. У меня был тогда приятель на зоне, постарше меня, я ему верил безоговорочно. Он мне и говорит: мол, пошли козлов гонять! Я - так пошли! А в сапоге у меня - самодельная заточка. Зашли в барак, только я увидел там нашего завхоза, как сразу воткнул пику ему в живот. И тут вдруг мой приятель "включил заднюю"! Он выбросил свой нож и мне говорит: ты что, брось, есть кому резать этих гадов и без нас. Но я ведь ударил, у меня "баран" (раненый, убитый) уже есть! Я ему говорю: подними нож, падаль, ты что делаешь!? Я, выходит, опять себе срок подмотал, а ты, пес, в кусты? Подними нож! Он - не гони, не подниму! Тогда я тоже бью его в печень своим ножом. И этот удар поставил крест на моей воровской судьбе. До того я был абсолютно уверен, что со временем буду вором в законе. Но я ударил равного себе ножом, не имея на это права! То, что он включил в такой момент "заднюю", это надо было еще доказать людям, надо было поднимать этот вопрос на сходке, а у меня сыграли эмоции. Я не должен был этого делать.

А бунт продержался трое суток, потом его подавили водометами и БТРами. Я, после того, как ударил ножом двоих, пошел на улицу и включился в общие действия. Завхоз позже умер, а мой приятель выжил, хотя лучше бы наоборот, потому что его слова потом на сходняке сыграли большую роль против меня...

Мы захватили санчасть, но девок, что там работали, вор приказал пальцем не трогать. Мы создали живой коридор и девчонки все через него вышли на вахту. Контролеры в основном успели убежать, но некоторые попались, мы их, конечно, прибили, но не насмерть. А через трое суток открылись ворота и начался ужас. Я такого больше никогда не видел, даже по телевизору - там, видно, показывают лишь то, что можно. Заехали водометы, БТРы и зашли те, кого сейчас называют "тюремный спецназ" (тогда это был "взвод повышенной боевой подготовки"). Огромные дядьки с дубинами и щитами, хотя ломали они зеков чаще просто руками и ногами. Помню, возник перед мной один такой и - темнота. Сколько валялся без памяти, не знаю, но у меня были сломаны челюсть, нос, четыре ребра и обе ключицы. Стреляли также из пулеметов с БТРов, но только по крыше, по людям - нет, хватило спецназа и водометов.

Потом - следствие, суд, впаяли мне еще 6 лет 8 месяцев к моей "десятке". Честно говоря, я там уже запутался в своих сроках, что засчитывают, что нет, так что сидел, не думая об освобождении - толком не знал, когда. Вора от нас сразу увезли, сначала на полгода во Всесоюзный БУР (барак усиленного режима) "Белый лебедь" под Соликамском. А потом отправили на "крытую" тюрьму. Увидел я его в следующий раз, только когда мы оба уже были на свободе, в Москве.

"В МЕНЯ МЕТНУЛИ ПРАЩУ - КРУЖКУ С СОЛЬЮ В ТРЯПКЕ"

А у меня началась странная жизнь... на колесах. Представьте, 1 год и 4 месяца меня возили в "столыпине" (вагон для перевозки зеков). Поначалу послали в зону ИС-22 (строгий режим) в Якутии. Но я туда даже не зашел, прямо на вахте посмотрели мои бумаги и заявили, мол, парень, ты нам тут не нужен, отправляйся, наверное, на "крытую" с таким послужным списком... И опять в Решеты на пересылку, в "столыпине". А ехать туда месяц-два. Это же не обычный поезд, тут могут "вагонзак" отцепить и будет стоять в отстое неделю или две. Дают сухпай, в туалет водят почасово... Это, в принципе, обычный купейный вагон, только вместо дверей - решетки. Конвой каждые два часа ходит по коридору и видит все, что творится в камерах-купе. Там должны ехать семь человек, но загоняют поначалу и семнадцать... Тут уж как примостишься, так и едешь. Потом, правда, конвой старается перераспределить, чтобы было хотя бы по 12 человек.

Прибыл я в Решеты, оттуда направили в зону под Кемерово. Однако и там не приняли, не захотели бунтаря... И так несколько раз, почти полтора года. В итоге все же приняли меня в ИТК-20 Красноярского края. Хозяин сказал: гонять тебя туда-обратно не буду, но сразу ты пойдешь в "яму". Посидишь там до ближайшего этапа и поедешь на "крытую". Давай, мол, без выступлений, других вариантов нет. Я согласился и суток 20 просидел в подвале. А оттуда уехал с вещами на знаменитую Владимирскую крытую - так называемый Владимирский централ!

Там кумовья встретили, говорят, ну что, блатной, имей в виду, мы тут и не таких ломали! И посадили меня на год в одиночку. Сидеть в одиночке очень трудно - морально. Честно говоря, первые полгода думал, что сойду с ума. Но потом помаленьку привык... Распорядок там такой: подъем в 5 утра, через полчаса завтрак в камере, подают через кормушку. Харч, кстати, был более-менее. Хватало калорий, например, чтобы по 100 раз отжиматься от пола. Днем - час прогулки во дворике или в подвале. Сидишь сам и гуляешь сам. Общение с зеками - только если перекрикиваться.

Днем можно было лежать, нара к стене не пристегивалась. Еще в камере был туалет и над ним кран с водой. Кружка, ложка, миска - и все. Читать можно. Литература на Владимирской была сильная. Библиотекарь приходила раз в неделю, давала список, ты выбираешь книги - две в руки. Но потом, когда она увидела, как я пристрастился к чтению, давала и до 5 книг за раз. В шахматы играл сам с собой. И прессу приносили каждый день, до трех газет. А если есть деньги на счету, можешь выписать любые газеты, журналы и книги. И принесут обязательно, нигде не потеряется, за этим следил замполит.

Я там от безделья делал вырезки из журналов, потом их переплетал в красивые сборники. Клей в камере готовится так: берешь хлебушек, жуешь и тщательно его перетираешь через простыню - получается клейстер. На нем карты клеят, он крепче, чем любой наш клей типа ПВА. А если добавить чуть сахара, то еще крепче. Если делаешь карты, то для красной масти добавляешь в клейстер кровь, а для черной - жженую резину (например, каблук можно подпалить). Тюрьма многому учит. Я могу, скажем, прикурить от того, что буду вату катать тапочком, пока не затлеет. Могу прикурить от лампочки, сварю любой обед с помощью маленького кипятильника...

После одиночки меня подняли в камеру к блатным. Народу там было немного, 12 человек. А были хаты мужичьи, где по 60 человек... Приняли хорошо, обо мне слышали, даже Петрович хорошо отзывался. Так и прошла моя "крытая" - год одиночки и два в общей. Вернулся я опять в ИТК-20. Хозяин говорит: понял жизнь? Да. Работать будешь? Нет. Ладно, говорит хозяин, по закону я не могу тебя после "крытой" сразу в "яму", должен выпустить в зону хоть на сутки. Выпущу и посмотрю, как ты будешь себя вести.

Вскоре возник новый конфликт с "хозяином" и через месяц он опять отправил меня на крытую - уже до конца срока. Опять Владимирский централ, опять сначала год одиночки, потом общая камера. А оттуда, как злостного нарушителя режима (изготовление и игра в карты на интерес, нетактичное поведение с администрацией и пр.), отправили на знаменитый БУР "Белый лебедь", где ломали воров в законе и самых стойких арестантов. Там, в "Белом лебеде", погиб знаменитый вор Вася Бриллиант - его облили водой и заморозили во дворике, как немцы генерала Карбышева. На вид это обычная крытая тюрьма в 4 этажа, но с очень жестким режимом. Там, например, днем уже не полежишь, если ляжешь после подъема - карцер. А в карцере нару в 5 утра поднимали и пристегивали к стенке - до 9 вечера. Табуретка железная, привинчена к полу, долго на ней не посидишь. Стол тоже железный, на стене полка с хлебом, кружкой-ложкой, мыльно-рыльное хозяйство и все. Температура - на окно кружку поставишь, вода замерзает. Спишь на одеяле, матрацем укрываешься. За 15 суток раз десять ворвутся бухие контролеры, отмудохают за просто так.

Но, главное, там были пресс-хаты, где и ломали людей. Кинули в пресс-хату и меня. Делается это так: тебе объявляют, что переводят, например, из карцера в такую-то камеру. Но ты знаешь, что это пресс-хата и готовишься к худшему. Там сидят 4-7 амбалов. Когда я переступил порог, у стола сидели трое, один лежал, вроде спал на нарах. Начали разговор, я сразу сказал, что знаю, куда попал. Однако, говорю, вы ведь тоже порой сначала думаете, потом делаете, или нет? Один отвечает: мол, не все... И одновременно с этим со второго яруса меня ударили по голове кружкой с солью (насыпается соль в 400-граммовую кружку, обматывается она тряпкой в виде пращи - и по балде!) Очнулся я в санчасти, кроме головы, были сломаны ребра, но как их ломали, не помню, били, когда я уже отключился.

Когда пришел в себя, я попросил, чтобы меня посетил старший кум. Назавтра он пришел. Я заявил, что хочу... еще раз попасть в ту пресс-хату, чтобы, пусть буду драться в последний раз, но забрать с собой на тот свет хоть одного из тех псов. Опер понял, что я настроен серьезно и отправил меня уже в нормальную камеру. Там были камеры от 10 до 35 "пассажиров". (Были еще одиночки на спецпосту, но только для воров в законе. Даже на кормушке там висит замок, открывает его только ДПНСИ или замещающий его офицер).

Так вот, на "Белом лебеде" я досидел 6 месяцев и вернулся на Владимирскую. А там вскоре получил еще полгода БУРа ("Белого лебедя"). Причем меня на "крытой" менты предупредили, мол, ну, теперь ты приедешь с "Лебедя" "петухом". И созвонились с БУРом, мол, прессаните его там, как следует. Потому, как только я заехал - меня в пресс-хату (не ту, где раньше был), сразу же, с порога. Но перед этим была баня и там мне удалось разжиться двумя половинками мойки (бритвы). Я их сунул за щеки и пошел в пресс-хату. Я знал, что просто так не дамся никому... Зашел в камеру и тут же выплюнул мойки в обе руки. Зеки из пресс-хаты говорят: все, парень, мы знаем, кто ты, тебя не трогаем, делай все сам. И я порезался очень серьезно, множество разрезов на обе руки, полоснул по животу и по горлу... Забрали в санчасть, там зашили порезы, но левая рука стала сохнуть, потому что я там и нервы перерезал. Но потом мне делали повторные операции и в итоге руку спасли. Хотя она и сейчас меньше, чем правая.

Больше меня мусора в "Лебеде" не трогали, я досидел 6 месяцев и опять вернулся во Владимирский централ. А когда и там отбыл срок "крытой", оказалось, что мне до освобождения осталось 2 месяца и 16 дней. Потому меня просто прокатив в "столыпине" до Решет, а там и момент освобождения наступил. Так что выходил я на волю, отсидев почти 17 лет вместо 2-х изначальных, прямо с Центральной пересылке в Решетах.

Вышел я на свободу, а за воротами меня уже ждала братва из Москвы. Среди блатных я был на очень хорошем счету, как известный лагерный "отрицала", потому ребята прикатили из Белокаменной в Красноярский край, чтобы встретить меня. Многие когда-то со мной сидели, помнили... А на дворе был уже 1994 год, и той страны, которая отправила меня за решетку, уже не было.

Приехали мы в Москву, братва спрашивает: где будешь жить, чем заниматься? Я говорю, мол, поеду к своим отцу-матери, они к тому времени переехали на Украину, в Харьков. Ладно, говорят, но пока с недельку отдохни в Москве. Вот тогда я поездил по ворам, многих видел, в ресторанах сидел, рюмку пил... Видел, например, Расписного Витю, Куклу, Рисованного, Клешню, многих тамбовских, татаринских... Меня одели-обули, хотели подарить машину, но оказалось, что я управлять-то не умею. Купили мне кашемировый малиновый пиджак - писк моды - от которого я шарахнулся. Вы что, говорю. В мента меня рядите? И тут же выбросил 500-долларовый пиджак в урну, только потом успокоился... А когда были на стриптизе, там танцовщица кинула на наш стол лифчик. Если бы меня за штаны не удержали, я бы ее порвал, ведь она наш стол опоганила. Еще бы трусы кинула... Парни еле меня успокоили, они давно освободились и эти вещи уже воспринимали нормально. А я, только с зоны, считал, что так поступать западло...

В итоге со мной на поезд сели пятеро москвичей и мы двинули в Харьков. А там уже все-таки купили мне права и ВАЗ-21093, только входившие тогда в моду. Дали и денег, 20 тысяч долларов на обзаведение и поправку здоровья. Началась новая жизнь. Первый, кто меня к себе подтянул, был ныне покойный Батон - Сережа Батонский, которого я знал с детства. Встретились мы в гостинице Харьков, очень тепло. Он предложил стать одним из его бригадиров, но я отказался: "Во-первых, я не халдей и никогда ни под кем не ходил, а, во-вторых, у меня и у самого хватит духу отнять что надо у кого-то". На том и расстались, оговорив, кто где работает, чтобы не лезть на чужие территории. Мне достался район ХТЗ. Первым делом я сколотил свою бригаду из молодых, но духовитых, дерзких хлопцев, в основном набрал их по спортшколам - 20 человек борцов и боксеров. И начали мы свой рэкет... Потом я съездил в Грузию и привез 24 единицы хорошего стрелкового оружия. Там, в Зугдиди, жил вор, с которым я сидел на Владимирском централе. Очень порядочный человек, по национальности сван, горец. Я объяснил ситуацию, он свозил меня в горы, в тайник. Оружия там было - завались! Открыл мне ящик гранатометов "Муха" - бери! Но я попросил что-то покомпактнее, взял пистолеты Беретта, Глок, пистолет-пулемет Аграм-2000 (тогда новинка)... (Кстати, именно из Аграма-2000 в 1996 году был расстрелян нардеп Евгений Щербань в женой. - Авт.). Затарили мы мое оружие в вагон, который специально загнали в отстойник (открыли люки в потолке, устроили там тайники и закрыли). В Харькове - обратная операция. Кроме пистолетов, была еще снайперская винтовка СВД с хорошей английской оптикой. Ранее винтовка побывала в боевых действиях, Бог знает, сколько людей из нее положили...

Грабили мы всех подряд. Даже если ты когда-то сидел, но теперь на тебя работают люди, для меня ты - коммерсант и я с тебя получу! Правда, брали на испуг, никого мы не стреляли. Но пугали серьезно.

Подтянул чуть позже я в свою бригаду трех бывших офицеров-афганцев. И не знал, что на них уже были "бараны" (трупы). Из-за них позже я и получил 8 лет по ст. 69 (бандитизм), а двоих офицеров приговорили к вышке (но не расстреляли из-за моратория на казнь, в итоге они получили пожизненное заключение).

С "девятки" я вскоре пересел на БМВ, так называемый "слепой" (с закрывающимися фарами, которых в Украине было всего несколько. Ох, когда его увидел Боря Савлохов, как он завидовал...

"Я СКАЗАЛ ДРУГУ - НЕ ВЫЙДУ ОТ САВЛОХОВА, СТРЕЛЯЙ С ДВУХ СТВОЛОВ"

О наших отношениях с Борисом расскажу подробнее. Как-то я приехал (еще на "девятке") в Киев. И в одном магазине возле Республиканского стадиона увидел очень симпатичных девочек в зеленой униформе. Подкатился к одной, мол, то да се, пошли со мной... Она говорит: "Видишь, вон стоит Джип Чероки, пойди, поговори с парнями, без их разрешения не могу". Ладно, я понял, что это сутенеры (потом оказалось, работали на Борю Савлохова, но я этого не знал). Подошел, объяснил, чего хочу, они (их двое было) говорят, мол, нет проблем, плати деньги и бери. Я: как деньги, никогда за баб не платил и не собираюсь! Они: тогда не получается... Я тогда выхватил из-за пояса "пушку", которую с такой силой воткнул ствол одному в рот, что зубы посыпались! Обливаясь кровью, он упал, а второй просто удрал. Короче, добро я получил, девчонку забрал и увез в гостиницу "Салют". Через несколько часов отпустил, дав ей 500 долларов (я ж не зверь), а стоили девочки по 130 баксов в час. Сам выехал из гостиницы вместе с приятелем, смотрю, за мной Мерседес увязался. Обогнал меня, перегородил дорогу. Я "пушку" приготовил, жду. Вышел из Мерса парень, говорит: поехали с нами, с тобой хочет поговорить Борис Сосланович. Какой? Савлохов. Ну, поехали. Прибыли в казино в центре Киева, там сидели Боря, его брат Тимур и с ними человек 12. А я приятеля и свою "плетку" (пистолет) оставил в машине, сказал, если через 10 минут не выйду, заходи в казино и шмаляй с двух рук всех подряд! Нет базара! Пацаны у меня были отчаянные и хлеб свой отрабатывали...

Но до стрельбы не дошло. Мы познакомились с Борей, я рассказал о себе, добавил, что он может узнать обо мне в Москве у воров Креста или Черномора... Короче, мы с Борей друг друга поняли. Он сказал, что отныне я девочками могу пользоваться сколько хочу и бесплатно. "Только никого не бей и не хами", - предупредил Борис. Также спросил меня, имею ли влияние на Батона. Я ответил, мол, знакомы, но не более. Оказалось, ребята Батонского приехали в Киев и "кинули" фирму Савлохова, торговавшую машинами, на 10 дорогих "тачек" (взяли по липовым документам, не заплатив). И теперь Боря собирался ехать в Харьков разбираться.

Об этом разговоре я Батону рассказал, когда вернулся в Харьков. Смотрю, а его ОМОН (видимо, "Беркут" или "Титан". – Авт.) охраняет! Оказалось, именно из-за этих Бориных машин, Батон боялся покушения. Я посоветовал ему дать 100000 долларов в "общак" и люди ситуацию разведут. Так оно и вышло. Впрочем, Борис, видно злобу затаил, потому что позже, когда я уже опять сел, савлоховцы на 20 машинах таки приехали в Харьков по этому поводу, пришли на рынок, который держал Батонский, но там их всех уложили мордой в асфальт (Батон привлек к этому милицию, что мне не понравилось). В общем, разборка не вышла. А я, до очередной посадки, еще бывал в Киеве, пользовался Бориными девочками, вот тогда Савлохов и позавидовал моему БМВ. Тогда же Боря меня познакомил и с Авдышевым. Но ни дел, ни инцидентов с ним у меня не было.

А потом я вновь сел. Поймали одного моего подельника, который подсел в Киеве на героин. Я не знал, что он наркоман. Его сломали и он сдал информацию о нашем оружии. Пистолеты ментов не слишком интересовали, тогда на рынке за 250 долларов свободно можно было купить ПМ или ТТ, их было навалом. А вот то, что у меня была СВД, их напрягло... Как раз незадолго до того из похожего оружия в Харькове завалили коммерсанта. Я, правда, вовремя узнал, что меня уже ищут, и свалил к друзьям в Донецк. За это время всю мою бригаду приняли. Потом я решил, что ситуация успокоилась и решил на сутки приехать в Харьков В 3 часа ночи меня и взял спецназ в частном доме. Брали очень жестко, вылетели сразу 4 окна вместе с дверью... Нашли, конечно, все оружие. Стали крутить мою бригаду, вышли на те "офицерские трупы" и решили (зная мою биографию), что я тоже замазан в убийствах. Потом, правда, разобрались... Я три года просидел под следствием, в итоге получил "восьмерку" по 69-й (бандитизм) и по 142, ч.3 (за то, что как-то стрелял в ногу одному лоху). И поехал я в Кировоград, в ИТК-6, где, как водится, подержали меня в подвале 3 месяца, а потом отправили во Львов, в ИТК-48. Там не дали даже войти в зону, отправили в крытую Львовскую тюрьму (вся моя "делюга" пришла из России, так что знали, с кем имеют дело). Оттуда - тут же в ИТК-30 на Львовщине. Там посидел, правда, месяца три. Порядки, конечно, совсем не российские, блатными себя называли те, кто на Севере годился только носки стирать - ни духовитости, ни характера... Или взять игру в карты: за десятку гривен, например, могли предложить шмат сала. Но это непорядок, я никогда не возьму выигранное едой или шмотками, потому что должен отстегнуть от выигрыша в общак. А туда деньги должны прийти кристально честные, нельзя положить в общак сало или трусы.

Вскоре меня нашел на зоне вор Вова Сухумский (мы сидели с ним в России, а в 2005-м его застрелили в Украине). Там можно было войти на мебельное производство под видом заказчика... Мы встретились в кабинете мастера, посидели, чуть выпили. И Сухумский предложил мне стать смотрящим за лагерем. Я отказался, сказал, что меня тут же администрация отправит отсюда. "Тогда возьми на себя 4-ю локалку, где сидят отрицалы", - предложил вор. Я взял, и это стало поводом меня все же отправить на "крытую". Получил я 3 года "крытки", отбывал в Сокале под Львовом. Первый год - в одиночке. Там у меня все было, кроме телевизора: и печка (залитая глиной, куда вставлена спираль, баночка из-под леденцов), и радио, и кастрюльки... Но потом и оттуда меня отправили на 56-ю зону, в Ромнах Сумской области (там есть крытая тюрьма). Вот там были просто ужасные условия. Холод, голод, свет пару часов в день, "прачки" нет... Уголь привезли - а кругом частный сектор, топливо растащили. Баня для зеков - раз в 3 месяца! Я стал возмущаться, меня, разумеется, тут же определили в карцер. А там - жуткий, нечеловеческий холод. Я "куму" говорю: здесь сидеть не буду (тем более, мне робу выдали, тонкую, как марлю, вообще не грела). Он: не таких ломали, будешь сидеть!

А я уже приметил, что пол в карцере дощатый. Когда все ушли, я оторвал доску, вытянул гвоздь 250 мм, приставил к левой стороне груди напротив сердца (в правую бить бесполезно, это на тюремщиков не подействует), намотал на кулак полотенце и как дал! Думаю: попаду в сердце, значит, судьба такая, но на колени они меня не поставят! Гвоздь и улетел туда... Потом мне врачи сказали: гвоздь лежал прямо на сердце! А по коридору ходит надзиратель, каждые полчаса заглядывает в кормушку. Глядь, а там такое! Он тут же дернул за "тревогу" (через весь коридор протянута веревка, если дернуть, звенит в дежурке и на посту). Что тут началось! Меня отвезли на "скорой" в горбольницу, гвоздь достали и через 4 часа привезли обратно в тюрьму, хотя и было пробито легкое (потом само зажило). Туда уже прибыл прокурор, спросил, зачем я это сделал, ведь мне осталось 2 месяца до освобождения. Я рассказал, и "кума" сняли с работы. Так что зек, если духовит, не так уж бесправен.

Срок досиживал я в одиночке, но с режимом на общих основаниях - с матрасом, одеялом, в своей теплой одежде и пр. Прогулка - 2 часа, а не час, из-за пробитого легкого. Отсюда я и освободился. Приехал в Харьков, а на другой день пришли ребята из УБОП, говорят: у тебя есть 24 часа, чтобы убраться из города. Иначе опять закроем... Ну, договорились на трое суток, а потом я приехал в Киев, где не было у меня ни кола, ни двора. Но братва помогла, как харьковская, так и киевская.

Но вскоре меня опять закрыли, уже киевские менты. Сделали липового "терпилу", якобы я хотел его кинуть на квартиру, кроме того, создал одесско-киевскую преступную группировку, об этом даже газеты писали. Все это брехня. Правда в том, что вот-вот должен был освободиться Боря Савлохов, и менты не хотели, чтобы в этот момент я был здесь и на свободе. Мол, мы станем с ним в упряжку и накалим криминогенную обстановку. Меня судили, дали 6 лет, но по апелляции приговор (бездоказательный) отменили, снова отправили дело на расследование. В это время Боря умер на зоне. Причин держать меня за решеткой больше не было. Так что на следующем суде меня освободили прямо в зале. В итоге я просидел в СИЗО 1 год и 7 месяцев Дело развалилось, ибо доказательств изначально и не было. С тех пор, уже пару лет, я на свободе. Даже непривычно...

В каждой колонии есть шизо,бур,сус.

Кроме колонии поселения там только шизо.

Что означают эти аббревиатуры:

ШИЗО -штрафной изолятор.(карцер)(кича)

ПКТ ,(бур) -помещение камерного типа. (старое название бур- барак усиленного режима)

СУС -строгие условия содержания.

ЕПКТ -единое помещение камерного типа.

За что даётся ШИзо? Да за что хочешь: не угодил начальнику, не так поздоровался, не во время встал, не во время лег, опоздал на проверку, не по той дорожке прошел, не так был одет, не там курил, лишние вещи держал в бараке - вот тебе сутки, трое, пятеро. Не выполнил нормы, с бабой застали - вот тебе пять, семь и десять. А для (отказчиков отрицал) есть и пятнадцать суток. В штрафной изолятор сажают за нарушение до 15 суток но также продлевают за нарушение 15 суток закончилось снова расписываешься за 15 суток.Я знаю таким образом по 120 суток люди сидели.На сколько мне известно сейчас больше 45 суток не держат.Сутки выписывает нач.колонии или зам. Арестанты это называют "крестины"

Должны признать злостным нарушителем и перевести в ПКТ.(или выпустить)хотя администрация находит лазейки выпустят на сутки потом снова закроют.

Только администрация не очень спешит перевести с изолятора в ПКТ.В изоляторе нельзя курить нельзя чай.В 6 подъём матрас сдаёшь нары пристёгивают к стенке в камере до 4 человек.

В ПКТ держат от 3 месяцев до 6 месяцев могут и на неделю по закону сейчас кто с таких мест освобождается то дают надзор.В ПКТ как в изоляторе в 6 подъём матрасы сдают нары пристёгивают к стенке в камере до 6 человек можно курить,посылка раз в полгода можно всё кроме чая. Вместо чая кофейный напиток какао.Прогулка один час.В ПКТ полегче сидеть чем в изоляторе поэтому администрация и не торопится из изолятора переводить.Конечно комиссия приезжает в лагерь или прокурор тогда быстро переведут.

Когда срок в ПКТ заканчивается то в редких случаях когда выпустят в лагерь обычно переводят в СУС.СУС строгие условия содержания.Это барак как в зоне только закрытый определённое время на прогулку В бараке могут находится до 120 человек может больше может меньше.Ограничения: посылок меньше,свиданок. В посылке можно всё что и в лагере.В СУС садить или нет решает комиссия В СУС сажают на 9 месяцев обычно держат год.Надо просидеть без нарушений.Если есть нарушение то с этого момента можешь отсчитывать снова год.Как нарушение так снова год можешь весь срок просидеть.В СУСе так то оттуда редко выходят.Уже из СУСа освобождаются.Если и в СУСе несколько нарушений заработаешь.Тебя посадят в изолятор потом В ПКТ.Если в лагере раза 2 попадал в ПКТ то будет суд.И тебя увезут из лагеря.В ЕПКТ -единое помещение камерного типа (крытая крытка)по разному называют.В ЕПКТ свозят со всей управы (область)самых злостных нарушителей(Воров, отрицал)Это по сути тюрьма Не в каждой области есть ЕПКТ могут увезти куда захотят.Но срок это тебе не прибавляет сколько дали судом столько и отсидишь Если тебе остался год до звонка то три года ЕПКТ не дадут.Сколько осталось сидеть до звонка столько и получишь 3 месяца,год.Больше своего срока не отсидишь,но с надзором освободишься.Раньше был ещё всеросийский спец- бур.На белом лебеде Туда в основном везли Воров в законе.

ШИЗО:

ПКТ:

БУР:

Закрылась дверь,и зэк ругнулся и мир верх дном перевернулся здесь света нет и пол бетонной, и холод как в Аду, бездонный ЩИЗО-безжалостный каратель, здесь шаг туда и шаг обратно с одёжки-только драный лепень и деревянные штиблеты штанишки уж полуживые, а из живых-лишь крысы злые сегодня зеков опрокинут, а завтра-малость каши кинут кто здесь бывал, тот точно знает, тот выживает-кто не рыдает металл ржавеет и гниет, а дух и здесь не пропадет но стоит только лишь споткнуться, упасть-и можешь не проснуться крепись, крепись сильней браток...ты должен выжить этот срок.

История Шизо Бур Зур:

Среди многих радостных отказов, которые нёс нам с собой новый мир - правда небыло отказа от тюрем (стен не рушили, а вносили в них "новое классовое содержание"), но был безусловный отказ от [карцеров] - этого безжалостного мучительства, которое могло родиться только в извращенных злобой умах буржуазных тюремщиков. ИТК-1924 (исправительно-трудовой кодекс 1924 года) допускал, правда, изоляцию особо-провинившихся заключённых в отдельную камеру, но предупреждал: эта отдельная камера ничем не должна напоминать карцера - она должна быть сухой, светлой и снабженной принадлежностями для спанья. А сейчас не только тюремщикам, но и самим арестантам было бы дико, что карцера почему-то нет, что карцер запрещен. ИТК-1933, который "действовал" (бездействовал) до начала 60-х годов оказался еще гуманнее: он запрещал даже изоляцию в отдельную камеру! Но это не потому, что времена стали покладистей, а потому, что к этой поре были опытным путём уже освоены другие градации внутрилагерных наказаний, когда тошно не от одиночества, а от "коллектива", да еще наказанные должны и [горбить]: РУРы - Роты Усиленного Режима, замененные потом на БУРы - Бараки Усиленного Режима, штрафные бригады, и ЗУРы - Зоны Усиленного Режима, штрафные командировки. А уж там позже, как-то незаметно, пристроились к ним и - не карцеры, нет! а -ШИзо - Штрафные Изоляторы. Да ведь если заключённого не пугать, если над ним уже нет никакой дальше кары - как же заставить его подчиняться режиму? А беглецов пойманных - куда тогда сажать? За что даётся ШИзо? Да за что хочешь: не угодил начальнику, не так поздоровался, не во время встал, не во время лег, опоздал на проверку, не по той дорожке прошел, не так был одет, не там курил, лишние вещи держал в бараке - вот тебе сутки, трое, пятеро. Не выполнил нормы, с бабой застали - вот тебе пять, семь и десять. А для (отказчиков отрицал) есть и пятнадцать суток. И хоть по закону (по какому?) больше пятнадцати никак нельзя (да ведь по ИТК и этого нельзя!), а растягивается эта гармошка и до году. В 1932-м году в Дмитлаге за мостырку (мостырка когда косили на болезнь) давали год ШИзо! Если вспомнить еще, что мостырку и не лечили, то, значит, раненного больного человека помещали гнить в карцер - на год! Что требуется от ШИзо?

Он должен быть:

А) холодным;

Б) сырым;

В) тёмным;

Г) голодным.

Для этого не топят Липай: даже когда снаружи 30 градусов мороза, не вставляют стекол на зиму, дают стенам отсыреть (или карцерный подвал ставят в мокром грунте). Окошки ничтожные или никаких (чаще). Кормят (сталинской пайкой) - 300 граммов в день, а "горячее", то есть пустую баланду, дают лишь на третий, шестой и девятый дни твоего заключения туда. Но на Воркуте- давали хлеба только двести, а вместо горячего на третий день - кусок сырой рыбы. Вот в этом промежутке надо и вообразить все карцеры. Наивное представление таково, что карцер должен быть обязательно вроде камеры - с крышей, дверью и замком. Ничего подобного! На Куранах-Сала карцер в мороз 50 градусов был разомшенный сруб. (Вольный врач Андреев: "Я как ВРАЧ заявляю, что в таком карцере МОЖНО сидеть!") Перескочим весь Архипелаг: на той же Воркуте- в 1937 году карцер для отказчиков отрицал был - сруб без крыши, и еще была простая яма. В такой яме (спасаясь от дождя, натягивали какую-нибудь тряпку), Арнольд Раппопорт жил как Диоген в бочке. Кормили так: надзиратель выходил из вахтенной избушки с пайками хлеба и звал тех, кто сидел в срубе: "Идите, получайте!" Но едва они высовывались из сруба, как часовой с вышки прикладывал винтовку: "Стой, стрелять буду!" Надзиратель удивлялся: "Что, и хлеба не хотите? Ну, уйду." - А в яму просто швыряли сверху хлеб и рыбу в размокшую от дождей глину. В Мариинском лагере (как и во многих других, разумеется) на стенах карцера был снег - и в такой-то карцер не пускали в лагерной одежонке, а РАЗДЕВАЛИ ДО БЕЛЬЯ. Через каждые полчаса надзиратель открывал кормушку и советовал И. В. Шведу: "Эй, не выдержишь, погибнешь! Иди лучше на лесоповал!" И верно, - решил Швед, - здесь скорей накроешься! Пошел в лес. Всего за 12 с половиной лет в лагерях Швед отсидел 148 суток карцера. За что только он не наказывался! За отказ идти дневальным в Индию получил 6 месяцев штрафного лагеря. За отказ перейти с сытой сельхоз-командировки на лесоповал - судим вторично как за экономическую контрреволюцию, 58-14, и получил новые десять лет. Это блатной, не желая идти на штрафной лагпункт, может ударить начальника конвоя, выбить наган из рук - и его не отправят. У мирного политического выхода нет - ему-таки загонят голову между ног! На Колыме в 1938 году для блатных и карцеры были утепленные, не то, что для Пятьдесят Восьмой. БУР - это содержание подольше. Туда заключают на месяц, три месяца, полгода, год, а часто - бессрочно, просто потому, что арестант считается опасным. Один раз попавши в чёрный список, ты потом уже закатываешься в БУР на всякий случай: на каждые первомайские и ноябрьские праздники, при каждом побеге или чрезвычайном происшествии в лагере. БУР - это может быть и самый обычный барак, отдельно огороженный колючей проволокой, с выводом сидящих в нём на самую тяжелую и неприятную в этом лагере работу. А может быть - каменная тюрьма в лагере, со всеми тюремными порядками: избиениями в надзирательской вызванных поодиночке (чтоб следов не оставалось, хорошо бить валенком, внутрь которого заложен кирпич); с засовами, замками и глазками на каждой двери; с бетонным полом камер и еще с отдельным карцером для сидящих в БУРе. Именно таков был Экибастузский БУР (впрочем, и первого типа там был). Посаженных содержали там в камерах без нар (спали на полу на бушлатах и телогрейках). Намордник из листового железа закрывал маленькое подпотолочное оконце целиком. В нем пробиты были дырочки гвоздём, но зимой заваливало снегом и эти дырочки, и в камере становилось совсем темно. Днем не горела электрическая лампочка, так что день был темнее ночи. Никакого проветривания не бывало никогда. Полгода в 1950 году не было и ни одной прогулки. Так что тянул наш БУР на свирепую тюрьму, неизвестно, что тут оставалось от лагеря. Вся оправка - в камере, без вывода в уборную. Вынос большой параши был счастьем дневальных по камере: глотнуть воздуха. А уж баня - общий праздник. В камере было набито тесно, только что лежать, а уж размяться негде. И так - полгода. Баланда - вода, хлеба - шестьсот, табака - ни крупинки. Если кому-нибудь приходила из дому посылка, а он сидел в БУРе, то скоропортящееся "списывали" актом брал себе надзор, остальное сдавалось в каптерку на многомесячное хранение. Когда такую режимку выводили потом на работу, они уже для того шевелились, чтобы не быть снова запертыми. В этой духоте и неподвижности арестанты изводились, и приблатнённые - нервные, напористые - чаще других. Попавшие в Экибастуз блатари тоже считались за Пятьдесят Восьмую, и им не было поблажек. Самое популярное среди арестантов БУРа было - глотать алюминиевые столовые ложки, когда их давали к обеду. Каждого проглотившего брали на рентген и убедившись, что не врет, что действительно ложка в нём - клали в больницу и вскрывали желудок. Лешка Карноухий глотал трижды, у него и от желудка ничего не осталось. Колька Салопаев закосил на чокнутого: повесился ночью, но ребята по уговору "увидели", сорвали петлю - и взят он был в больничку. Еще кто-то: заразил нитку во рту протянул между зубов, вдел в иголку и пропустил под кожу ноги. Заражение! больница! - там уж гангрена, не гангрена, лишь бы вырваться. Но удобство получить от штрафников еще и работу заставляло хозяев выделять их в отдельные штрафные зоны ЗУРы. В ЗУРе прежде всего - худшее питание, месяцами может не быть второго, уменьшенная пайка. Даже в бане зимой - выбитое окно, парикмахерши в ватных брюках и телогрейках стригут голых заключённых. Может не быть столовой, но и в бараках баланду не раздают, а получив её около кухни надо нести по морозу в барак и там есть холодную. Мрут массами, стационар забит умирающими. Одно только перечисление штрафных зон когда-нибудь составило бы историческое исследование, тем более, что не легко его будет установить, всё сотрётся. Для штрафных зон назначали работы такие. Дальний сенокос за 35 километров от зоны, где живут в протекающих сенных шалашах и косят по болотам, ногами всегда в воде. При добродушных стрелках собирают ягоды, бдительные стреляют и убивают, но ягоды всё равно собирают: есть-то хочется! Заготовка силосной массы по тем же болотистым местам, в тучах мошкары, без всяких защитных средств. Лицо и шея изъедены, покрыты струпьями, веки глаз распухли, человек почти слепнет. - Заготовка торфа в пойме реки Вычегды: зимою, долбя тяжелым молотом, вскрыть слои промерзшего ила, снять их, из-под них брать талый торф, потом на санках на себе тащить километр в гору лошадей лагерь берёг. - Просто земляные работы "земляной ОЛП" под Воркутой. Ну и излюбленная штрафная работа - известковый карьер и обжиг извести. И каменные карьеры. Перечислить всего нельзя. Всё, что есть из тяжелых работ еще потяжелей, из невыносимых - еще невыносимей, вот это и есть штрафная работа. В каждом лагере своя. А посылать в штрафные зоны излюблено было: верующих, упрямых и блатных да, блатных, здесь срывалась великая воспитательная система на невыдержанности местных воспитателей. Целыми бараками содержали там "монашек", отказывающихся работать на дьявола. На штрафной "подконвойке" совхоза Печорского их держали в карцере по колено в воде. Осенью 1941-го дали 58-14 и всех расстреляли. Послали священника отца Виктора Шиповальникова "за религиозную агитацию" под Пасху для пяти санитарок отслужил "всенощную". Посылали дерзких инженеров и других обнаглевших интеллигентов. Посылали пойманных беглецов. И, сокрушаясь сердцем, посылали социально-близких, которые никак не хотели слиться с пролетарской идеологией. За сложную умственную работу классификации не упрекнём начальство в невольной иногда путанице: вот с Карабаса выслали две телеги - религиозных женщин на детгородок ухаживать за лагерными детьми, а блатнячек и сифилитичек - на штрафной участок Долинки - Конспай. Но перепутали, кому на какую телегу класть вещи, и поехали блатные сифилитички ухаживать за детьми, а "монашки" на штрафной. Уж потом спохватились, да так и оставили. И часто посылали на штрафные за отказ стать стукачом. Большинство их умерло там, на штрафных, и уж они о себе не расскажут. Тем менее расскажут о них убийцы-оперативники. Так послали и почвоведа Григорьева, а он выжил. Так послан был и редактор эстонского сельскохозяйственного журнала Эльмар Нугис. Бывали тут и истории дамские. О них нельзя судить достаточно обстоятельно и строго, потому что всегда остаётся какой-то неизвестный нам интимный элемент. Однако, вот история Ирины Нагель в её изложении. В совхозе Ухта она работала машинисткой адмчасти, то есть очень благоустроенным придурком. Представительная, плотная, большие косы свои она заплетала вокруг головы и, отчасти для удобства, ходила в шароварах и курточке вроде лыжной. Кто знает лагерь, понимает, что это была за приманка. Оперативник младший лейтенант Сидоренко выразил желание узнать её тесней. Нагель ответила ему: "Да пусть меня лучше последний урка поцелует! Как вам не стыдно, у вас ребенок плачет за стеной!" Отброшенный её толчком, опер вдруг изменил выражение и сказал: "Да неужели вы думаете - вы мне нравитесь? Я просто хотел вас проверить. Так вот, вы будете с нами сотрудничать." Она отказалась и была послана на штрафной лагпункт. Вот впечатления Нагель от первого вечера: в женском бараке - блатнячки и "монашки". *(1) Пятеро девушек ходят, обернутые в простыни: играя в карты накануне, блатняки проиграли с них всё, велели снять и отдать. Вдруг входит с гитарой банда блатных - в кальсонах и в фетровых шляпах. Они поют свою воровскую как бы серенаду. Вдруг вбегают другие блатные, рассерженные. Они хватают одну свою девку, бросают её на пол, бьют скамейкой и топчут. Она кричит, потом уже и кричать не может. Все сидят, не только не вмешиваясь, но будто даже и не замечают. Позже приходит фельдшер: "Кто тебя бил?" "С нар упала" - отвечает избитая. - В этот же вечер проиграли в карты и саму Нагель, но выручил её сука Васька Кривой: он донёс начальнику, и тот забрал Нагель ночевать на вахту. Штрафные командировки как Парма Ныроблага, в самой глуши тайги считались часто и для стрелков и для надзора тоже штрафными, туда тоже слали провинившихся, а еще чаще заменяли их самоохранниками. Если нет закона и правды в лагерях, то уж на штрафных и тем более не ищи. Блатные куролесят там как хотят, открыто ходят с ножами Воркутинский "Земляной" ОЛП, 1946 год, надзиратели прячутся от них за зоной, и это еще когда Пятьдесят Восьмая составляет большинство. На штрафлаге Джантуй близ Печоры блатные из озорства сожгли два барака, отменили варку пищи, разогнали поваров, прирезали двух офицеров. Остальные офицеры даже под угрозой снятия погонов отказались идти в зону. В таких случаях начальство спасается рознью: комендантом Джантуя назначили суку, срочно привезённого со своими помощниками еще откуда-то. Они в первый же вечер закололи трёх воров, и стало немного успокаиваться. Вор вором губится, давно предвидела пословица. Согласно Передовому Учению расплодив этих социально-близких выше всякой меры, так что уже задыхались сами, отцы Архипелага не нашли другого выхода, как разделить их и стравить на поножовщину. Война блатных и сук, сотрясшая Архипелаг в послевоенные годы. Конечно, при всей видимой вольнице, блатным на штрафном тоже несладко, этим разгулом они и пытаются как-то вырваться, им выгоднее жить среди тех,с кого можно брать. Иногда блатные даже пальцы себе рубили, чтоб только не идти на штрафной, например на знаменитый воркутинский Известковый Завод. Некоторым рецидивистам в послевоенные годы уже в приговоре суда писалось: "с содержанием на воркутинском известковом заводе". Болты заворачивались сверху. Там все ходили с ножами. Суки и блатные каждый день резали друг друга. Повар (сука) наливал по произволу: кому густо, кому жидко, кому просто черпаком по лбу. Нарядчик ходил с арматурным прутом и одним его свистящим взмахом убивал на месте. Суки держали при себе мальчиков для педерастии. Было три барака: барак сук, барак воров, барак фраеров, человек по сто в каждом. Фраера - работали: внизу, близ лагеря добывалась известь, потом её носилками поднимали на скалу, там ссыпали в конусы, оставляя внутри дымоходы; обжигали; в дыму, саже и известковой пыли раскладывали горящую известь. В Джидинских лагерях известен штрафной участок Баянгол. На штрафной ОЛП КрасЛага Ревучий еще до всяких штрафных прислали "рабочее ядро" - ни в чём не провинившихся крепких работяг сотни полторы штрафной-то штрафной, а план с начальства требуют! и вот простые работяги осуждены на штрафной!. Дальше присылали блатных и большесрочников по 58-й - (тяжеловесов). Этих тяжеловесов урки уже побаивались, потому что имели они по 25 лет и в послевоенной обстановке убив блатного, не утяжеляли своего срока, это уж не считалось (как на Каналах) вылазкой классового врага. Рабочий день на Ревучем был как будто и 11 часов, но на самом деле с ходьбой до леса (5-6 километров) и назад получалось 15 часов. Подъём был в 4.30 утра, в зону возвращались в восьмом часу вечера. Быстро доходили значит, появлялись отказчики. После общего развода выстраивали в клубе отказчиков отрицал, нарядчик шел и отбирал, кого в (довод). Таких отказчиков в веревочных лаптях ("обут по сезону", 60 градусов мороза), в худых бушлатах выталкивали за зону - а там на них напускали пяток овчарок: "Взять!" Псы рвали, когтили и валяли отказчиков. Тогда псов отзывали, подъезжал китаец на бычке, запряженном в ассенизационный возок, отказчиков грузили туда, отвозили и выворачивали тележный ящик с насыпи в лощину. А там, внизу, был бригадир Леша Слобода, который палкой бил этих отказчиков, пока они не подымутся и не начнут на него работать. Их выработку он записывал своей бригаде, а им полагалось по 300 граммов - карцерный паёк. (Кто эту всю ступенчатую систему придумал - это просто маленький Сталин!) Галина Иосифовна Серебрякова! Отчего вы ОБ ЭТОМ не напишете? Отчего ваши герои, сидя в лагере, ничего не делают, нигде не работают, а только разговаривают о Ленине и Сталине? Простому работяге из Пятьдесят Восьмой выжить на таком штрафном лагпункте почти невозможно. На штрафной подкомандировке СевЖелДорЛага (начальник - полковник Ключкин) в 1946--47 годах было людоедство: резали людей на мясо, варили и ели. Это было как раз сразу после всемирно-исторической победы нашего народа. Ау, полковник Ключкин! Где ты выстроил себе пенсионный особняк?

Перевод в «Белый лебедь»

Получив по приговору суда пятнадцать лет особого режима, Сергея Крутова сначала отправили во Владимирскую тюрьму для отбытия первых пяти лет. Тяжелая статья и систематические нарушения режима: играл в карты, переговаривался с другими камерами через решетку, на прогулке бросился на охранника, оскорбившего сокамерников и другие нарушения – все это крайне усугубляло его пребывание в централе и уменьшало шансы на спокойную отсидку первой пятилетки от общего срока.
Начальник тюрьмы и глава оперчасти, приняли Крутова без особого восторга, пообещав в дальнейшем «веселую жизнь». Подержали его немного в общей камере и за регулярные нарушения определили на год в одиночку. Уголовная статья за убийство начальника оперчасти колонии раздражала и приводила в бешенство администрацию тюрьмы, действуя на них, словно красная тряпка на быка. За дерзость и ненависть к людям в форме, Крутов постоянно «огребался» от местных «урядников» холодными карцерами – тюремками. Первые три месяца отдыхал душой и приводил мысли в порядок, хотя порой от одиночества не находил себе места. Когда скука изрядно поднадоела, принялся за написание стихов на тюремную тематику, но надзиратели часто проводили обыски и забирали исписанные листы. Такое положение злило Крутова, и он особо дерзил тюремщикам, за что снова попадал в карцер. Сергей поднимался в пять утра и занимался зарядкой, чтобы поддерживать себя в надлежащей форме: до изнеможения приседал и упорно отжимался от пола. Проблесками в тягостном однообразии были ежедневные часовые прогулки в уличном боксе, да еще чтение книг отвлекало от мрачных мыслей и будоражило сознание, унося его мысленно на волю.
Как-то Сергею передали из соседней камеры две интересные книги, и он снова почувствовал, как его затягивает в этот увлекательный мир приключений, ведь в детстве и юности, он очень много читал. Не всегда Крутов переступал закон, был и такой период в его жизни, когда он не был знаком с разгульной жизнью. Его родители, работая учителями и, имея педагогическое образование, надеялись увидеть в нем полезного для общества человека. Но судьба распорядилась иначе, бросив в объятия друзей с уголовным прошлым. Подростком угодил в спецшколу за серьезные преступления, за которые после четырнадцати лет уже отправляли в воспитательную колонию. За злостные нарушения режима и за совершенное преступление, комиссия перевела Сергея из спецшколы в зону для малолетних преступников. Затем получил еще два срока, и началась его разгульная жизнь. И вот, докатился до особого режима, получив пятнадцать лет с помощью какого-то майора, не то инспектора УГРО, а может, комитетчика. Судили его в большей степени по показаниям трех свидетелей, хотя Крутов отрицал свою вину в убийстве.
Варвара Филипповна – библиотекарша, время от времени приносила интересные книги. Крутов в основном читал приключенческие романы. В тюремной библиотеке числилось несколько книг писателя Дюма, зачитанные заключенными, как говорится, до дыр.
Бывало на прогулке, слышатся перекрикивания из одного бокса в другой.
– Это, пять-один, когда добьете «Графа Монте-Кристо?».
– Серый, чуток осталось, завтра через Варвару загоним.
– Смотрите, протянете, я тогда «Графиню Монсоро» в другую хату передам.
– Не-не! Крут! В натуре загоним. Братан, нам в первую очередь, как добазарились.
Как-то Варвара Филипповна принесла Сергею книгу, написанную Робертом Штильмарком о благородных пиратах, называлась она «Наследник из Калькутты». Крутову прежде не попадался этот приключенческий роман. Он «проглотил» книгу за полтора дня и вдобавок получил от библиотекарши рецензию на книгу, из которой узнал, что автор написал произведение, отбывая срок в ГУЛАГе. Крутова поразило мастерство Штильмарка, из романа он вынес главные замыслы автора: стремление к свободе и непокорность власти.
Однажды Крутова вызвал начальник оперчасти для беседы и начал прощупывать на предмет «стойкости», не изъявит ли воровской авторитет желание после отбытия восьми месяцев в одиночке отойти от своих принципов и отказаться от идеи. Крутов счел для себя подобное предложение оскорбительным и запустил начальнику в лицо выразительный плевок. Простить такой наглости и дерзости заключенному начальник оперчасти не мог и, брезгливо утерев лицо, вызвал наряд контролеров. Он тоже принял участие в избиении Крутова. Били ощутимо, не сдерживая себя в силе, затем отправили в камеру в полуобморочном состоянии и бросили прямо на пол.
Отлежавшись после побоев, Крутов ни на минуту не забывал об оскорблении и усвоил для себя одну вещь: авторитетный вор обязан нанести ответный удар, иначе оперчасть распространит по всей тюрьме информацию, что законник смирился с обидой. Отколов от деревянного шкафа две большие щепы, изготовил заточенной ложкой острые штыри. Дождался дня, когда заступит на дежурство офицер, принявший участие в его избиении и, обманув, попросил открыть кормушку. Старший лейтенант, не подозревая подвоха, присел на корточки и в этот миг, острая щепа, пропоров щеку, вошла ему в рот. Обезумев от страха, контролер с воплями носился по коридору, не подпуская к себе никого. Когда в камеру к Крутову ворвалась команда тюремных надзирателей, у всех на глазах он вогнал себе в живот деревянный штырь.
Впоследствии, лежа в больничной палате, Сергей отказался писать объяснительную, но начальнику тюрьмы твердо заявил, что не успокоится, пока не доберется до главного оперативника централа. Начальство, грозившее возбуждением уголовного дела, вынудило Крутова объявить голодовку и отправить жалобу прокурору по надзору. Дело прекратили, потому что Крутов требовал наказать группу контролеров за нанесение побоев, но по выходу из больнички законника вновь отправили в карцер, якобы за нарушение режима.
Администрация Владимировского централа могла в два счета расправиться со спесивым вором, на вооружении у нее были разные методы: могли поместить в другую камеру и, создав нетерпимую обстановку, удушить его посредством наемного «урки». Или, к примеру, подмешать в еду одно средство, вызывающее острую дифтерию, и если вовремя не принять меры, болезнь перерастет в дизентерию, от которой человек медленно и мучительно угаснет. Но авторитет Крутова с каждым днем возрастал, и значительный нажим на него оперативной части, мог закончиться волнениями или массовыми голодовками. Порой администрация тюрьмы поражалась продажностью своих сотрудников, ведь осужденные, закрытые в камеры, отправляли на свободу сотни жалоб о плохом содержании в централе. Официальным путем, жалобы очень редко покидали спецчасть. Бывало и так, что «челобитная», попав к нерадивому прокурору, часто оказывалась на дне мусорной корзины, а остальные жалобы каким-то странным образом доходили до конкретного адресата и порой прокурорские проверки досаждали тюремную администрацию.
Давление на Крутова со стороны начальников прекратилось, они опасались, что законник осуществит задуманное, тем более угрозы, что убьет главного опера и перережет весь наряд контролеров, распространились по всей тюрьме. Об этом докладывали в оперчасть тайные осведомители, разбросанные по разным камерам. Реакция со стороны начальства последовала быстро: на уровне управления, особым заседанием сотрудников УИТУ, было принято решение – Крутова, как особо-опасного рецидивиста и приверженца воровской идеи, основательно изолировать от остальных заключенных и направить по этапу в другую тюрьму с более жестким режимом содержания.

К самому хвосту состава, перевозившего багажный груз, был прицеплен Столыпинский вагон, в котором поместили вора-законника Крутова и направили этапом к месту временного пребывания – Соликамскую тюрьму ВК-240/2. Для Сергея не было секретом, что представляет собою данный острог. Если судить с официальной точки зрения, то власти называют его ЕПКТ, куда со всего союза сгоняют воров-законников, определенных осужденных, отрицающих режим содержания и воров-рецидивистов. Заключенные же называют тюрьму по-своему – всесоюзный БУР. Название данной тюрьмы – «Белый лебедь». Кто присвоил такое название этому жесточайшему в союзе острогу? По этому поводу существует несколько версий: стены тюрьмы выкрашены в белый свет и два корпуса, словно два лебединых крыла, разведены в разные стороны. А может, оттого, что во дворе разместился памятник великолепным птицам. Или еще одна версия: некоторых арестантов конвоиры заставляют передвигаться, согнувшись, как говорится, в три погибели, что придает им схожесть с лебедями. И действительно, с прибытием других заключенных, тюрьме дается новое определение.
«Белый лебедь» – это последнее пристанище самых отпетых уголовников страны», – так выражается тюремное начальство, принимая очередных, этапированных осужденных. Для «спецконтингента» – это был не просто тюремный острог, а место, где существовал земной ад, и создали его не потусторонние «черти», а реальные, обыкновенные люди, служившие в системе МВД.

Здесь власти решили напомнить бродягам
Про Ад на земле, где сгорает душа
И выстлав в крови все пути бедолагам
Сплоченную веру на части круша.

Там белые стены, снаружи на воле,
И лебеди в камне застыли навек
Стоят во дворе, они тоже в неволе,
Как тот – сотворивший их человек.

Четыре зэка на двенадцать квадратов,
В глазах настороженность, на сердце тоска
Здесь пытки и ломки в почете у гадов,
Которых в «прессхату» согнали сюда.

«Белый лебедь», отмечен крестами
В былом лихолетье, свой след начертав,
Где Вася «Бриллиант» был удушен ментами
Корону свою, так властям и не сдав.

Забудем на время все распри и ссоры
Помянем несломленных духом людей,
Не многие в жизни бродяги – бесспорно,
Дожили до наших, безоблачных дней.

После 1980 года по указу генерал-майора Сныцерева, возглавившего управление УСОЛЬЛАГа, был создан транзитно-пересыльный пункт при ИТК-6, начальником которого был майор Голованов. Это был своеобразный концентрационный, советский лагерь для перемещенных уголовных преступников, где рецидивистов, воров-законников и преступных авторитетов отделяли от основной массы заключенных.
Лесных «командировок» по Советскому союзу насчитывалось множество и заключенных этапировали в разных направлениях, иногда они пересекались в Пермском крае, в городе Соликамске, попавшего под проект «исправления» злостных нарушителей режима содержания. Генерал Сныцерев, являясь создателем «Белого лебедя» со злой иронией называл тюрьму – «профилакторием». Два крыла тюрьмы отличались друг от друга внутренним содержанием. В одном помещали закоренелых преступников, отрицающих порядки и режим, а в другом заключенных-транзитников, временно остановившихся в Белом лебеде» и ожидающих отправки в другие области СССР. Три месяца – такой срок был установлен для «исправления».
Сныцерев держал на контроле действующий тюремный персонал, но не в рамках закона, а внедрял в практику недозволенные методы воздействия на сознание человека: издевательства, пытки, голодомор – обезжиривание. Не забудется его любимая фраза: «Помыть, побрить и отыметь!». За садизм заключенные прозвали генерала – «Архитектором», а кто-то из арестантов, отрицающих порядки «Белого лебедя», метко окрестил его – «Шницелем».
«Профилактику» правонарушений проводили очень жестко: людей раздевали до трусов и выгоняли в прогулочный дворик на мороз. Активисты из числа заключенных, такие как «Морда» – завхоз санпропускника, «Сельский» – комендант пересылки и «Мороз» – нарядчик, избивали людей деревянными киянками или тормозными шлангами до полусмерти. Знаменитый прогулочный бокс функционировал круглый год. Летом по двое суток держали на жаре, а зимой на холоде, пока заключенные не попросят пощады. Отказывали в пище, в табаке. Издеваясь, обливали холодной водой. Загоняли в подвальный санпропускник и били – это было излюбленным местом для «исправления» осужденных. Не исключались и такие случаи, когда вновь прибывший осужденный не пришелся по вкусу начальству тюрьмы и его отправляли в штрафной изолятор, где после «маринования» в карцере, переводили в «адское» помещение «Белого лебедя». Именно таким образом начиналось «исправление» заключенного, которого ожидали в камере сломленные, бывшие воры, согласившиеся работать на администрацию тюрьмы. Ломали руки и ноги, подвешивали в мешке или на веревке, морили голодом, зверски избивали, но самое страшное – переводили из статуса мужика в роль обиженного, а иными словами, просто насиловали.
Оперативная часть содержала таких заключенных на свои средства, создавая привилегии, покрывала их преступления, но начальник пересыльной тюрьмы Голованов, опасаясь ненужных толков со стороны высшего руководства УИТУ, доводил до сведения «зэков-отморозков», чтобы они калечили непокорных так, дабы довозили их до больнички, а не давали им подыхать в «Белом лебеде».
Страх, ужас и муки переполняли сердца людей. За время открытия данного «профилактория», администрация своей жестокостью сломала более сотни воров-законников. Через застенок транзитно-пересыльного пункта прошло множество заключенных, побывавших в ужасных обстоятельствах. Грязь, мрак, клопы, вши и болезни, дополняли нечеловеческие условия, заставляя людей безропотно подчиняться власти генерала – самодура и его заместителя начальника режимной части полковника Лизунова. Результаты «исправления» радовали управление УСОЛЬЛАГа, ставившее в пример тюрьму «Белый лебедь», опыт которой перенимали другие «командировки»: в Красноярском крае, в республике Коми, в Архангельской области. Черная «слава» об адской тюрьме быстро облетела лагеря и тюрьмы страны. Многие воры-законники и заключенные, отрицающие режим содержания, не вполне были уверенны в крепости духа. Под любым предлогом они увиливали от перевода в тюрьму «Белый лебедь». Ведь не секрет, что некоторые воровские авторитеты кончали жизнь самоубийством. Все прекрасно понимали, что их ждет, но изменить события, практически было невозможно.
Вот и Крутову в некоторых пересыльных тюрьмам доводилось из первых уст слышать разные истории об адской тюрьме. Иногда в транзитных камерах ворам-законникам и заключенным, побывавшим в «Белом лебеде», удавалось пересечься. Они рассказывали о настоящей «ломке» уголовных авторитетов и других зеках. Как «гнули» и «ломали» воров, заставляя отречься от братства. Одни под пытками отказывались от воровской идеи, другие писали воззвания, что станут жить честно и работать на государство, призывая остальных осужденных не противиться советскому строю. Затем такие «меморандумы» администрация колонии зачитывала перед строем заключенных, где ранее содержался сломленный вор.
Люди, побывавшие в разных переделках, сравнивали ужасное положение в «Белом лебеде» с существованием животных, например – крыс. Эти крупные грызуны живут стаями, помогают друг другу, защищают и при возможности, забирают раненых с собой. Но они поедают друг дружку, если находятся в «неволе», где им угрожает опасность или голодная смерть. В советском государстве тюремная система применила этот метод на деле и занялась «перековкой» воров, превращая их в безропотную, рабочую силу. А принцип расшатывания воровского движения заключался в том, что самых отъявленных законников сажали в одну камеру и методично создавали невыносимые условия. Это называлось: «Два медведя в одной берлоге не уживутся». Выдерживали только сильные, как и крысы, «поедая» друг друга, а в конечном результате выскакивал с такой «перековки» только волевой, сильный духом арестант, который потом не страшился даже самого «черта». Но это еще было половиной беды, практиковались пресскамеры, в которых укомплектовывались сломленные воры, подписавшие соглашение работать на администрацию тюрьмы.
Крутов готовился тщательно к предстоящей «ломке», он знал, что оперативная и режимная части и обязательно подыщут ему «особую» камеру или спустят в санпропускник, где его – вора-законника попробуют «уговорить» отказаться от воровской идеи. В таких обстоятельствах полагаться на собственные силы может только сильный духом, умный и дерзкий человек, способный дать отпор беспредельщикам-зэкам, прислуживающих тюремному начальству. Но тщательный обыск исключал пронос в тюрьму острорежущих предметов, и рассчитывать придется только на силу и ловкость рук и ног. Но и это не факт, когда три-четыре человека одновременно навалятся, значит, нужно оружие для защиты.
Несколько дней и ночей он стачивал о бетонный пол рельефные изображения на двадцатикопеечных монетах, превращая их в гладкие металлические бляшки. После этого на каждой пробил гвоздем по два отверстия и заточил края, сделав острыми. Если крепко зажать такую бляшку между главным и указательным пальцем, она превратится в опасное оружие, способное вскрыть вены не только себе, но и повредить противнику горло. Крутов размял кусок хлеба до тестообразного состояния и добавил пепел от сигареты, отчего вся масса приняла черный цвет. Закатал в тесто по отдельности пять блях, предварительно просунув в отверстия две спички. Когда тесто основательно затвердело, обточил бляшки, напоминавшие по своей форме пуговицы, и отполировал до блеска. Пришил пять пуговиц к куртке, которую разрешалось иметь среди личных вещей. Бывалые люди подсказали ему, как «В Белом лебеде» можно проскочить ФЛОКС, заплатив хорошую сумму кое-кому из тюремной охранки. Несмотря на тщательнейший отбор среди сотрудников тюрьмы, в каждой смене надзирателей находились типы, не брезгующие мздой, через которых удавалось пронести в камеры запрещенные предметы.
Этап пришел поздно ночью, на улице стоял сильный мороз. Пока держали в клетке-отстойнике, а затем перевели в прогулочный бокс, начали отмерзать руки и ноги. Заключенные стали возмущаться. Вот тут-то и появились жлобы из хозобслуги и навздежку вывели несколько недовольных заключенных. Всех повели в санпропускник, расположенный в подвале за двумя мощными дверьми. Первым показал свое умение избивать людей, завхоз санпропускника, по кличке «Морда», шел слух, что он занимался восточными единоборствами и отрабатывал приемы на осужденных. Другие активисты взяли в руки деревянные киянки. Били жестоко, стараясь угодить по коленным и локтевым суставам, чтобы люди от боли теряли сознание. Крутову перепало от «Мороза» – коменданта пересылки и его приятеля «Сельского», с которыми он сцепился сразу же, как только попал в санпропускник. Сергею удалось избежать сильных ударов, прикрывшись вовремя мешком, но без ссадин все-таки не обошлось, резиновым шлангом досталось по лицу и шее.
К тому времени, солдаты из охраны, выстроившись в два ряда, прогоняли заключенных сквозь строй пинками и ударами дубинок. Так продолжалось до тех пор, пока последний осужденный не покинул прогулочный бокс и не попал в санпропускник.
Затем был душ, обжигающий горячей водой и резко переходящий на холодную. Все, что имелось в мешках-сидорах: табак, сигареты, туалетные принадлежности, забрали. Позволили взять немного махорки, предварительно отмерив одной миской. Началось распределение по камерам, и некоторые заключенные угодили в знаменитую 17-«Ж», самую, что не наесть, «исправительную».
Полковник Лизунов, начальник режимного отдела Усольского управления, чуть ли не каждый день встречал этапы и, поигрывая знаменитым кистенем, грозился лично выбить дурь из головы заключенных. Те, кто отведал кистеня, знают, что такое проломленный череп или ужасные кровоподтеки на ягодицах. С особо-опасными, полковник проводил индивидуальные беседы, перед тем, как определить их в камеры.

Истязание под видом исправления.

Крутова завели в кабинет и приказали стоять смирно перед начальником. Просмотрев личное дело Сергея, Лизунов обратился с вопросом:
– Крутов, тебя на свободе таким нарисовали или во Владимирской тюрьме авторитетом стал? Смотрю, в карцер неоднократно попадал за разные нарушения. Ты смотри! У него еще нападение на офицера. Крутой что ли?! Или ты только по фамилии такой?
– Ты давай по существу, начальник, не надо мне твоих гнилых заездов. Сесть можно?
– Постоишь, не рассыплешься. Надеюсь, ты понял, куда прибыл и что тебя ожидает, если не укоротишь свой блатной гонор?
– Мечтать не вредно.
Лизунов от удивления вскинул брови и замотал головой от наглости заключенного.
– Тебе мало перепало в санпропускнике или ты еще хочешь добавки? Так я устрою тебе такую профилактическую встречу…
– О, да. Когда семеро на одного, – перебил Крутов полковника, – это ты называешь профилактикой?
– Я сейчас позову нашего знаменитого «Морду», он с тобой один на один поговорит.
– Да не гони ты пургу на ночь глядя. Уфаловать меня собрался, завязывай сразу, ничего не выйдет.
– Знаешь Крутов, когда я разговариваю с такими отребьями, как ты, то иногда находятся не до конца падшие. Я таких перевидал сотнями, и многие ползали на коленях, прося пощады, чтобы я помог им и убрал из камеры, где их грозились превратить в девок.
Крутов усмехнулся:
– Это ты малолеткам причесывай, я на твои мульки не поведусь.
– Значит, разговора у нас с тобой не получится?
– У вора с мусором?!
– Ну, гляди, мое дело предложить…
– А мое отказаться, – перебил его Крутов.
– Интересно, кто поручился за тебя, когда принимали в свою шайку воров?
– Ага, щас, так тебе и сказал, облезешь и неровно обрастешь, – Крутов продолжал держаться устойчиво.
– Мне нужно определиться, в какую камеру тебя направить, может ты самозванец, с тебя спросят авторитеты, а администрации потом отвечать за тебя.
– Слышь, ты, что под Сныцеревым на цирлах бегаешь, базар фильтруй! Я похож на узбекскую тюбетейку, чтобы твою шнягу проглатывать?
Лизунов поднял брови от удивления.
– Крутов, да ты оборзел в корень! Совсем страх потерял?
– Начальник, ты мне по ушам-то не езди, я же вижу, как ты мне слюнтявку проталкиваешь. Хочешь меня на стремном базаре поймать?
– Фу! Да перестань ты корчить из себя блатного, говори по-человечески. Отвечай на вопрос, кто тебя положенцем назначал?
– Ленька Брежнев. Слышал о таком босяке? – не моргнув, съязвил Крутов.
– Знал, знал! – ехидно ответил Лизунов, – теперь я точно знаю, в какую камеру тебя запереть.
– В какую?
– У меня там собрано звено из отличников производства, норму каждый день перевыполняют, – ухмыльнулся полковник.
– А не боишься, что я дезорганизую это звено и сделаю его неработоспособным.
– Да, пожалуй, я вижу наглости тебе не занимать. Ну, что же, как говорят: «цыплят по осени считают». Я тебя последний раз предупредил, будешь корчить совершенного вора, отправлю на спецпост, из карцера вылезать не будешь.
– Все, начальник заканчивай базар.
Лизунов, злобно сверкнув глазами, поднял телефонную трубку и вызвал наряд контролеров. Через несколько минут дверь открылась, на пороге кабинета стоял ДПНК Суханов и еще несколько охранников в форме.
– Капитан, уведи этого! – отдал приказ полковник.
– Куда его, в одиночку? – спросил Суханов.
– Много чести будет, если каждую «воровайку» будем в отдельную камеру сажать, ведите его в двадцатку. Повторный шмон и никаких личных вещей не отдавать, пусть каптерщик выдаст ему робу «поприличней», – ехидно ухмыльнулся Лизунов, – да, вот еще что, увидишь лейтенанта Микулинского, скажи, чтобы зашел ко мне.
– Э-э, что за дела?! Курево со сменкой верните, – возмутился Крутов,– я уже шмон прошел, и баул мой проверили.
– Что стоим, приказ ясен?! – строго спросил Лизунов ДПНК. Крутова вывели из кабинета, и повели по коридору.
– Слышь, старшой, – обратился вор к Суханову, – в двадцатке, что за публика сидит?
– Рот закрой!
– Что ты понтуешься, не надорвешься же, если скажешь, – дерзил Крутов.
Капитан отстегнул от пояса дубинку и угрожающе произнес:
– Еще одно слово…
Крутов замолчал, поняв, что шутить с ним не намерены. Помещение, в которое определил его полковник Лизунов, считалось «пресскамерой», закрепленной за оперативной частью. Конечно, Крутов не знал о статусе сидевших в ней заключенных. «А ведь мне говорили, что днем менты в хатах нары к стене пристегивают. Странно, почему здесь опущены?», – подумал Сергей, бегло осматривая камеру. Три двухъярусные шконки разместились вдоль стен, небольшой стол, две лавки и параша – туалет, располагался справа в углу камеры.
Пять пар глаз вперились в Крутова, когда он вошел и задал вопрос, куда положить небольшой вещмешок. Не услышав ответа, Сергей поздоровался и вновь спросил:
– Братва, куда шмотки бросить.
– А ты кто? – спросил его здоровенный амбал. Похоже, он был в хате главшпаном, потому как все сокамерники взглянули на него, как бы спрашивая: «Что делать с вновь прибывшим?».
– Погоняют – Крутом. С Владимирской меня пригнали. Три года в положенцах отходил, к семье подвели в Новосибе.
– Кто поручился? – спросил здоровяк – «Лось», он и был на тот момент главным в камере.
– Паша Гром, Аркан и Мераб. Эти кликухи вам о чем-нибудь говорят?
– Что ты лепишь? Аркан уже боты завернул, – окрысился на Крутова «Святоша», подручный Лося.
– Да жив он! Это мусора его похоронили.
– А нам другую рассказуху о нем подогнали, мол, развенчали твоего корешка и приговорили на краевой сходке.
– Верите этой шняге?! Аркан, босяк еще старой закалки, у него корешей по всему союзу разбросано, каждый уважаемый вор за него свое слово скажет.
– За что купили, за то и продаем. Я о Громе наслышан, он в Восточной Сибири воровскими делами заправляет. А где твои шмотки, чего-то у тебя сидор дохленький? – улыбаясь, спросил Лось.
– Режимник, зараза, приказал, чтобы мне баул не отдавали после шмона. Сука, решил меня на прочность прощупать.
– А кто такой? – спросил Лось.
– С управы, «Лизун».
– Крутой мент, с ним лучше не встречаться, слыхал, как он зэковские жбаны своей плеткой рихтует?
– Рассказывали.
– Ну и как, промацал он тебя на прочность? – спросил, ехидно улыбаясь «Святоша», – смотрю, рожа у тебя поцарапана. Бился, что ли с кем-то?
– Это, братва, может, представитесь, а то я в непонятке, с кем веду базар.
– Потом узнаешь. Хата путевая, не зафоршмачим. У тебя филки есть? Попробуем твой баул вернуть, – предложил Лось.
Крутов кивнул и, взяв алюминиевый таз, стоявший под бачком для питья воды, установил его на каменный выступ параши. Засунул два пальца в рот и вызвал рвоту. Сокамерники заулыбались: с подобной «примочкой» им приходилось сталкивать не раз. Бывалые арестанты умело сворачивали деньги кубиком и заглатывали перед обыском, а затем, вызывая рвоту, освобождали свой желудок от надежно укрытых денег.
Крутов поднял со дна таза пять кубиков и, осторожно промыв под краном, присел к столу. Бережно, чтобы не порвать, развернул двадцатипятирублевые купюры, что в целом составило: сто двадцать пять рублей.
– Сколько надо, чтобы зарядить ментов?
– Пока полтинника хватит, – ответил Лось.
– Что значит пока?
– А я тебе не мусор, чтобы таксу устанавливать, сколько затребует, столько и отдашь, если тебе шмотье дорого.
Крутов не стал спорить, пусть будет так, ведь в мешке сигареты, папиросы, да куртка с ценными «пуговицами».
Вечером, когда объявили отбой, Сергей свернул матрац «Сутяги» и перебросил на верхние нары.
– Ты что в натуре, блатнее меня, что ли?! – возмутился Сутяга.
– Не дорос еще до нижних нар, поспи наверху немного, – усмехнулся Крутов. Сутяга с видом побитой собаки посмотрел на главшпана, ища поддержки, но Лось в ответ состроил грозную мину.
На следующий день, пришедших с прогулки заключенных ожидал вещмешок, принадлежавший Крутову.
«Однако все у них заточено с ментами», – подумал Сергей. Первым делом он достал одежду и, убедившись, что пуговицы на месте, скинул с себя казенную, застиранную до белизны робу и надел черный костюм из репсовой ткани. Выложил папиросы, сигареты и поделился с сокамерниками, отложив им по одной пачке.
– Кидай всю куреху на общак, все равно отоварки еще скоро не увидишь, – предложил Лось.
Крутов выложил папиросы и сигареты на стол, оставив в мешке две пачки.
– Что, в натуре кроишь, выкладывай все, – ехидно прошепелявил Сутяга, видимо желая отомстить Крутову за вчерашний инцидент с местом. Сергею надоел этот шестерка с его «умными» речами, и он резко одернул:
– Ты это мне говоришь?! Чудо брыластое! Упал на лавку, и не суй свой шнобель в мой сидор.
– А не много на себя берешь, Крут? Следи за базаром, – Лось поднялся, за ним подскочили с мест остальные сокамерники.
– Лось, не надо наезжать на меня не по делу. Уйми свою пехоту, пока им бошки не отрихтовал. Я вам что, сявка какой, чтобы на меня полкана спускать. Лось, ты мне что, решил за падлючие действия шестерки предъявить?! – Крутов поднялся из-за стола, – О-о, я вижу, у вас ко мне претензии накопились. Что базар нужен? Сдается мне, что не по понятиям арестантов принимаете. И вообще, кто вы такие?
Лось сощурил глаза и, выпятив нижнюю челюсть, развязно произнес:
– Завтра узнаешь, вор сибирский, – и гневно зыркнув на сокамерников, добавил, – разбежались по нарам, а то сейчас мусора запикуют.
Крутов, дождавшись отбоя, лег на нижнюю шконку и отвернулся лицом к стене. Незаметно открутил две пуговицы и надкусил: затвердевшее тесто рассыпалось на мелкие части. Сергей приготовил две заточенные бляшки и, делая вид, что заснул, всхрапнул несколько раз.
Неожиданный удар по затылку заставил его вскочить на ноги, при этом он ударился лбом об уголок верхнего яруса. Перед глазами все поплыло, но времени, прийти в себя окончательно, совершенно не осталось. Он заметил, как три сокамерника, тесня друг друга, подходят к нему. Они что-то держали в своих руках. Крутов догадался о завернутых в полотенце кружках, наполненных солью. Резко оттолкнув от себя двух беспредельщиков, он моментально переместился на верхний ярус. Святоша размахнулся и что есть силы, ударил Сергея по ноге. Сильная боль пронзила тело. В глазах опять помутнело. «Вот теперь ясно, что это козлячья прессхата», – размышлял Сергей, перепрыгивая на соседние нары, но внизу его поджидал Лось с алюминиевым тазом в руках.
Времени на раздумье не осталось.
– Ну, суки! – выкрикнул Крутов и спрыгнул со второго яруса на беспредельщиков. Первому досталось Святоше: Крутов нанес ему удар заточенной бляшкой под левый глаз и располосовал при этом щеку. Кто-то успел ударить Сергея тяжелой кружкой по левому плечу. От боли закружилась голова, и прежде, чем свалиться на пол, успел зацепить еще одного гада, распоров ему шею с левой стороны.
Когда надзиратели, заслышав шум и крики в камере № 20, открыли дверь, их взору предстала нелицеприятная картина: Крутов лежал на полу, избитый до крови, а трое сокамерников продолжали пинать его по всему телу. Двое сидели на лавке и, стянув с постелей простыни, пытались унять кровь, сочившуюся из глубоких порезов. Тюремщики приказали Лосю и Сутяге уволочь потерявшего сознание вора в отдельную камеру, служившую карцером и бросили на холодный бетонный пол.
Наутро Крутова посетил полковник Лизунов и, стеганув скорчившегося вора своим знаменитым кистенем по ягодицам, усмехнулся и с издевкой проронил:
– Двоих наших работников ты вывел из строя, но спешу тебе сообщить, что сегодня придет нарядчик «Мороз» и «занарядит» тебя в третью смену на работу. Выходить никуда не нужно, тебя снабдят всем, что необходимо для выполнения нормы. Не сделаешь, продлю срок пребывания в карцере.
Зло, ухмыляясь, Лизунов вышел из камеры. Сидя у себя в кабинете полковник отчитывал смену контролеров, принявших Крутова в пересыльную тюрьму.
– Несносные, где ваши глаза были, когда осматривали его вещи, как он мог пронести острые предметы?
– Товарищ полковник, мы самым тщательным образом осматривали Крутова и его вещи. Даже заставляли присесть раз десять. Не мог он пронести в камеру «заточки».
– А это что, по-вашему? Хрен на постном масле! – Лизунов бросил на стол две заточенные бляшки, – кто вернул Крутову вещмешок?
Контролеры пожимали плечами.
– Так, кажется, я знаю, кто это сделал, найдите сейчас же Боровко и быстро его ко мне. Вот гаденыш, опять за деньги мешок вернул, – вспылил режимник.
Надзиратели стояли, переминаясь с ноги на ногу, и виновато глядели на начальника, они так и не могли объяснить полковнику, как заключенному удалось пронести в камеру острые предметы.

Крутов лежал с закрытыми глазами, стараясь, не делать лишних движений, от которых по всему телу пробегала невыносимая боль. От засохшей крови вокруг ран, стягивало кожу. Особенно болел затылок. Сергей нащупал приличную гематому, образовавшуюся от удара кружкой. Не хотелось ворочать мозгами, но ему пришлось сосредоточиться: теперь стало ясно, о какой работе говорил режимник и о каком выполнении нормы он предупредил. Если Крутов не согласится взять в руки «кайло», тогда его начнут методично ломать, и не исключен такой вариант, придушат и лишат мужской чести. Это, казалось ему, недопустимым! Единственное, что успокаивало, три заточенные пластины находились на куртке, видимо надзиратели в спешке не успели разобраться, чем Крутов оборонялся.
Скрутив пуговицы, Сергей освободил их от затвердевшего теста. Осмотрел небольшую камеру, тускло освещаемую лампочкой, железный стол, забетонированный ножками в пол, такая же табуретка. Нары пристегнуты к стене. Окно наглухо закрыто железным листом. Стал запихивать одну из заточек между железными уголками нар. Долго не мог найти щель, но, в конце концов, спрятал. Вторую бляшку положил на пол в самый угол камеры и, собрав ладонью пыль с пола, припорошил. Третью бляшку специально положил в карман куртки, догадываясь, что «урядники» скоро прибегут с обыском.

Лизунов, повертев в руке заточенные круглые пластины, пристально вгляделся и вдруг его озарило. Он тут же позвонил по телефону и пригласил к себе оперативного работника. Лейтенант Микулинский явился через две минуты. Полковник, протянув бляшку, спросил:
– Как ты думаешь, на что похоже?
Опер осмотрел пластину и, заметив два отверстия, предположил:
– Да вроде, как бы пуговица, только железная…
– Лейтенант, возьми людей, и быстро бегите в карцер. Обыщите Крутова, излазьте кругом, возможно, вам удастся еще отыскать пластины.

Крутов вовремя спрятал три бляшки. Дверь с грохотом открылась и первым делом надзиратели приказали ему раздеться до трусов. Превозмогая боль, он снял с себя одежду и вышел в коридор. Оперативник с брезгливостью осмотрел тело Крутова, «разукрашенное» множеством синяков и кровоподтеков и потребовал спустить трусы и присесть несколько раз. Сергей подчинился и, опираясь о стену, присел, но подняться не смог, от боли перехватило дыхание, видимо были сломаны ребра. Контролеры тщательно проверили всю одежду, и нашли одну пластину в кармане штанов, а другую удалось обнаружить на полу в углу камеры. Микулинский, рассуждая логически, что на куртке должно быть пять пуговиц, допытывался у Крутова, где он спрятал последнюю. Не получив ответа, ударил два раза по ребрам, как раз в то место, где по всему боку расползлась синева. Сергей охнул от боли и, хватая ртом воздух, зашелся в кашле. Болезненный вид арестанта нисколько не смутил оперативника. Через этого «воспитателя» прошло столько законников, что очередной воровской авторитет не тронул его «луженые» нервы. Крутова заволокли в камеру и оставили раздетым на ледяном полу.
Лизунов остался доволен осмотром карцера, но пожурил оперативника, что не нашел последней пластины, хотя, как рассудил он вслух, она могла оторваться во время потасовки в двадцатой камере. Но осмотр «пресскамеры» не принес желаемого результата, пуговицу так и не удалось обнаружить.
После объявления его отбоя во всех камерах и в том числе в карцере, опустили нары, и Крутов с блаженством растянулся на широких железных пластинах, обдавших холодом его тело. Снял с себя куртку и укрылся с головой. Края подоткнул под бок, но холод все равно доставал, не давая заснуть. Часто переворачивался с боку на бок, постанывая от боли. Нагрев немного своим дыханием воздух под курткой, на какое-то время погрузился в дремоту. Очнулся и первым делом вспомнил, что с ним приключилось. Нащупал бляшку между уголком нар, затем долго возился с ней, стараясь достать. Положил на виду, чтобы воспользоваться без промедления. Снова задремал. После пробуждения, подумалось: «Не дать этим тварям наброситься скопом. Налягут вчетвером, а пятый… Такой позор, только смерть смоет. Надо быть на стреме». Наконец, он крепко заснул. Пробудился от холода, край куртки откинулся, оголив спину. Вспомнил привидевшийся сон: сосновый лес, деревянный дом, окруженный забором. Вот он спустился в подвал и увидел на топчане человека. Да, да – это была Екатерина. Бледное лицо, под глазами темные круги и слезы на глазах. Она протянула руку, прося о помощи, но Сергей повернулся и ушел. «Катя… Что же ты приснилась мне? Неужто во мне совесть заговорила. А ведь все верно, я сейчас испытываю тоже самое, что и она: унижение и бессилие! Тогда я мог помочь ей, но побоялся пойти против Аркана. Жалко ее, мне она понравилась. Сейчас мне тоже, как и ей, никто не поможет. Пойду конца…» Последние мысли растворились, словно в тумане, сон снова одолел Сергея.
Проснулся Крутов оттого, что кто-то крепко сдавил его за горло пальцами. Благо, мышцы на его руках были крепкими, недаром во Владимирском централе отжимался от пола сотню раз, потому желание выжить оказалось сильнее боли, схватив кого-то за запястья рук, с силой отшвырнул от себя.
Активист «Морда», ударившись об угол железного столика, глухо зарычал и, отскочив к двери, приготовился к новому броску. «Мороз», размахнувшись тяжелой дубинкой, ударил Крутова. Сергей успел выставить руку, и дубинка прошлась вскользь. Подскочил «Морда» и, оттолкнув в сторону «Мороза», приняв стойку, собираясь нанести удар. Крутов опередил его на доли секунды и, зажав бляшку между пальцев, бросился на активиста. С размаху он полоснул «Морду» по шее. В горячке завхоз сразу не понял, что произошло, но увидев у Крутова заточку, схватился за шею и с диким ревом бросился из камеры. Увидев разъяренного зэка с заточенной платиной, нарядчик «Мороз» метнулся за своим корешем.
Контролеры, размахивая дубинками, все ближе подходили к Крутову, рассчитывая добить. Сергей, расставив широко ноги, приготовился защищаться и громко гаркнул:
– Что, мусарня драная, взяли?! Крови моей захотели? Нате!
Крутов полоснул себя заточкой по венам. Кожа расползлась в стороны, обнажив белые мышцы. Кровь фонтанчиком брызнула из широкой раны. Крутов продолжал неистово пластать заточкой по руке. Затем полоснул себя по груди сверху вниз. Чтобы закончить экзекуцию, оттянул кожу на брюшине и с силой произвел два надреза. Второго раза было достаточно, чтобы мышцы на животе разошлись. Раздалось шипение и в тот же миг, запузырившись, из раны пошла кровь.
Навидавшись на своем веку всяких «концертов» с участием заключенных, контролеры, оторопели и отступили. Никому не хотелось стать жертвой разъяренного вора-законника. Крутов не чувствовал боли, он пребывал в состоянии эйфории и, зловеще улыбаясь, наслаждался бездействием тюремщиков. Он сделал один шаг, переступив порог камеры, но пришедший в себя «Морда», гикнув во весь голос, нанес ему сильный удар ногой в лицо. Крутов упал. Несколько ударов дубинками довершили истязание, Сергей потерял сознание и замер, уткнувшись лицом в пол.

После того, как Крутова выписали из санчасти, полковник Лизунов периодически целый месяц сажал в карцер непокорного вора. Режимник из управления, работая с тюремными оперативниками, тщательно изучил личное дело заключенного и нашел небольшую зацепку, с помощью которой решил своеобразным способом пошатнуть авторитет Крутова среди авторитетных осужденных. По мнению работников управления, воры старой формации подходили к черте, за которой заканчивалась их долгая деятельность. На смену старым ворам приходили молодые, «замешанные» на другой закваске, имевшей называние – коммерция и становились непосредственными участниками «затирания» былых понятий. И, как рассуждал Лизунов, именно в такую среду входил Крутов. Для «беседы» нужен был кто-то из старых воров. Лизунов подыскивал кандидатуру.
Давление на Крутова не дало положительного результата, только пострадали завербованные оперчастью агенты. Двоих с опасными ранами пришлось отправить в тюремный лазарет и наложить швы. Завхоз санпропускника чудом избежал смерти, еще чуть-чуть и вор вскрыл бы ему яремную вену.
В третьей декаде июня полковника Лизунова пригласил в свой кабинет начальник пересыльной тюрьмы майор Голованов. Среди нескольких сотрудников в форме, полковник увидел генерала Сныцерева.
– Знакомься Лизунов, – Сныцерев представил полковнику незнакомого мужчину в штатском костюме, – это товарищ Ярцев, прибыл из Москвы, интересуется нашими достижениями в установленном режиме и конкретно, осужденным Бабушкиным.
– Это, которого Бриллиантом кличут, – Лизунов протянул руку и поздоровался с Ярцевым, – таких тварей давить нужно, чтобы не распространяли свою воровскую заразу среди заключенных.
– Отчасти с вами согласен, – кивнул московский гость, – товарищи офицеры, я думаю, что нет особой необходимости объяснять вам, что за тип этот Бабушкин и каких он придерживается убеждений. По поводу данного вора я уже разговаривал с генералом Сныцеревым и предупредил, что в КГБ и в главном управлении ИТУ заинтересованы, чтобы этот отрицательный элемент не возвращался в колонию, а остался в вашем учреждении. Но, прежде мне необходимо побеседовать с Бабушкиным и с его помощью попробовать изменить острую ситуацию, возникшую в воровской среде. В общих чертах опишу вам следующую картину: после призыва Хрущева, покончить с ворами в союзе, с каждым годом их становится меньше, но они продолжают крепко держать власть в своих руках, я имею в виду в некоторых лагерях и тюрьмах. Влияние на осужденных таких воров, как Бабушкин, пожалуй, огромно, и потому принятое решение в министерстве внутренних дел и в том числе в КГБ, расколоть до основания воровское движение в стране и покончить с уголовными авторитетами, действует безотказно. Но существует другая угроза от этого «Бриллианта» и подобных ему воров, придерживающихся старых понятий, они тормозят осуществление реформы в исправительной системе. Бесспорно, они – настоящие вожаки среди многих осужденных, содержащихся в колониях и тюрьмах и необходимо еще жестче бороться с преступностью и изолировать блатных от простых работяг. На данный момент в комитете возник интерес к Бабушкину в связи с переделом сфер влияния воров. Как вам известно, грузинские воровские кланы и славянские, имеют много общего, но в связи с воровским собранием в Кисловодске многие кавказские воры перетягивают на себя одеяло, и постепенно уходят в коммерцию. В то же время славянские воры, такие как Бриллиант, Гром и прочие, не придерживаются новых взглядов своих собратьев и принципиально отстаивают собственные интересы в воровском мире. С политической точки зрения нам необходимо еще глубже вбить клин между этническими группировками и заставить воров начать между собой войну. Опираясь на авторитет Бабушкина, мы продолжим реформирование системы и завершим ваш проект по исправлению, даже самых отъявленных преступников. Если Бриллиант не захочет принять наши условия, то для него остается один выход – строжайшая изоляция, а если и это не поможет, то… – Ярцев намеренно создал паузу, чтобы каждый из офицеров докончил его мысль по-своему, – надеюсь, я понятно изъяснился?
Офицеры согласно закивали. Сныцерев обратился к начальнику режима:
– Полковник Лизунов, совместно с оперативным отделом, обеспечьте встречу товарища Ярцева с осужденным Бабушкиным. Я так себе думаю, что от результата этой встречи будет зависеть дальнейшая судьба вора…
– Иными словами жизнь Бриллианта будет зависеть от его согласия сотрудничать с органами КГБ, – дополнил Лизунов.
– Особо не рассчитывайте на лояльность Бабушкина – этот «Чапаенок» не поддается в решении вопроса помощи администрации, считаю, такую затею тупиковой, – высказался оперуполномоченный Микулинский.
– Как ты его назвал, Чапаенком? – спросил удивленно Лизунов.
– В личном деле вычитал, Бабушкина в детстве так называли…
Ярцев, видя, что тема разговора начинает меняться, перебил сотрудников:
– Я все-таки попробую навязать Бабушкину свою точку зрения в том, что политический вопрос не должен касаться воровского сообщества. Уголовный мир в своей ипостаси никогда не должен пересекаться с политическим, тобишь диссидентским движением в союзе. Нам не нужна головная боль в этом вопросе, все должно иметь четкое разграничение: уголовный элемент пребывает в своем стойле, а политически « подкованные» строго в своем. Не хватало еще, чтобы уголовники за время пребывания в колонии, поднаторели в этом вопросе. Мне нужен один из авторитетных воров, который придерживается новых веяний в воровском движении, я хочу свести его с Бабушкиным и путем прослушивания, разобраться в их взглядах на сегодняшнее положение в стране среди преступников. У вас есть такой на примете? – спросил Ярцев начальника тюрьмы Голованова. Майор перебрал в уме несколько осужденных и, взглянув вопрошающе на Лизунова, предложил:
– Крутов, как раз должен подойти. Крепкий тип, мы пытались сломать его упрямый дух, но в этом плане он оказался устойчивым. Его можно только физически уничтожить. Правда, он сейчас в карцере «загорает», но для такого серьезного дела его можно перевести в двухместную камеру, где у нас размещено оборудование для прослушивания.
– Хорошо, майор, как только я проведу беседу с Бабушкиным, позаботьтесь, чтобы они встретились в этой камере, – отдал распоряжение сотрудник КГБ.

После обеда полковник Ярцев находился в кабинете начальника тюрьмы. Раздался стук в дверь и офицер, дежуривший в корпусе, ввел пожилого мужчину, прихрамывающего на одну ногу. Ярцев из-под лобия взглянул на Бабушкина и строго сказал:
– Представься, как полагается по форме.
– А я не у тебя в пехоте служу, – устало ответил осужденный, – лучше пригласи сесть, а то у меня нога болит.
– Отбили во время профилактической беседы в санпропускнике?
Бриллиант ехидно улыбнулся и ответил соответственно:
– Раз ты в курсе, начальник, что тогда спрашиваешь.
– Ладно, Бабушкин садись, – предложил Ярцев и пододвинул пачку папирос, – закуривай.
– Благодарю, но у меня свой табачок.
– Тебя правда, кто-то побил, что у тебя с лицом? – спросил полковник, делая вид, что не знает, как бугаи из хозобслуги совсем недавно «перевоспитывали» Бриллианта.
– Стар я уже, голова закружилась, ударился вот о шконку.
– Хорошо же ты ударялся, ладно бы один раз, а то ведь столько ссадин на лице. Может, помощь нужна, так я накажу твоих обидчиков…
– Как-нибудь обойдусь. Чего хотел, начальник?
– Давай сразу с тобой договоримся, я приехал из столицы и мой интерес к тебе возник не на пустом месте. Для понимания и взаимного уважения, Владимир Петрович, можешь называть меня Семеном.
– Начальник – так будет проще и короче. Так чего ты конкретно от меня хочешь?
– Мне необходимо, чтобы мы с тобой пришли к согласию в одном очень важном вопросе.
– Слышь, начальник, поговаривают, здесь все серьезные разговоры пишутся, – сказал таинственно Бриллиант, крутя в воздухе указательным пальцем, – не думай, что я клюну на вашу очередную «закидушку» о смене своего статуса.
– А зачем писать? Если мы договоримся, то все останется между нами.
– Дуру не гони, начальник, я этой гребенкой уже с малых лет не чешусь. Лучше скажи, с какой ты «конторы», а то я не вижу, как ты ко мне подкрадешься на мягких и пушистых лапках? – усмехнувшись, спросил Бабушкин.
– Разговор у нас с тобой пойдет о государственном интересе, значит, сам должен догадаться.
– Надо же, вот и гебисты от меня чего-то захотели. Ладно, и с такими судьба сталкивала. А теперь давай поконкретнее, чего надо?
Ярцев достал из портфеля пачку бумаг и, найдя нужный листок, протянул Бабушкину.
– Прочти.
Бриллиант поправил очки с мощными плюсовыми стеклами и, не смотря на плохое зрение, разобрал напечатанный текст.
– Эх, начальники, а не закатать ли вам губу. Ты хочешь, чтобы я согласился с этим воззванием и помог советским зэкам стать безропотным стадом.
– Ты еще не разобрался, как следует в сути этого документа, а уже делаешь выводы.
– Здесь и дураку понятно, что ваше чека роет яму, в которую хотят спихнуть весь воровской мир союза.
– Интересно, и чего же конкретного ты там увидел?
– Ты хочешь, чтобы я – авторитетный человек, обратился к ворам и братве с предостережением, не ввязываться в политику страны. А не ваши ли начальники строят эту политику, чтобы одни «боговали» а другие сидели на «голохреновке». Начальник, хочешь, популярно объясню, что я увидел в твоей бумажке.
– Только давай без матов.
– Вы держите заключенных в лагерях в «черном теле» и забиваете им мозги нудной политинформацией, что все они живут в цветущей стране. Но вы строите политику так, чтобы вся эта масса, получая коммунистическую жвачку, не могла ее выплевывать, а проглатывала и усваивала в мозгах. Люди выходят из тюрьмы забитые, отупевшие, насквозь пропитанные вашей пропагандой. Все ценности в вашей политике – это неспособность соображать, лень и беспредел. Вы не хотите и не можете договориться с ворами, потому ломаете их, чтобы превратить послушное стадо. Но мы пока еще в состоянии сдерживать братву и поддерживающих нас мужиков, потому что умеем договариваться. То, что ты предлагаешь мне, расколет воровское сообщество окончательно и начнется беспредел, о котором я упомянул. Я знаю, зачем вы нас сюда сгоняете со всего союза, вам надо установить свой порядок в зонах, а мы мешаем. Ваша гнилая система стоит у черты, и один хороший кипишь в какой-нибудь зоне, поднимет всех людей в лагерях. Вам не остановить это, попомни мое слово, начнутся бунты. Вы замыслили провести реформы и захотели изменить людское мышление, но никогда не признаетесь, какими методами действуете. Ведь сущность закоренелого вора изменить вы не можете, вы только способны сломать его убеждения, потому что ваши законы созданы для скотов, а ваша верхушка никогда не будет их соблюдать.
– Ты так категоричен…
– Как и ваша никчемная система.
– Значит, ты не хочешь помочь заключенным?
– Нет! Я не хочу подыгрывать вам в этой партии. Вы опасаетесь, что воры и советские зэка станут сочувствовать диссидентам и повернутся задом к вашим начальникам-коммунистам. Вы поставили не на ту лошадку, я даже не стану смотреть на вашу наживку, а не то, чтобы ее заглатывать. Вы и так держите нас за быдло и хотите, чтобы мы лизали ваши сапоги, да принимали непреложную истину, которой нашпиговываете наши мозги. Вот такой мой ответ твоей чека. Доволен?
– Я примерно догадывался, что ты ответишь именно так. Может, не будешь спешить и подумаешь…
– Я же сказал – нет! Все начальник, базара больше не будет, можешь заказывать похоронную команду.
– Ты что, помирать собрался?
– Ты знаешь, я свое пожил и мне не стремно перед людьми. Я даже буду горд, если внемля моим наставлениям, братва и мужики выйдут на свободу самостоятельными в своих убеждениях и выплюнут «советскую жвачку». «Белый лебедь» – это мой последний причал, чувствую, с этой тюряги меня вперед ногами вынесут. Ваша система сделает так, как было задумано, но если все же это случится, пусть решение воров и братвы будет на их совести, участвовать в ваших интригах я не буду.
– Владимир, или как тебя еще зовут, Василий, своими рассуждениями ты напоминаешь мне старых, большевистских руководителей, они были такими же убежденными и непоколебимыми…
– Как некоторые воры-законники? – перебив, спросил Бриллиант.
– Ишь, размечтался. Нет, пожалуй, я говорю о предателях революции, которых ожидал не минуемый расстрел.
– Я ведь не глупый и твой намек понял. Все начальник, завязывай этот базар и вызывай конвой.
– Возьми папиросы, – предложил Ярцев пачку «Беломорканала».
– У меня свои, – сощурившись презрительно, ответил Бриллиант и, дождавшись дежурного офицера, направился к выходу.

Встреча с Бриллиантом

Главы из 2 книги "Путь Черной молнии"
Вторя книга находится здесь: https://ridero.ru/books/put_chernoi_molnii/

Рецензии

Рецензия на "В "Белом лебеде" написана писателем Владом Глущенко на сайте "Фабула". Рецензию пришлось сократить т.к. превышает 10000зн.
Замечательное произведение «В «Белом лебеде» анонсировано как детектив. Конечно, жанр можно указать любой, но лучше то, что есть, чтобы не обмануть ожидания читателя.
Детектив – это жанр, в котором описывается процесс расследования какого-либо преступления с целью выяснения его обстоятельств и виновных лиц. Как правило, детектив завершается торжеством закона над преступником.
В детективе обязательны три составляющие:
- загадочное преступление
- интеллектуальное расследование
- разгадка преступления с доказательной базой.

К жанру детектива описание приключений в местах лишения свободы никоим образом не относится. Преступники разоблачены, осуждены и отбывают наказание.
Рассказ?
Рассказ – это повествование о некоем случае с малым количеством героев.
Тоже не подходит.
Повесть?
Повесть отличается тем, что в ней сюжет сосредотачивается не на одном центральном событии, но на целом ряде событий, охватывающих значительнейшую часть жизни героя, а часто и нескольких героев. Повесть более спокойна и нетороплива, чем рассказ.
Да, повесть подходит, как жанр. А еще вернее – это криминальная повесть. Есть такой поджанр.
Теперь о специфике писания криминальных повестей. Есть так называемые полицейские истории, где главные герои не частные сыщики или любители, а профи на службе.
Воровские истории – где главные герои преступники, пойманные, в розыске или осужденные.
Повестей, написанных ворами очень мало. Почему?
Здесь нужно обратиться к тонкостям человеческой психики и психологии.
Все писатели знают, что писать надо только о том, что хорошо знаешь.
Знают, но пишут о том, что любо читателю. А что читают с неослабевающим интересом?
Рассказы людей редкой профессии: космонавтов, летчиков, подводников, участников войн, разведчиков, бандитов и воров.
Но как раз они чаще всего или не хотят заново переживать жизнь, или не умеют писать.
Поэтому так редко встретишь профессиональные повести людей редких профессий, а не скучные путаные мемуары или дневниковые записи.
Могут сказать, что вор – профессия далеко не редкая. Это так. Особые этические нормы не позволяют писать о воровских тайнах, те, кто ссучился, становятся изгоями уже криминального общества.
И надо иметь огромную смелость, особый такт, описать правдиво, но не переступить через воровскую этику.
В этих главах из большого романа читатель найдет то, чего нет даже у мэтра описания изнанки советских лагерей Солженицина – нравы, быт, мораль и своеобразные правила жизни тайных тюрем – жизнь по понятиям.
Таким образом, становится понятным, что не каждому дозволено писать о том, что не пережито, не прошло через сердце, ум и душу.

Вот об этом криминальном обществе, живущим по своим, неведомым многим законам и понятиям повесть «В «Белом лебеде».
В неё вошли несколько глав из большого романа «Путь Черной молнии»
Но повесть не выглядит вырванной из большого произведения, так как сюжетно подкреплена этапными моментами из жизни главного героя Сергея Крутова.
Повесть захватывает интерес читателя с первых страниц и не отпускает до конца.
Этому способствует особый стиль, который применяют дикторы на телевидении: «неразрывное действие», когда слова, как крючочки, цепляются друг за друга, не давая времени передохнуть и уйти на перекур.
Поражает также удивительная грамотность текста, так что глаз скользит, не цепляясь за описки, ошибки и пропущенные запятые.
Очень качественно проработаны ключевые сцены расправ с заключенными, разборки, тайные сходки, заговоры и операции мести за жестокие расправы.
Особо надо выделить замечательное построение диалогов, когда не нужно лезть в «курсятник» за разъяснением каждого слова воровского жаргона. Диалоги построены от простого к сложному, чтобы смысл становился понятен из ловко построенных реплик.
К бабке не ходи, каждый, кто дочитает роман до конца, будет ботать по фене не хуже воров в законе.
Но таких отчаянных читателей мало.
Интерес к криминальному чтиву, да и вообще к рассказам больше странички, катастрофически падает.
Частично в этом виновата демократизация, частично переход на капрельсы, когда всё больше времени на добывание денег, и меньше на учебу и просвещение.

По масштабу творчества автора можно сравнить с гениальным певцом, поэтом и композитором Александром Новиковым. Отсидев десять лет в советских лагерях Новиков выплеснул в народ накопленный опыт знания и понимания жизни, понимания самой ценности человека, понимание ценности свободы, окружающей природы, умение радоваться просто голубому небу, зеленой траве, цветам, пению птиц и лепету ребенка, радоваться общению с другими людьми, ценить простоту, честность, любовь и дружбу.
Автор повести – это Новиков в прозе. Отличие пока только в степени признания, как талантливого писателя.
Часто приходится задумываться, почему талантливые писатели при жизни прозябают в России, да часто и в других странах, в нищете, находятся под постоянным гнетом завистливых графоманов, подвергающих их постоянному унижению и остракизму?
Даже гениальный Пушкин умер по уши в долгах, защищаясь от лжи и наветов. А может творить способен только обездоленный талант, больной и голодный?

Еще раз хочется поблагодарить автора за талантливую историю, ранее сокрытую от многих и похороненную в далеком прошлом.
Почему так ценен этот труд? Это наша история, а от своего прошлого, каким бы оно не было, отказываться нельзя.
Есть люди – творцы истории, но любая история, не запечатленная на белом листе бумаге, обращается со временем в прах. Писатели – хранители истории.
И эта повесть – кусочек мозаики в истории русского народа. Не будет его - и в полотне истории России останется черная дыра.
Осталось только пожелать автору новых творческих свершений по латанию дыр в головах соотечественников. Придет время – придет прозрение и признание.

С уважением Влад Глущенко.
Оценка произведения: 9

Ежедневная аудитория портала Проза.ру - порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.