Волгоградцы читают письма из сталинграда. Письма немцев из сталинграда
https://www.сайт/2015-06-22/pisma_nemeckih_soldat_i_oficerov_s_vostochnogo_fronta_kak_lekarstvo_ot_fyurerov
«Солдаты Красной армии стреляли, даже сгорая заживо»
Письма немецких солдат и офицеров с Восточного фронта как лекарство от фюреров
22 июня в нашей стране – сакральный, священный день. Начало Великой войны – это начало пути к великой Победе. Более массового подвига история не знает. Но и более кровавого, дорогого по своей цене – возможно, тоже (мы уже публиковали жуткие страницы из Алеся Адамовича и Даниила Гранина, потрясающие откровенностью фронтовика Николая Никулина, отрывки из Виктора Астафьева «Прокляты и убиты»). Вместе с тем, рядом с бесчеловечностью торжествовали воинская выучка, отвага и самопожертвование, благодаря которым исход битвы народов был предрешен в самые первые ее часы. Об этом говорят фрагменты писем и донесений солдат и офицеров германских вооруженных сил с Восточного фронта.
«Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть»
«Мой командир был в два раза старше меня, и ему уже приходилось сражаться с русскими под Нарвой в 1917 году, когда он был в звании лейтенанта. "Здесь, на этих бескрайних просторах, мы найдем свою смерть, как Наполеон", - не скрывал он пессимизма... – Менде, запомните этот час, он знаменует конец прежней Германии"» (Эрих Менде, обер-лейтенант 8-й силезской пехотной дивизии о разговоре, состоявшемся в последние мирные минуты 22 июня 1941 года).
«Когда мы вступили в первый бой с русскими, они нас явно не ожидали, но и неподготовленными их никак нельзя было назвать» (Альфред Дюрвангер, лейтенант, командир противотанковой роты 28-й пехотной дивизии).
«Качественный уровень советских летчиков куда выше ожидаемого… Ожесточенное сопротивление, его массовый характер не соответствуют нашим первоначальным предположениям» (дневник Гофмана фон Вальдау, генерал-майора, начальника штаба командования Люфтваффе, 31 июня 1941 года).
«На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой"
«В самый первый день, едва только мы пошли в атаку, как один из наших застрелился из своего же оружия. Зажав винтовку между колен, он вставил ствол в рот и надавил на спуск. Так для него окончилась война и все связанные с ней ужасы» (артиллерист противотанкового орудия Иоганн Данцер, Брест, 22 июня 1941 года).
«На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть» (Ганс Беккер, танкист 12-й танковой дивизии).
«Потери жуткие, не сравнить с теми, что были во Франции… Сегодня дорога наша, завтра ее забирают русские, потом снова мы и так далее… Никого еще не видел злее этих русских. Настоящие цепные псы! Никогда не знаешь, что от них ожидать» (дневник солдата группы армий «Центр», 20 августа 1941 года).
«Никогда нельзя заранее сказать, что предпримет русский: как правило, он мечется из одной крайности в другую. Его натура так же необычна и сложна, как и сама эта огромная и непонятная страна... Иногда пехотные батальоны русских приходили в замешательство после первых же выстрелов, а на другой день те же подразделения дрались с фанатичной стойкостью… Русский в целом, безусловно, отличный солдат и при искусном руководстве является опасным противником» (Меллентин Фридрих фон Вильгельм, генерал-майор танковых войск, начальник штаба 48-го танкового корпуса, впоследствии начальник штаба 4-й танковой армии).
"Никого еще не видел злее этих русских. Настоящие цепные псы!"
«Во время атаки мы наткнулись на легкий русский танк Т-26, мы тут же его щелкнули прямо из 37-миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит. И, невзирая на это, он палил по нам из пистолета!» (воспоминания артиллериста противотанкового орудия о первых часах войны).
«В такое просто не поверишь, пока своими глазами не увидишь. Солдаты Красной армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов» (из письма пехотного офицера 7-й танковой дивизии о боях в деревне у реки Лама, середина ноября 1941-го года).
«…Внутри танка лежали тела отважного экипажа, которые до этого получили лишь ранения. Глубоко потрясенные этим героизмом, мы похоронили их со всеми воинскими почестями. Они сражались до последнего дыхания, но это была лишь одна маленькая драма великой войны» (Эрхард Раус, полковник, командир кампфгруппы «Раус» о танке КВ-1, расстрелявшем и раздавившем колонну грузовиков и танков и артиллерийскую батарею немцев; в общей сложности 4 советских танкиста сдерживали продвижение боевой группы «Раус», примерно полдивизии, двое суток, 24 и 25 июня).
«17 июля 1941 года… Вечером хоронили неизвестного русского солдата [речь идет о 19-летнем старшем сержанте-артиллеристе Николае Сиротинине]. Он один стоял у пушки, долго расстреливал колонну танков и пехоту, так и погиб. Все удивлялись его храбрости... Оберст перед могилой говорил, что если бы все солдаты фюрера дрались, как этот русский, мы завоевали бы весь мир. Три раза стреляли залпами из винтовок. Все-таки он русский, нужно ли такое преклонение?» (дневник обер-лейтенанта 4-й танковой дивизии Хенфельда).
"Если бы все солдаты фюрера дрались, как этот русский, мы завоевали бы весь мир"
«Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить…» (интервью военному корреспонденту Курицио Малапарте (Зуккерту) офицера танкового подразделения группы армий «Центр»).
«Русские всегда славились своим презрением к смерти; коммунистический режим еще больше развил это качество, и сейчас массированные атаки русских эффективнее, чем когда-либо раньше. Дважды предпринятая атака будет повторена в третий и четвёртый раз, невзирая на понесенные потери, причем и третья, и четвертая атаки будут проведены с прежним упрямством и хладнокровием... Они не отступали, а неудержимо устремлялись вперед» (Меллентин Фридрих фон Вильгельм, генерал-майор танковых войск, начальник штаба 48-го танкового корпуса, впоследствии начальник штаба 4-й танковой армии, участник Сталинградской и Курской битв).
«Я в такой ярости, но никогда еще не был столь беспомощен»
В свою очередь, Красная Армия и жители оккупированных территорий столкнулись в начале войны с хорошо подготовленным – и психологически тоже – захватчиком.
«25 августа. Мы бросаем ручные гранаты в жилые дома. Дома очень быстро горят. Огонь перебрасывается на другие избы. Красивое зрелище! Люди плачут, а мы смеемся над слезами. Мы сожгли уже таким образом деревень десять (дневник обер-ефрейтора Иоганнеса Гердера). «29 сентября 1941. ...Фельдфебель стрелял каждой в голову. Одна женщина умоляла, чтобы ей сохранили жизнь, но и ее убили. Я удивляюсь самому себе – я могу совершенно спокойно смотреть на эти вещи... Не изменяя выражения лица, я глядел, как фельдфебель расстреливал русских женщин. Я даже испытывал при этом некоторое удовольствие...» (дневник унтер-офицера 35-го стрелкового полка Гейнца Клина).
«Я, Генрих Тивель, поставил себе целью истребить за эту войну 250 русских, евреев, украинцев, всех без разбора. Если каждый солдат убьет столько же, мы истребим Россию в один месяц, все достанется нам, немцам. Я, следуя призыву фюрера, призываю к этой цели всех немцев...» (блокнот солдата, 29 октября 1941 года).
"Я могу совершенно спокойно смотреть на эти вещи. Даже испытываю при этом некоторое удовольствие"
Настроение немецкого солдата, как хребет зверю, переломила Сталинградская битва: общие потери врага убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести составили около 1,5 млн человек. Самоуверенное вероломство сменилось отчаянием, схожим с тем, что сопровождали Красную Армию в первые месяцы боев. Когда в Берлине вздумали в пропагандистских целях напечатать письма со сталинградского фронта, выяснилось, что из семи мешков корреспонденции только 2% содержат одобрительные высказывания о войне, в 60% писем солдаты, призванные воевать, бойню отвергали. В окопах Сталинграда немецкий солдат, очень часто ненадолго, незадолго до смерти, возвращался из состояния зомби в сознательное, человеческое. Можно сказать, война как противостояние равновеликих войск была закончена здесь, в Сталинграде – прежде всего потому, что здесь, на Волге, рухнули столпы солдатской веры в непогрешимость и всемогущество фюрера. Так – в этом справедливость истории – случается практически с каждым фюрером.
«С сегодняшнего утра я знаю, что нас ждет, и мне стало легче, поэтому и тебя я хочу освободить от мук неизвестности. Когда я увидел карту, я пришел в ужас. Мы совершенно покинуты без всякой помощи извне. Гитлер нас бросил в окружении. И письмо это будет отправлено в том случае, если наш аэродром еще не захвачен».
«На родине кое-кто станет потирать руки – удалось сохранить свои теплые местечки, да в газетах появятся патетические слова, обведенные черной рамкой: вечная память героям. Но ты не дай себя этим одурачить. Я в такой ярости, что, кажется, все бы уничтожил вокруг, но никогда я еще не был столь беспомощен».
«Люди подыхают от голода, лютого холода, смерть здесь просто биологический факт, как еда и питье. Они мрут, как мухи, и никто не заботится о них, и никто их не хоронит. Без рук, без ног, без глаз, с развороченными животами они валяются повсюду. Об этом надо сделать фильм, чтобы навсегда уничтожить легенду «о прекрасной смерти». Это просто скотское издыхание, но когда-нибудь оно будет поднято на гранитные пьедесталы и облагорожено в виде «умирающих воинов» с перевязанными бинтом головами и руками.
"Напишут романы, зазвучат гимны и песнопения. В церквах отслужат мессу. Но с меня довольно"
Напишут романы, зазвучат гимны и песнопения. В церквах отслужат мессу. Но с меня довольно, я не хочу, чтобы мои кости гнили в братской могиле. Не удивляйтесь, если некоторое время от меня не будет никаких известий, потому что я твердо решил стать хозяином собственной судьбы».
«Ну вот, теперь ты знаешь, что я не вернусь. Пожалуйста, сообщи об этом нашим родителям как можно осторожнее. Я в тяжелом смятении. Прежде я верил и поэтому был сильным, а теперь я ни во что не верю и очень слаб. Я многого не знаю из того, что здесь происходит, но и то малое, в чем я должен участвовать, – это уже так много, что мне не справиться. Нет, меня никто не убедит, что здесь погибают со словами «Германия» или «Хайль Гитлер». Да, здесь умирают, этого никто не станет отрицать, но свои последние слова умирающие обращают к матери или к тому, кого любят больше всего, или это просто крик о помощи. Я видел сотни умирающих, многие из них, как я, состояли в гитлерюгенд, но, если они еще могли кричать, это были крики о помощи, или они звали кого-то, кто не мог им помочь».
«Я искал Бога в каждой воронке, в каждом разрушенном доме, в каждом углу, у каждого товарища, когда я лежал в своем окопе, искал и на небе. Но Бог не показывался, хотя сердце мое взывало к нему. Дома были разрушены, товарищи храбры или трусливы, как я, на земле голод и смерть, а с неба бомбы и огонь, только Бога не было нигде. Нет, отец, Бога не существует, или он есть лишь у вас, в ваших псалмах и молитвах, в проповедях священников и пасторов, в звоне колоколов, в запахе ладана, но в Сталинграде его нет… Я не верю больше в доброту Бога, иначе он никогда не допустил бы такой страшной несправедливости. Я больше не верю в это, ибо Бог прояснил бы головы людей, которые начали эту войну, а сами на трех языках твердили о мире. Я больше не верю в Бога, он предал нас, и теперь сама смотри, как тебе быть с твоей верой».
"Десять лет назад речь шла о бюллетенях для голосования, теперь за это надо расплачиваться такой «мелочью», как жизнь"
«Для каждого разумного человека в Германии придет время, когда он проклянет безумие этой войны, и ты поймешь, какими пустыми были твои слова о знамени, с которым я должен победить. Нет никакой победы, господин генерал, существуют только знамена и люди, которые гибнут, а в конце уже не будет ни знамен, ни людей. Сталинград – не военная необходимость, а политическое безумие. И в этом эксперименте ваш сын, господин генерал, участвовать не будет! Вы преграждаете ему путь в жизнь, но он выберет себе другой путь – в противоположном направлении, который тоже ведет в жизнь, но по другую сторону фронта. Думайте о ваших словах, я надеюсь, что, когда все рухнет, вы вспомните о знамени и постоите за него».
«Освобождение народов, что за ерунда! Народы останутся теми же, меняться будет только власть, а те, кто стоит в стороне, снова и снова будут утверждать, что народ надо от нее освободить. В 32-м еще можно было что-то сделать, вы это прекрасно знаете. И то, что момент был упущен, тоже знаете. Десять лет назад речь шла о бюллетенях для голосования, а теперь за это надо расплачиваться такой «мелочью», как жизнь».
О чем писали домой красноармейцы и солдаты вермахта во время битвы на Волге
«Надеюсь, что скоро тут все кончится. Приходится терпеть, мы ничего не можем изменить...» «Идут упорные бои с противником. Недалек тот час, когда мы погоним его назад!»
Эти строчки из солдатских писем написаны примерно в одно и то же время, в одном и том же месте - зимой 1942/43 годов в Сталинграде. Но какая разница в настроении авторов! Один пребывает в унынии, и воля его практически подавлена, второй уверен в своей победе. Откуда такое отличие? Первое письмо из Сталинграда написано немецким солдатом, а второе - красноармейцем.
Письма, которые хранятся в фондах музея-заповедника «Сталинградская битва», сегодня могут рассказать многое. А ведь послания немцев из «котла» могли быть утрачены навсегда! Захваченную в качестве трофея переписку после окончания войны приказали сжечь, и работникам музея пришлось совершить своего рода профессиональный подвиг, чтобы спасти из огня часть писем вражеских солдат. Теперь по этим строчкам можно судить о боевом духе солдат в Сталинграде по обеим сторонам передовой.
«Благодарите бога за каждый дарованный день»
Застрявшие в Сталинграде немцы понимали, что конец близок, они тосковали по дому, родным и близким и жаловались на нечеловеческий быт среди промерзших развалин.
«Я думаю о доме, и у меня разрывается сердце. Так здесь все плохо и безнадежно... Голод, холод и к тому же вши и грязь. День и ночь нас бомбят советские летчики, и артиллерийский огонь почти
не прекращается... - писал домой ефрейтор Калига Бруно. - Все мне представляется бессмысленным и нелепым... Я уже растерял весь свой юмор и мужество. Если из-за этого письма я предстану перед военным судом и буду расстрелян, это будет как избавление от страданий. Будьте добры и любите друг друга. Благодарите бога за каждый дарованный вам день...»
А вот еще один листок, исписанный мелким почерком на немецком:
«В начале недели я
потерял твое обручальное кольцо, наверное, снимал перчатку и стянул кольцо.
Оно всегда было немного велико, а за это время я еще сильно похудел. Лишь утром
обнаружил потерю, я искал его, но в таком высоком снегу это бесполезно...» -
писал
солдат по имени Вилли.
«Наши ребята гоняют фрицев!»
Осенью 1942 года, когда противник вышел к Волге, окружив Сталинград, положение Красной армии было катастрофическим. Казалось, еще несколько вражеских атак и город будет сдан, но красноармейцы были полны решимости отстоять твердыню.
«Я жив, здоров, чувствую себя замечательно. Дела на нашем участке фронта идут хорошо. Наши ребята гоняют фрицев, да и вообще, масло их мы уже ели, табак курили из их же трубок, сапоги их тоже носим и бьем их зачастую из их же автоматов. Так что дела у нас идут. У фрицев, правда, преобладает авиация. Вот этим они пока и держатся, а если бы не это, им здесь пришел бы давно уж конец. Ну, ничего, они и так скоро начнут смазывать пятки...» - писал родным разведчик 115-й отдельной стрелковой бригады 62-й армии Евгений Лазуренко. Письмо датировано 7 сентября 1942 года - днем, когда о ноябрьском контрнаступлении под Сталинградом в войсках еще никто и не думал, а войска вермахта, наступая, прорвали оборону частей 62-й армии в районе поселка Гумрак.
А вот, что пишет домой начальник узла связи 8-й воздушной армии Евгений Инденбаум: «Здоров и невредим. А если когда-нибудь и придется голову сложить, то это не первая и не последняя жизнь, отданная на защиту свободы нашей Родины, за счастье наших жен и детей. Война требует жертв и нужно всегда быть готовым к тому, чтобы и свою жизнь отдать...» Письмо написано 3 октября 1942 года. «Только за последний месяц в боях над городом сбито свыше 800 самолетов противника. Мы перемалываем живую силу и технику врага...» - сообщает родным Евгений Петрович, вселяя в них уверенность в неизбежной победе.
«Деремся отчаянно, деремся так, чтобы завоевать гвардейское знамя. Как говорят, смелого пуля боится. Смелый умирает один раз, а трус несколько раз...» Это уже из письма Марионеллы (Гули) Королевой - 20-летнего санинструктора 780-го стрелкового полка 214-й стрелковой дивизии 24-й армии - написанного 10 сентября 1942 года. Через два месяца она погибнет, поднимая товарищей в атаку у поселка Паньшино..,
Сталинградская битва стала трагедией и для советского, и для немецкого народов. Ведь в ней полегло около 2 млн. человек, и радость победы не может унять скорбь по погибшим воинам. Письма с фронта, которые мы читаем сегодня, говорят о том, что даже во время самой кровавой и жестокой битвы солдаты обеих воюющих сторон хотят одного - мира.
Елена Бобылева, заведующая информационно-издательским отделом музея-заповедника «Сталинградская битва»
Часть этих писем нашли на груди убитых в Сталинграде солдат вермахта. Они хранятся в музее-панораме «Сталинградская битва». Большую часть пожелтевших от времени посланий родным и близким с войны автор книги доктор исторических наук, профессор кафедры истории ВолГУ Нина Вашкау нашла в архивах Франкфурта-на-Майне и Штутгарта.
"Письма солдат вермахта показывают эволюцию сознания обычных «пешек войны»: от восприятия Второй Мировой как «туристической прогулки по миру» до ужаса и отчаяния Сталинграда. Эти письма никого не оставляют равнодушными. Хотя эмоции, вызванные ими, могут быть неоднозначны. Автор специально не стала включать в сборник письма отморозков-фашистов, с наслаждением писавших об изнасилованиях и убийствах мирных жителей Сталинграда. «Чтобы не шокировать общественность».
Как настоящий историк, откопировав все, что можно в архивах и библиотеках Германии, Нина Вашкау появилась на границе с чемоданом бумаг. Перевес составил восемь килограмм. Немецкий таможенник очень удивился, открыв чемодан и увидев там только кучу бумаг: «Что это?». Профессор истории объяснила. И … вот оно - уважение к истории в современной Германии! Строго соблюдающий букву закона немецкий таможенник пропустил перевес бесплатно.Как член Российско-Германской исторической комиссии по изучению новейшей истории России и Германии Нина Вашкау по приглашению немецкой стороны возила в Берлин группу студентов ВолГУ. Они попали на фотовыставку «Немецкие солдаты и офицеры Второй Мировой».
На черно-белых фото из семейных архивов улыбающиеся офицеры вермахта в обнимку с француженками, итальянками, мулатками из Африки, гречанками. Потом пошли хатки Украины и понурые бабы в платках. И все … «Как же так! А где Сталинград?! - стала возмущаться Нина Вашкау, - Почему нет хотя бы надписи на белом листе бумаги: «А дальше был Сталинград, в котором были убиты столько-то солдат, попали в плен - столько-то?». Ей ответили: «Это позиция куратора выставки. А позвать куратора не можем: его сейчас нет».
В письмах же из Сталинградского котла немецкие солдаты пишут о том, что война - это вовсе не веселая прогулка, как обещал им фюрер, а кровь, грязь и вши: «Тот, кто не пишет о вшах, тот не знает Сталинградской битвы».В 90-е годы музей-панорама «Сталинградской битвы» выставил письма немецких солдат и офицеров, что имеются в музейном фонде. «Меня поразило выражение лиц немцев, приехавших с Россошек на эту выставку, - вспоминает Нина Вашкау. - Кто-то из них прочел эти письма и заплакал». Тогда она и решила найти и издать письма немецких солдат из Сталинграда.
Несмотря на то, что солдаты знали о военной цензуре, некоторые из них отваживались на такие строки: «Хватит, мы с тобой не заслужили такой участи. Если мы выберемся из этой преисподней, мы начнем жизнь сначала. Хоть раз напишу тебе правду, теперь ты знаешь, что здесь происходит. Пришло время, чтобы фюрер освободил нас. Да, Кати, война ужасная, всё это знаю, как солдат. До сих пор я не писал об этом, но теперь молчать уже нельзя».
Главы книги названы цитатами из писем: «Я разучился смеяться», «Я хочу прочь из этого безумия», «Как может все это вынести человек?», «Сталинград - это ад на Земле».
А вот, что один из немецких офицеров вермахта пишет о женщинах Сталинграда:
«Поразительны моральные устои местных женщин, которые свидетельствуют о высоких ценностях народа. Для многих из них слово «Любовь» значит абсолютную душевную преданность, на мимолетные отношения или приключения соглашаются немногие. Они демонстрируют, во всяком случае, что касается женской чести, совершенно неожиданное благородство. Не только здесь на Севере, но и на Юге это так. Я говорил с одним немецким врачом, приехавшим из Крыма, он и заметил, что в этом даже нам, немцам, нужно брать с них пример ….».
Чем ближе к Рождеству, тем чаще немецкие солдаты пишут о том, как мечтают о домашних пирогах и мармеладе и описывают свой «праздничный» рацион:
«Сегодня вечером мы снова варили конское мясо. Мы едим это без всяких приправ, даже без соли, а околевшие лошади пролежали под снегом, может, четыре недели …».«Ржаная мука с водой, без соли сахара, как омлет, запекается в масле - превосходна на вку с».
И о «рождественских хлопотах»:
О близости советских солдат:
«Бряцают русские ложками о котелок. Значит, у меня есть пара минут написать тебе письмо. Затихли. Сейчас начнется атака …».
О духе и силе противника:
«Солдат Иван силен и сражается, как лев ».
И под конец многие сожалели о своей погубленной неизвестно ради чего жизни, писали в прощальных письмах, что прятали на груди:
«Иногда я молюсь, иногда думаю о своей судьбе. Всё представляется мне бессмысленным и бесцельным. Когда и как придёт избавление? И что это будет — смерть от бомбы или от снаряда? »
"Мои любимые!
Сейчас сочельник, и когда я думаю о доме, мое сердце разрывается. Как здесь все безрадостно и безнадежно. Уже 4 дня я не ел хлеба и жив только половником обеденного супа. Утром и вечером глоток кофе и каждые 2 дня по 100 грамм тушенки или немного сырной пасты из тюбика — голод, голод. Голод и еще вши и грязь. День и ночь воздушные налеты и артиллерийский обстрел почти не смолкают. Если в ближайшее время не случится чуда, я здесь погибну. Плохо, что я знаю, что где-то в пути ваша 2-килограммовая посылка с пирогами и мармеладом...
Я постоянно думаю об этом, и у меня даже бывают видения, что я их никогда не получу. Хотя я измучен, ночью не могу заснуть, лежу с открытыми глазами и вижу пироги, пироги, пироги. Иногда я молюсь, а иногда проклинаю свою судьбу. Но все не имеет никакого смысла — когда и как наступит облегчение? Будет ли это смерть от бомбы или гранаты? От простуды или от мучительной болезни? Эти вопросы неотрывно занимают нас. К этому надо добавить постоянную тоску по дому, а тоска по родине стала болезнью. Как может человек все это вынести! Если все эти страдания Божье наказание? Мои дорогие, мне не надо бы все это писать, ноу меня больше не осталось чувства юмора, и смех мой исчез навсегда. Остался только комок дрожащих нервов. Сердце и мозг болезненно воспалены, и дрожь, как при высокой температуре. Если меня за это письмо отдадут под трибунал и расстреляют, я думаю, это будет благодеяние для моего тела. С сердечной любовью Ваш Бруно ."
Письмо немецкого офицера, отправленное из Сталинграда 14.1.1943 г.
Дорогой дядя! Сначала я хочу сердечно поздравить тебя с повышением и пожелать тебе дальнейшей солдатской удачи. По счастливой случайности я опять получил почту из дома, правда, прошлогоднюю, и в том письме было сообщение об этом событии. Почта сейчас занимает больное место в нашей солдатской жизни. Большая часть ее из прошлого года еще не дошла, не говоря уже о целой пачке рождественских писем. Но в нашем сегодняшнем положении это зло понятно. Может, ты уже знаешь о нашей теперешней судьбе; она не в розовых красках, но критическая отметка, наверное, уже пройдена. Каждый день русские устраивают тарарам на каком-нибудь участке фронта, бросают в бой огромное количество танков, за ними идет вооруженная пехота, но успех по сравнению с затраченными силами невелик, временами вообще не достоин упоминания. Эти бои с большими потерями сильно напоминают бои мировой войны. Материальное обеспечение и масса — вот идолы русских, с помощью этого они хотят достичь решающего перевеса. Но эти попытки разбиваются об упорную волю к борьбе и неутомимую силу в обороне на наших позициях. Это просто не описать, что совершает наша превосходная пехота каждый день. Это высокая песнь мужества, храбрости и выдержки. Еще никогда мы так не ждали наступления весны, как здесь. Первая половина января скоро позади, еще очень тяжко будет в феврале, но затем наступит перелом — и будет большой успех. С наилучшими пожеланиями, Альбер т.
Вот ещё выдержки из писем:
23 августа 1942 года: "Утром я был потрясен прекрасным зрелищем: впервые сквозь огонь и дым увидел я Волгу, спокойно и величаво текущую в своем русле… Почему русские уперлись на этом берегу, неужели они думают воевать на самой кромке? Это безумие ".
Ноябрь 1942 года: "Мы надеялись, что до Рождества вернемся в Германию, что Сталинград в наших руках. Какое великое заблуждение! Сталинград - это ад! Этот город превратил нас в толпу бесчувственных мертвецов.… Каждый день атакуем. Но даже если утром мы продвигаемся на двадцать метров, вечером нас отбрасывают назад.… Русские не похожи на людей, они сделаны из железа, они не знают усталости, не ведают страха. Матросы, на лютом морозе, идут в атаку в тельняшках. Физически и духовно один русский солдат сильнее целого нашего отделения ".
4 января 1943 года: "Русские снайперы и бронебойщики, несомненно, - ученики Бога. Они подстерегают нас и днем и ночью, и не промахиваются. Пятьдесят восемь дней мы штурмовали один-единственный дом. Напрасно штурмовали… Никто из нас не вернется в Германию, если только не произойдет чудо… Время перешло на сторону русских "
Солдат Вермахта Эрих Отт.
"Поведение русских даже в первом бою разительно отличалось от поведения поляков и союзников, потерпевших поражение на Западном фронте. Даже оказавшись в кольце окружения, русские стойко оборонялись ".
Генерал Гюнтер Блюментритт, начальник штаба 4-й армии
Из письма генерал-лейтенанта фон Гамбленц жене. 21.XI.1942 г.
"...Три врага делают нашу жизнь очень тяжелой: русские, голод, холод. Русские снайперы держат нас под постоянной угрозой ..."
Из дневника ефрейтора М. Зура. 8.XII.1942 г.
"...Мы находимся в довольно сложном положении. Русский, оказывается, тоже умеет вести войну, это доказал великий шахматный ход, который он совершил в последние дни, причем сделал он это силами не полка и не дивизии, но значительно более крупными ..."
Из письма ефрейтора Бернгарда Гебгардта, п/п 02488, жене. 30.XII.1942 г.
"Во время атаки мы наткнулись на легкий русский танк Т-26, мы тут же его щелкнули прямо из 37-миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит. И, невзирая на это, он палил по нам из пистолета! "
Артиллерист противотанкового орудия Вермахта
"Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить …"
Танкист группы армий "Центр" Вермахта
После успешного прорыва приграничной обороны, 3-й батальон 18-го пехотного полка группы армий "Центр", насчитывавший 800 человек, был обстрелян подразделением из 5 солдат. "Я не ожидал ничего подобного, - признавался командир батальона майор Нойхоф своему батальонному врачу. - Это же чистейшее самоубийство - атаковать силы батальона пятеркой бойцов ".
"На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерт ь".
Танкист 12-й танковой дивизии Ганс Беккер
"В такое просто не поверишь, пока своими глазами не увидишь. Солдаты Красной Армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов ".
Офицер 7-й танковой дивизии Вермахта
"Качественный уровень советских летчиков куда выше ожидаемого… Ожесточенное сопротивление, его массовый характер не соответствуют нашим первоначальным предположениям "
Генерал-майор Гофман фон Вальдау
"Никого еще не видел злее этих русских. Настоящие цепные псы! Никогда не знаешь, что от них ожидать. И откуда у них только берутся танки и все остальное?!"
Один из солдат группы армий "Центр" Вермахта
"Последние несколько недель характеризуются самым серьезным кризисом, какого мы еще не испытывали в войне. Этот кризис, к сожалению, поразил... всю Германию. Он символизируется одним словом - Сталинград ".
Ульрих фон Хассель, дипломат, февраль 1943 г.
Из письма неизвестного немецкого солдата:
А теперь наше положение стало настолько хуже, что громко говорят о том, что мы очень скоро будем совершенно отрезаны от внешнего мира. Нас заверили, что эта почта наверняка будет отправлена. Если бы я был уверен, что представится другая возможность, я бы еще подождал, но я в этом не уверен и потому, плохо ли, хорошо ли, но должен сказать все.
Для меня война окончена …»
Знаменитая немецкая песенка о солдате, который ждёт встречи со своей девушкой. "Лили Марлен".
ПАУЛЮС О СТАЛИНГРАДСКОЙ БИТВЕ
[Сентябрь 1945 г.]
Комплекс Сталинград состоит из трех последовательных фаз.
1. Продвижение к Волге.
В общих рамках [второй мировой] войны летнее наступление 1942 года означало еще одну попытку достигнуть того, чего не удалось добиться осенью 1941 года, а именно победоносного.окончания кампании на Востоке (являвшейся следствием наступления на Россию, носившего характер нападения), чтобы тем самым решить исход всей войны.
В сознании командных органов на первом плане стояла чисто военная задача. Эта основная установка относительно последнего шанса для Германии выиграть войну полностью владела умами высшего командования и в обоих последующих фазах.
2. С начала русского наступления в ноябре и окружения 6-й армии, а также частей 4-й танковой армии общей численностью около 220 000 человек, вопреки всем ложным обещаниям и иллюзиям ОКВ, все больше осознавался тот факт, что теперь вместо «победоносного окончания кампании на Востоке» встает вопрос: как избежать полного поражения на Востоке, а тем самым проигрыша всей [второй мировой] войны?
Эта мысль пронизывала действий командования и войск 6-й армии, между тем как вышестоящие командные органы (командование группы армий, начальник генерального штаба сухопутных сил и ОКВ) все еще верили, или по крайней мере делали вид, что верят, в шансы на победу.
Поэтому взгляды относительно мер командования и методов {ведения военных действий], вытекающих из этой обстановки, резко расходились. Поскольку вышестоящие командные инстанции, исходя из вышеприведенных соображений, отвергли прорыв, являвшийся еще возможным в первой фазе окружения, оставалось лишь держаться на занимаемых позициях, дабы не допустить, чтобы в результате самовольных действий возникла дезорганизация, а тем самым произошел развал всей южной части Восточного фронта. В таком случае погибли бы не только надежды на победу, но в короткий срок оказалась бы уничтоженной и возможность избежать решающего поражения, а тем самым краха Восточного фронта.
3. В третьей фазе, после срыва попыток деблокирования и при отсутствии обещанной помощи, речь шла лишь о выигрыше времени с целью восстановления южной части Восточного фронта и спасения германских войск, находящихся на Кавказе. В случае неудачи вся война была бы проиграна уже в силу предполагаемого масштаба поражения на Восточном фронте.
Итак, поэтому сами вышестоящие командные органы оперировали аргументом, что посредством «упорного сопротивления до последней возможности» следует избежать того наихудшего, что грозит всему фронту. Тем самым вопрос о сопротивлении 6-й армии у Сталинграда ставился крайне остро и сводился к следующему: как представлялась мне обстановка и как мне ее рисовали, тотальное поражение могло было быть предотвращено лишь путем упорного сопротивления армии до последней возможности... В этом направлении оказывали свое воздействие и радиограммы, поступавшие в последние дни: «Важно продержаться каждый лишний час». От правого соседа неоднократно поступали запросы: «Как долго продержится еще 6-й армия?»
Поэтому с момента образования котла, а особенно после краха попытки деблокирования, предпринятой 4-й танковой армией (конец декабря), командование моей армии оказалось в состоянии тяжелого противоречия.
С одной стороны, имелись категорические приказы держаться, постоянно повторяемые обещания помощи и все более резкие ссылки на общее положение. С другой стороны, имелись проистекавшие из все возраставшего бедственного состояния моих солдат гуманные побудительные мотивы, которые ставили передо мной вопрос, не должен ли я в определенный момент прекратить борьбу. Полностью сочувствуя вверенным мне войскам, я тем не менее считал, что обязан отдать предпочтение точке зрения высшего командования. 6-я армия должна была принять на себя неслыханные страдания и бесчисленные жертвы и для того, чтобы — в чем она была твердо убеждена — дать возможность спастись гораздо большему числу камрадов из соседних соединений.
Исходя из обстановки, сложившейся в конце 1942 — начале 1943 года, я полагал, что длительное удержание позиций у Сталинграда служит интересам немецкого народа, так как мне казалось, что разгром на Восточном фронте закрывает путь к любому политическому выходу.
Любой мой самостоятельный выход за общие рамки или же сознательное действие вопреки данным мне приказам означали бы, что я беру на себя ответственность: в начальной стадии, при прорыве, — за судьбу соседей, а в дальнейшем, при преждевременном прекращении сопротивления, — за судьбу южного участка и тем самым и всего Восточного фронта. Таким образом, в глазах немецкого народа это означало бы, по крайней мере внешне, происшедший по моей вине проигрыш войны. Меня не замедлили бы привлечь к ответственности за все оперативные последствия, вызванные этим на Восточном фронте.
Да и какие убедительные и основательные аргументы — особенно при незнании фактического исхода — могли бы быть приведены командующим 6-й армией в оправдание его противоречащего приказу поведения перед лицом врага? Разве угрожающая по существу или субъективно осознанная безвыходность положения содержит в себе право для полководца не повиноваться приказу? В конкретной ситуации Сталинграда отнюдь нельзя было абсолютно утверждать, что положение совершенно безвыходно, не говоря уж о том, что субъективно оно, как таковое, не осознавалось, за исключением последней стадии. Как смог бы или посмел бы я требовать в дальнейшем от любого подчиненного командира повиновения в подобном же тяжелом, по его мнению, положении?
Разве перспектива собственной смерти, а также вероятной гибели и пленения своих войск освобождает ответственное лицо от солдатского повиновения?
Пусть сегодня каждый сам найдет ответ на этот вопрос перед самим собой и собственной совестью.
В то время вермахт и народ не поняли бы такого образа действий с моей стороны. Он явился бы по своему воздействию явно выраженным революционным актом против Гитлера. Напротив, не дало ли бы самовольное оставление мною позиций вопреки приказу как раз аргумента в руки Гитлера для того, чтобы пригвоздить к позорному столбу трусость и неповиновение генералов и таким образом приписать им вину за все более ясно вырисовывающееся военное поражение?
Я создал бы почву для новой легенды — об ударе кинжалом в спину у Сталинграда, и это было бы во вред исторической концепции нашего народа и столь необходимому для него осознанию уроков этой войны.
Намерения совершить переворот, сознательно вызвать поражение, чтобы тем самым привести к падению Гитлера, а вместе с ним и всего национал-социалистского строя как препятствия к окончанию войны, не имелось у меня самого и, насколько мне известно, не проявлялось ни в какой форме у моих подчиненных.
Такие идеи находились тогда вне сферы моих размышлений. Они были и вне сферы моего политического характера. Я был солдат и верил тогда, что именно повиновением стужу своему народу. Что же касается ответственности подчиненных мне офицеров, то они, с тактической точки зрения, выполняя мои приказы, находились в таком же вынужденном положении, как и я сам, в рамках общей оперативной обстановки и отданных мне приказов.
Перед войсками и офицерами 6-й армии, а также перед немецким народом я несу ответственность за то, что вплоть до полного разгрома выполнял данные мне высшим командованием приказы держаться до последнего.
Фридрих Паулюс,
генерал-фельдмаршал бывшей германской армии
«Paulus: "Ich stehe hier auf Befehl"». Lebensweg des Generalfeldmarschalls Friedrich Paulus. Mil den Aufzeichnungen aus dem Nachlass, Briefen und Doliumerrten herausgegeben von Walter Gorlitz.
Frankfurt am Main. 1960, S. 261-263.
2 февраля 1943 года на водонапорной башне железнодорожного вокзала, что располагалась на месте правого крыла нынешнего железнодорожного вокзала, в двухстах - трехстах метрах от универмага, в котором пленили фельдмаршала Паулюса, была уничтожена последняя немецкая пулеметная точка в Сталинграде. Победа! Участники битвы называют этот день не менее великим, чем 9 мая, потому что лучшая фашистская армия всей второй мировой войны была полностью уничтожена на нашей земле.
И все эти годы мы гордимся, что такого удара, как на Волге, немецкая армия еще ни разу ни от кого не получала. Гордимся, что все, от солдата до маршала, победили в страшном сражении, которое длилось 200 дней и ночей.
Гордимся, что именно про наш город знаменитый поэт сказал: "Сталинград - орден славы на груди планеты Земля". И слава воина по-прежнему неувядаема и бессмертна...
Судьбы, как кадры кинохроники
…В конце 1942-го, начале 1943-го года в руки наступающей Красной Армии попадала немецкая полевая почта. Кто читал ее, тот знает, что в них - полная безысходность немецких солдат Паулюса. И хотя некоторые надеялись на чудо, которое принесет им долгожданную свободу, большинство же знало, что им никогда не выбраться из Сталинградского месива.
Но есть и другая почта - письма советских солдат, которые они писали родителям, детям, женам. В музее-панораме «Сталинградская битва» их хранят очень бережно. Читаешь их и будто видишь этих людей, становишься очевидцем и как бы участником тех далеких и недавних событий и сопереживаешь тем, судьбы которых, как кадры кинохроники, проходят перед вами.
Юрий Лотман, известный филолог и писатель, сказал однажды: «Культура есть память. Поэтому она связана с историей, всегда подразумевает непрерывность нравственной, интеллектуальной, духовной жизни человека, общества и человечества». Так вот умение увидеть конкретного человека в истории сегодня важно.
- Письма попадали к нам разными путями: их приносили сами авторы, сдавали родственники, у каждого повествования была своя судьба, история, легенда. Каждое мы проверяли через архивы, - говорит заместитель директора музея-панорамы Светлана Аргасцева.- Мы неоднократно организовывали экспозиции солдатских писем, и они всегда вызывали интерес у волгоградцев, гостей города, зарубежных делегаций.
По словам Светланы Анатольевны письма как немецких, так и советских солдат, рецензировались, и те сведения, которые казались секретными и важными для стороны противника, тщательно ретушировались.
Нельзя, к примеру, было называть номера дивизий, воинских частей, географические названия, боевые единицы техники, фамилию, имя, отчество своего товарища. Но можно было рассказать о подвиге. Своем или друга, но с набором стандартных фраз.
Каждое письмо имело номер полевой почты, по которому можно было узнать, откуда оно пришло. Вот один из примеров такой шифровки.
«Олечка, я горд тем, что сражаюсь за город, в котором мы с тобой встретились». После войны Олечка и принесла в музей письмо и рассказала, что она – жительница Саратова, ее муж из Астрахани, здесь, на вокзале в Сталинграде, они встретились, здесь воевал ее любимый и отсюда посылал письма.
Если меня не будет, езжай в Сталинград
В музее хранится письмо на чеченском языке матери бойца Нурадилова, которая пишет сыну в Сталинград. Ее первые строчки: «Здравствуй, сынок. Кто тебе стирает? Есть ли у вас такая большая река, как наш Терек»? В конце письма: «Если увидишь врага – смерть врагу, кинжал в спину».
Танкист Иван Бутырин писал отцу: «Папа, если меня не будет, можешь приезжать в Сталинград. Там в музее будет и моя фотография, и моего экипажа, как славного защитника города».
Фронтовые снимки были редкостью, - рассказывает Аргасцева. - Когда фотокорреспондент приезжал к солдатам и фотографировал, те всегда интересовались: «Для чего эти снимки, куда пойдут»? Им отвечали: «Для музея-обороны в Сталинграде».
Танкист Бутырин прошел Сталинград и погиб на Курской дуге. Посмертно удостоен звания Героя Советского Союза. После войны отец с этой весточкой и пробитым осколком удостоверением своего сына приехал искать его последнюю фотографию. И сотрудники музея нашли ее в неразобранных кадрах кино-фотодокументов. Теперь эта история тоже в музее.
В центре пожаров
Валентин Орлянкин всю Великую Отечественную войну прошел военным фотокорреспондентом и кинооператором. Он снимал воздушный бой, которым руководил прославленный летчик, трижды Герой Советского Союза А.И. Покрышкин; много кадров посвятил командующему 62-й армией В.И. Чуйкову, снимал бои в осажденном Сталинграде.
Светлана Аргшасцева показывает его письмо от 24 августа 1942 года.
«Милочка моя! После одной очередной боевой съемки получил возможность спокойно тебе написать, кстати, вчера получил твою открыточку… Что тебе написать о себе?
Если бы я вел дневник - это была бы потрясающая книга. После войны она несомненно будет. А пока буду тебе писать лишь об отдельных моментах. Вчера, например, я снял исключительной силы обвинительный акт против немецких фашистов: я показал зверства и варварство этих диких шакалов. Я показал, как беззащитные женщины, дети и старики, оставшись без крова, проклинают Гитлера. Надо было видеть их глаза, полные слез и ненависти, чтобы понять всю глубину страданий их и силу проклятия, которые они посылали ненавистным немцам. Я снял пожары, бедствия мирного населения от бомбежки, я, наконец, снял тот вихрь металла, которым отплатили наши зенитчики этим налетчикам, этим мерзавцам.
Я сам нахожусь в центре этих пожаров, этих бомбежек и свистящих осколков, незаметно для себя, во время киносъемки помогал тушить горящие дома и оказывал помощь пострадавшим. Ты должна увидеть этот материал - его сегодня же мы отправляем самолетом в Москву и очень скоро выйдет на экраны в союзкино - журнале. Пусть твое сердце еще больше наполнится гневом и ненавистью к этим отбросам человечества. Милочка, я тебе верю, верю твоему внутреннему убеждению в мою живучесть - вчера я был в таком водовороте, что думал, уже не выберусь живым - однако как говорят, «жив курилка, жив!» и буду жить назло врагу и на наше счастье. В знак этого посылаю тебе мою улыбку. Себя - твоего любящего Валика».
Орлянкин прожил большую жизнь – 93 года - и успел сделать много фильмов о войне, которые и сегодня помнят. А в музее-панораме трепетно хранят его письмо из горящего Сталинграда, которое он адресовал любимой женщине, а потом передал в музей.
Боевой орден на могучей груди
Двойной лист из ученической тетради: это письмо командира 91-й отдельной танковой бригады Якубовского от 21 августа 1942-го. Написано перовой ручкой фиолетовыми чернилами. Письмо было свернуто вдвое, остались следы сгиба. Слева с краю на расстоянии 8 и 10 см сверху вниз горизонтальные сквозные на 2 листа порывы размером 1 см.
«Здравствуй, родная Зиночка, Феликс, Неллочка, Антонина и Миша. Сейчас получил от вас письмо, написанное 31 июля 42 года, за которое благодарю. Родная, сообщаю, боевой орден я получил 14 августа 1942 года и ношу его на своей могучей груди. 22 августа 1942 года будет готова карточка, и я тебе ее вышлю, примерно через 2 или 3 недели ты получишь две карточки, где я сфотографирован среди награжденных совместно с тов. Скиратовым в Кремле. Фото вышлют непосредственно из Москвы, т.к. я дал адрес г. Намаган. До востребования, Котловской З.Ф. Все, шлю всем привет. Пишу Антонине и (две строчки написанного замазаны чернилами). Крепко целую маму, милых детей и сто раз Зиночку. Зиночка, в письме шлю вырезку из газеты о вручении орденов».
Иду защищать Родину
Письмо старшего сержанта помощника командира взвода 93-го гвардейского стрелкового полка 51-ой гвардейской дивизии Михаила Удовиченко начинается традиционными словами: «Дорогой отец, Марфуша, Маруся и Таня. Не знаю, когда будет возможность связаться с Вами, да и будет ли такая возможность.
Сегодня уезжаю на фронт воевать. Иду защищать Родину, освобождать Россию и Подгорное родное. Кто знает, что станется со мной. Поэтому сообщаю, что до 15.10.42. я находился в той же части, в которой был и до мая этого года. Жил неплохо, хотя работы было много. А как будет дальше и где буду - не знаю.
Это письмо Вам перешлет хозяйка, где я стоял в последнее время на квартире. Маруся или Марфуша пусть свяжутся с ней, она может больше чего напишет обо мне. Пока. Крепко всех целую. Михаил.
Адрес хозяйки: Сталинградская область, Михайловский район, ст Серебряково, х. Демочкин, Демочкинского сс Гресевой Александре Илларионовне».
Михаила Удовиченко призвали на фронт из Воронежского пединститута. Война застала его на границе, а потом были бои на Харьковском направлении. Летом и осенью 1942 года он воевал под Сталинградом. В конце ноября 1942 года в наступательных боях под Сталинградом был смертельно ранен. Похоронен в Городищенском районе Сталинградской области.
«Добрый день, родные папа и мама! Шлю вам горячий привет и наилучшие пожелания, - так начинает обращение к родным разведчик 115-й отдельной стрелковой бригады 62-й Армии Евгений Лазуренко. - В настоящее время я жив и здоров, чувствую себя хорошо. Наши ребята в большинстве все живы, здоровы за исключением некоторых, но на войне не без этого.
В настоящее время выбиваем немцев (зачеркнуто, но можно прочитать: из Сталинграда). Здесь им достается так, что как, наверное, не доставалось им еще. Немцы к (зачеркнуто слово) рвались от Дона, а наши части его отрезали и теперь лупят его в хвост и гриву, ну очевидно, ему здесь будет скоро крышка. С приветом (подпись Лазуренко). 23 сентября 42 г».
Я не любимец смерти. А надо
- В свое время в музее-панораме «Сталинградская битва» активно разрабатывалась идея создания музея «Фронтового письма», рассказывает Светлана Аргасцева. - В основу документально-театрализованной композиции были положены подлинные письма людей, живших в 1940-х годах, вынесших на своих плечах все тяготы Великой Отечественной войны, и письма солдат и офицеров, участников военных действий в Афганистане и Чечне.
Одно из писем, которое использовали при разработке сценария, было очень пронзительным: солдат Райский писал из Сталинграда родным в Еланский район. «Здравствуй, Елань моя! Я не любимец смерти. А надо. Знаю, что кровь моя маковым цветом зацветет и украсит поля сталинградские…».
Главными действующими лицами этой постановки стали курсанты МВД России, а театральным реквизитом послужили фронтовые письма, фотографии, плакаты, оружие, оружейные ящики, предметы фронтового быта из фондов Государственного музея-панорамы «Сталинградская битва». И что интересно, продолжением письма еланского солдата стали стихи, которые написал преподаватель академии МВД Гончаренко.
Этих желтых листов обтрепались углы,
Не щадит время писем страницы.
Только вновь той поры нам кричат журавли,
Эти чёрные буковки-птицы.
Этот крик, словно песня погибших солдат,
Кто под грозных боёв канонады,
У последней черты все ж сумел написать:
И не важно, что крик журавлей, как всегда,
Воронье-похоронок тревожит.
Ни за что, никогда, никакая беда
Заглушить эту песню не сможет.
Песню тех, кто собою страну заслонил,
Не дойдя до развалин Рейхстага,
Тех, кто кровью на стенах его написал:
«Не любимец я смерти, а НАДО...»
Пусть затерлись уж буковки-птицы письма,
Но они не исчезнут, поверьте.
Если в наших сердцах эта песня жива,
Не томится как в клетке - в конверте.
Наши память, душа, наши мысли, дела
Величайшая в мире награда
Тем, кто жизнь свою в вечную песню вложил:
«Не любимец я смерти, а НАДО...»
- Историю творят люди. И только познавая их, постигая внутренние мотивы их поступков, мы сможем правильно понимать то, что происходит сегодня с нами и нашей страной, - говорит Светлана Аргасцева. – Поэтому те, кто приходит в музей, уже с большим уважением относятся к письменному источнику, потому что в нем - часть человеческой жизни.
Ничто так не передает атмосферу войны, как живые и непосредственные свидетельства о ней тех, кто был на передовой.
Сегодня мы представляем вам выдержки из писем и дневников немецких солдат и офицеров, окруженных под Сталинградом. Полевая почта врага оказалась в руках Красной армии.
Войска Юго-Западного (генерал-лейтенант, с 17.12.1942 г. генерал-полковник Н.Ф. Ватутин) и Сталинградского (генерал-полковник А.И. Еременко) фронтов в районе Калача и Советского замкнули кольцо. В окружение попали 22 дивизии и более 160 отдельных частей немецкой 6-й армии (генерал-фельдмаршал Ф. Паулюс) и частично 4-й танковой армии общей численностью 330 тысяч человек.
Единственным средством самого минимального снабжения оставались военно-транспортные самолеты, которые в большинстве своем сбивались советскими истребителями и зенитчиками. В некоторых из этих самолетов находилась почта противника.
«…Подаю весточку о себе, положение у нас очень серьезно. Русские окружили армейский корпус, и мы сидим в мешке. В субботу нас атаковали, было много убитых и раненых. Кровь текла ручьями. Отступление было ужасным. Тяжело ранен наш командир, у нас теперь нет ни одного офицера. Мне пока везет, но сейчас мне все безразлично …»
Из письма унтер-офицера Георга Кригера, 631-й тяжелый артиллерийский дивизион 86-го артиллерийского полка 112-й пехотной дивизии, п/п 00704, невесте. 30.XI.1942 г.
«…Мы находимся в довольно сложном положении. Русский, оказывается, тоже умеет вести войну, это доказал великий шахматный ход, который он совершил в последние дни, причем сделал он это силами не полка и не дивизии, но значительно более крупными…»
Из письма ефрейтора Бернгарда Гебгардта, п/п 02488, жене. 30.XII.1942 г.
«…Каждый день мы задаем себе вопрос: где же наши спасители, когда наступит час избавления, когда же? Не погубит ли нас до того времени русский…»
Из письма гаупт-вахмистра Пауля Мюллера, п/п 22468, жене. 31.XII.1942 г.
«…Мы переживаем здесь большой кризис, и неизвестно, чем он закончится. Положение в общем и целом настолько критическое, что, по моему скромному разумению, дело похоже на то, что было год тому назад под Москвой».
Из письма генерал-лейтенанта фон Гамбленц жене. 21.XI.1942 г.
2 ноября. Ночью колоссальная деятельность авиации. Из головы не выходит мысль, что твой конец близок. Наши атаки безуспешны. Ротный старшина Лар убит.
Из дневника унтер-офицера Иозефа Шаффштейн, п/п 27547.
«15 января. Сколько времени будем мы еще влачить это жалкое существование и будет ли вообще когда-нибудь лучше? Нас все время подкарауливает враг. Один другому желает смерти. Так как мы в окружении и нам не хватает боеприпасов, то мы вынуждены сидеть смирно. Выхода из котла нет и не будет».
Из дневника офицера Ф.П. 8-го легкого ружейно-пулеметного парка 212-го полка.
«10 января. Ровно в 6 час. на западе начинается жуткий ураганный огонь. Такого грохота я еще никогда не слыхал. Целый день над нами летает бесчисленное количество самолетов, сбрасывающих бомбы под гул орудий. 13 января. …У меня сегодня какие-то странные предчувствия. Выйдем мы отсюда или нет?»
Из дневника унтер-офицера Германа Треппман, 2-й батальон 670-го пехотного полка 371-й пехотной дивизии.
В этих письмах нет эйфории, как в начале войны, и есть признание в наших рядовых и командирах более чем достойных воинов, которые одержали в битве на Волге победу.
В дневнике уже цитированного унтер-офицера Иозефа Шиффштейна имеются и следующие записи:
«8 декабря. С едой становится все плачевней. Одна буханка хлеба на семь человек. Теперь придется перейти на лошадей.
12 декабря. Сегодня я нашел кусок старого заплесневевшего хлеба. Это было настоящее лакомство. Мы едим только один раз, когда нам раздают пищу, а затем 24 часа голодаем…»
«…У нас здесь дела неважные, еды очень мало: буханка хлеба на три человека на два дня и очень скудный обед. С какой охотой я поел бы сейчас болтушки, которой дома кормят свиней. Хоть бы разок наесться досыта, мы здесь все страшно возмущаемся… У нас опять очень много обморожений».
Из письма ефрейтора Рихарда Круга, п/п 21632, брату. 29.XII.1942 г.
«…Сегодня для меня было бы величайшей радостью получить кусок черствого хлеба. Но даже этого у нас нет.»
Из письма обер-ефрейтора Вильгельма Бейссвенегер, п/п 28906, родителям. 31.XII.1942 г.
«…Три врага делают нашу жизнь очень тяжелой: русские, голод, холод. Русские снайперы держат нас под постоянной угрозой…»
Из дневника ефрейтора М. Зура. 8.XII.1942 г.
«…Вчера мы получили водку. В это время мы как раз резали собаку, и водка явилась очень кстати. Хетти, я в общей сложности зарезал уже четырех собак, а товарищи никак не могут наесться досыта. Однажды я подстрелил сороку и сварил ее…»
Из письма солдата Отто Зехтига, 1-я рота 1-го батальона 227-го пехотного полка 100-й легко-пехотной дивизии, п/п 10521 В, Хетти Каминской. 29.XII.1942 г.
«…У Иозефа Гросса была собака, ее песенка тоже уже спета, — я не шучу…»
Из письма унтер-офицера Хуго Куне, п/п 28906 Д, I.I.1943 г.
Из записной книжки Вернера Клей, п/п 18212.
«…Эльза, я не хочу наводить на тебя тоску и не стану много рассказывать, но одно я тебе могу сказать: скоро я погибну от голода…»
Из письма солдата Рефферта жене. 29.XII.1942 г.
«…Над многими, которые в прошлом году и не думали о смерти, стоит сегодня деревянный крест. За этот год множество народу у нас рассталось с жизнью. В 1943 г. будет еще хуже. Если положение не изменится и окружение не будет прорвано, то мы все погибнем от голода. Никакого просвета…»
Из письма обер-ефрейтора Георга Шнелля, п/п 16346 С, родителям. I.I.1943 г.
Многие солдаты и офицеры вермахта, осознавая безнадежность положения, сдавались в плен еще до решения Паулюса о капитуляции. Те, которые ждали решения командующего 6-й армии, понесли большие потери. Лишь за две недели окруженный противник потерял свыше 100 тысяч человек.
Паулюс сдался советским войскам 2 февраля 1943 года. Вместе с ним в плен попало около 113 тысяч солдат и офицеров 6-й армии — немцев и румын, в том числе
22 генерала. Солдаты и офицеры вермахта, мечтавшие побывать в Москве, прошли по ее улицам, но не как победители, а как военнопленные.
17 июля 1944 года через город были проконвоированы 57 600 военнопленных, захваченных войсками Красной армии 1-го, 2-го и 3-го Белорусских фронтов. А менее чем через год советские воины водрузили знамя над рейхстагом.
Фотоподборка:
