Прослушать рассказ кавказский пленник саша черных точек. Саша Черный — Кавказский пленник: Сказка
Предлагаем краткое содержание рассказа «Кавказский пленник». Саша Черный, его автор, делает своими героями детей, впервые прочитавших произведение Л. Толстого с одноименным названием. Их переживания и воплощение истории Жилина в игре составляют основу сюжета.
Место действия
Рассказ начинается обширной экспозицией. Его герои живут на берегу небольшой речушки Крестовки, впадающей в Неву. В этот весенний день было многолюдно - многие вышли на пристань, чтобы насладиться свежестью природы и ощутить возрождение жизни. Это и посетители английского гребного клуба, и прачка, и озорные мальчишки, и старик в плоскодонке, и очень старая бабушка на балконе… Мирное течение жизни еще больше подчеркивает остроту ощущений девочек, о которых дальше расскажет Саша Черный. Кавказский пленник - краткое содержание произведения это покажет - вызвал в их душе сочувствие и сострадание.
Обитатели флигеля
Рыжий котенок на Множество книг и портретов писателей. Фикус со свежевымытыми листьями. Открытая дверь в столовую, где виднелись буфет с посудой, матрешка на кафельной печке, овальный стол с детским рисунком. Так описывает кабинет, расположенный в длинном флигеле, Саша Черный.
«Кавказский пленник», краткое содержание которого вы читаете, продолжается описанием сестер, Вали и Катюши. На фоне всеобщей радости они выглядели огорченными и сердитыми: у старшей даже слеза блестела на щеке. Причина подобного настроения была в том, что они закончили чтение рассказа «Кавказский пленник» Л. Толстого.
Сила воображения
История Жилина воспринималась сестрами как сущая правда, и потому вызвала сильное волнение. К тому же дома не было ни мамы, ни няни, которые пояснили бы: неужели можно так мучить людей? Успокаивало одно: герой сбежал, а значит, для него все сложилось удачно. Да и день был так хорош, что долго грустить не хотелось. Они еще раз вспомнили краткое содержание рассказа. Кавказский пленник (Саша Черный дальше строит на этом сюжет), освободившись, мог взять в плен самих татар. А дальше пребольно высечь их или проявить милость и отпустить на все четыре стороны. Дину же, по мнению девочек, следовало наградить медалью и обучить грамоте. Валя придумала, как дальше она покрестится и выйдет замуж за Жилина. Счастливые, что теперь все складывается так весело, сестры отправились на улицу.
Веселая игра
В саду Валя и Катюша остановились у ямы. Они поняли друг друга без слов, оставалось распределить роли. Каждой хотелось быть Диной, потому они решили сначала побыть татарами и взять в плен Мишку, карапуза дворника. Тогда они смогут его бросить в яму, а потом начнут спасать. Костылиным предстояло стать Тузику, бегавшему рядом с девочками и вертевшему хвостом. Такими были фантазии Вали и Катюши, вспоминая краткое содержание. «Кавказский пленник» (автор Саша Черный отметил, что Мишка сразу согласился вступить в игру) помчался на пруте вперед, не желая быть раненым. Девочкам-татарам пришлось силой взять его в плен и оттащить к яме. Для того чтобы было мягче, Валя принесла коврик, и вот уже плененные «Жилин» и «Костылин» уютно расположись в яме. Осталось написать послание родственникам. Так как Мишка был еще неграмотным, это сделали девочки. Табличку с требованием выкупа они доставили дворнику. Вот только пленные вели себя неправильно: они веселились и совсем не пытались бежать. Так продолжает рассказ Саша Черный.
«Кавказский пленник»: краткое содержание исхода игры
Теперь Валя и Катюша превратились в татарских девочек. Они принесли из флигеля игрушки и бросили их в яму: Мишка должен был обменять их на лепешки. Затем выпросили на кухне три пирожка, но два из них на ходу поймал Тузик, поэтому третий передали «Жилину» на палке. После этого спасительницы опустили в яму длинный шест, но пленники не пожелали бежать. Не помогали ни крики, ни приказания, и в итоге сестры тоже соскочили в яму и стали ждать ночи. Они вспомнили краткое содержание сказки: кавказский пленник - Саша Черный здесь цитирует Толстого - должен был бежать при звездах. Да и колодки из дощечек еще не набили.
Развязка
Когда вернулись мама с няней, они долго искали детей. Да еще дворник принес непонятную табличку с записью о выкупе. Взрослые переполошились и выбежали в сад, где до них донеслись голоса девочек из ямы. И сестры, и Мишка, и Тузик были очень довольны, рассказывая, что они - кавказские пленники.
Валя и Катюша шли домой, прижимаясь к маме. Они не понимали, как такой рассказ мог утром показаться им грустным. Теперь они воспринимали его как «превеселую… штуку». Так заканчивает повествование Саша Черный. «Кавказский пленник», краткое содержание которого рассмотрено подробно, стал для детей началом веселой и запоминающейся игры.
Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)
«Кавказский пленник»
Так весело было в саду! Цвела черемуха, высоко в воздухе вздымая пенистые гроздья цветов. Сережки на березах уже отцвели, но сквозным кружевным шатром зыбилась на ветру молодая, еще изумрудная листва. На старой лиственнице у пристани по всем липам свежо зеленели пучками мягкие иголочки, и между ними алые точки – цвет. На клумбе темными сморчками повылезли из теплой земли еще не развернувшиеся листья пионов. Воробьи стайками перелетали с клена на березу, с березы на крышу сарая: кричали, кувыркались, дрались, – просто так, от избытка жизни, как дерутся школьники, разбегаясь по домам после уроков. Над скворечницей, как приклеенный, сидел на кленовой ветке скворец, смотрел на солнце, на веселую рябь речонки… В такой чудесный день никакие хозяйственные заботы в птичью голову не шли. А вдоль решетчатого забора, отделявшего сад от соседней усадьбы, бешено носились псы: по ту сторону, распластавшись почти до земли, шоколадно-черная такса, по эту – дворняжка Тузик, лохматая серая муфта с хвостом в виде вопросительного знака… Добегали до края ограды, поворачивались и стремительно мчались назад. До тех пор, пока, высунув языки, в изнеможении не падали наземь. Бока ходили ходуном, глаза весело перемигивались. Мчаться вперед… Большего собачьего удовольствия ведь и на свете нет!
Внизу, за еще сквозными кустами сирени, покачивалась на Крестовке пристань. Мало кто из петербуржцев знал, что в самой столице выбегает к Елагину мосту такая захолустная речонка, омывая северный край Крестовского острова. А речка была славная… Переливалась солнечной чешуей вода. Микроскопические рыбки оплывали хороводом пестрые сваи перед домами. Посредине во всю длину тянулась узкая, обсаженная черемухой коса. Против середины косы вздымался большой сарай и желтел покатый к воде спуск: английский гребной клуб. Из сарая шестеро тоненьких юношей в белых фуфайках и кепках вынесли длинную-длинную легкую гичку, будто пила-рыба на двенадцати ногах купаться пошла. Спустили лодку на воду, уселись и понеслись к Елагину острову, плавно, в такт гребли, откатываясь на подвижных сиденьях назад для нового взмаха… Сын прачки, помогавший матери на берегу укладывать белье в корзину, посмотрел вслед и сам себя от удовольствия ногой лягнул.
У пристани, внизу, отчаянно скрипела на цепочке и шлепалась о воду лодка. Да и как ей было не скрипеть и не шлепать, когда тройка озорных мальчишек перелезла по отмели через забор, забралась в лодку и изо всех сил стала ее раскачивать. Вправо – влево, вправо – влево… Вот-вот краем зачерпнет воды до самого борта!
Плывший на плоскодонном челне старичок в малиновом гарусном шарфе лениво шарил глазами по прибрежным кустам. То там, то сям покачивались прибитые к берегу поленья, чурбашки либо обломки досок. Старичок подтягивал багром добычу, укладывал поперек челна и медленно шлепал по воде дальше. Засмотрелся на далекие старые ветлы вдоль окраинной дороги Елагина острова, послушал, как на мостике справа гудят копыта, скрестил руки и весла и позабыл про свои дрова.
А в Крестовку с Невы вплыла новая компания: писаря с гармошками, девушки с цветными, похожими на детские воздушные шары зонтиками… Легкая песенка под перебор веселых ладов прокатилась по речушке, легкие волны светлыми горбиками поплыли к берегам. Скворец в саду на кленовой ветке внимательно склонил голову: знакомая песня! В прошлом году он ее здесь слышал, – не та ли самая компания в лодках проплывает?…
Всем было весело в этот весенний день: воробьям на крыше сарая, таксе и дворняжке, отдыхавшим у ворот после гонки вдоль забора, неизвестным мальчишкам в привязанной лодке, молодым англичанам, выплывавшим на гичке к Стрелке, писарям и девушкам на Крестовке. Даже чья-то старая-старая бабушка, отдыхавшая по ту сторону сада в плетеном кресле на балконе, подставляла легкому ветру ладонь, шевелила пальцами и улыбалась: так мирно блестела сквозь зеленеющие вершины река, так плавно звучали по реке голоса, так бодро, отставив генеральский хвост по ветру, шагал по двору рыжий петух мимо самого носа распластавшейся на теплом бревне кошки…
В длинном, примыкающем к саду флигеле тоже было радостно и уютно. В кабинете на письменном столе сидел рыжий котенок и, удивленно прислушиваясь, потрагивал лапкой басовую струну мандолины. В шкафу кротко блестели золотыми буквами корешки книг. Они отдыхали… А на стене, над старым, похожим на мягкую гитару диваном, висели портреты тех, кто книги эти когда-то написал: курчавый, благосклонный Пушкин, седые, бородатые Тургенев и Толстой, гусар Лермонтов с вздернутым носиком… В ясный цвет синекубовых обой были выкрашены и двери и рамы. Ветер сквозь форточку вздувал тюлевую занавеску, будто парус надувал. Ему ведь все равно, лишь бы забавляться. Чужеземный фикус подымал свежевымытые листья к окну, заглядывал в сад: «Какая у них тут в Петербурге весна?»
За отдернутой портьерой виднелась милой терракотовой окраски столовая. На карнизе кафельной печки сидела пучеглазая румяная матрешка: одна нога босая, точно обсосанная, другая – в роскошном бархатном валенке. Сбоку дремал дубовый буфет с верхним этажом на львиных лапах. За гранеными стеклами блестел прабабушкин чайный сервиз, темно-голубой в золотых виноградинах. Вверху бились вдоль окна молодые весенние мухи, волновались, искали выхода в сад. На овальном столе лежала детская книга, раскрытая на картинке. Раскрашивали ее, должно быть, детские руки: кулаки у человеков были синие, лица – зеленые, а курточки и волосы телесного цвета, – иногда ведь так приятно раскрасить совсем не так, как в жизни полагается. С кухни доносился веселый, дробный стук сечки: кухарка рубила мясо для котлет и в такт стуку и тиканью стенных часов мурлыкала какую-то котлетную польку.
Перед закрытой стеклянной дверью, ведущей из столовой в сад, стояли, прижав к стеклу носы, две девочки, две сестры. Если бы кто из сада на них взглянул, сразу бы увидел, что только им во всем саду и доме в этот солнечный весенний день было грустно. У старшей, Вали, даже слезинка блестела на щеке, вот-вот капнет на передничек. А младшая, Катюша, надутая-пренадутая, сердито смотрела на скворца, сдвинув пухлые брови, – точно скворец ее куклу клюнул или через форточку пышку с маком унес.
Дело, конечно, не в пышке. Только что прочли они в первый раз в жизни страницу за страницей по очереди «Кавказского пленника» Толстого и разволновались ужасно. Раз написано, – значит, настоящая правда. Это ведь не детская сказка про Бабу Ягу, которую, может быть, взрослые нарочно выдумали, чтобы детей пугать…
Старших никого не было: мама уехала на Крестовской конке на Петербургскую сторону за покупками, отец в банке – на службе. Кухарка про «Кавказского пленника», разумеется, не знает, няня в гости укатила, кума у нее именинница… Можно было бы няне все своими словами пересказать, у нее ведь сын фельдфебелем на Кавказе служит, письма ей пишет. Может быть, она от него узнает: правда ли? мучают ли так людей? Или когда-то мучили, а теперь запрещено?…
– Что ж, все-таки удрал он в конце концов благополучно, – сказала со вздохом Катюша.
Ей уже надоело кукситься: день был такой светлый. И раз окончание хорошее, значит, не стоит особенно и горевать.
– Может быть, Жилин потом со своими солдатами устроил засаду и поймал в плен тех самых татар, которые его мучили… Правда?
– И больно-пребольно велел их высечь! – обрадовалась Валя. – Крапивой! Вот вам, вот вам! Чтоб не мучили, чтоб в яму не сажали, чтоб колодок не надевали… Не кричать! Не сметь кричать… А то еще получите.
Впрочем, Валя сейчас же и передумала:
– Нет, знаешь, сечь их не надо. Жилин бы только презрительно посмотрел на них и сказал: «Русские офицеры великодушны… Марш! На все четыре стороны. И зарубите себе на вашем кавказском носу… Если вы еще раз посмеете сажать русских в яму, я вас всех отсюда из пушки, как… капусту, порублю! Слышите вы!.. Татарской же девочке Дине, которая меня лепешками кормила, передайте георгиевскую медаль и вот эту русскую азбуку, чтоб она русской грамоте научилась и сама могла бы „Кавказского пленника“ прочесть. А теперь вон с моих глаз!»
– Вон! – закричала Катюша и топнула каблучком в пол.
– Постой, не кричи, – сказала Валя. – И вот, когда она научилась читать по-русски, она тихонько удрала к Жилину… И потом крестилась… И потом вышла за него замуж…
Катюша даже взвизгнула от удовольствия, так ей понравился такой конец. Теперь, когда они расправились с татарами и так хорошо устроили судьбу Дины и Жилина, им стало немного легче… Они надели калошки, вязаные кофточки, еле-еле открыли вдвоем набухшую дверь и вышли на крыльцо.
Неизменный адъютант Тузик, виляя косматым хвостом, подбежал к девочкам. Сестры спрыгнули с крыльца и пошли по влажным дорожкам вокруг сада. Нечего, в самом деле, разбойникам потакать!
В углу сада, у старой, заброшенной оранжереи, девочки остановились над ямой. На дне горбом лежали прошлогодние, слежавшиеся листья… Они переглянулись и поняли друг друга без слов.
– А где ж мы пленных возьмем? – спросила младшая, с наслаждением втискивая в глину каблуком пустой вазон.
– Мишку посадим…
– Ну конечно! А кто будет Диной?
– Нет, я!..
– Нет, я!..
Сестры подумали и решили, что спорить не стоит. Конечно, лучше быть Диной, чем свирепым татарином. Но сначала они обе будут татарами и поймают Мишку в плен. А потом Валя станет Диной, а Катюша ее подругой, и обе помогут пленникам бежать. Кто ж будет вторым пленником, Костылиным?
Тузик угодливо завертел у девочкиных ног хвостом. Чего же и искать больше?
– Мишечка!..
– Мышонок!
– Чего надо? – звонко отозвался с улицы дворницкий мальчик Миша.
– Играть иди!
Через минуту Миша, дожевывая баранку, стоял перед сестрами. Он был совсем еще маленький, мальчик с пальчик, в надвинутом до самого носа картузе, и привык во всем подчиняться девочкам из флигеля.
– Во что играть будем?
– В «Кавказского пленника», – объяснила Валя. – Да глотай ты скорей свою баранку! Ты будто Жилин, русский офицер. Ты будто из крепости к своей маме верхом едешь. Она тебе невесту приискала, хорошую и умницу, и имение у нее есть. А мы тебя в плен возьмем и в яму посадим. Понял?
– Сажайте, что ж.
– И Тузик с тобой. Вроде товарища. А лошадь под тобой мы застрелим.
– Стреляй, ладно.
Мишка сел верхом на прут и поскакал по дорожке, взбивая копытами грязь…
– Паф! Паф-паф! – закричали девочки с двух сторон. – Что ж ты не падаешь?! Вались с лошади, сию минуту вались…
– Не попали! – Мишка дерзко фыркнул, брыкнул ногой и помчался вдоль забора.
– Паф! Паф!
– Не попали…
Что с таким непонятливым мальчиком сделаешь? Сестры наперерез бросились к Мишке, стащили его с лошади и, подгоняя шлепками, потащили к яме. Еще упирается! Что это на него сегодня нашло…
– Постой, постой! – Валя полетела к флигелю и стрелой примчалась назад с постельным ковриком, чтоб Мишке мягче было на дне сидеть.
Мишка спрыгнул, уселся. Тузик за ним, – он сразу понял, в чем игра заключается.
– Чего теперь делать? – спросил Мишка из ямы, утирая ватным рукавом нос.
Катюша задумалась.
– Выкуп? Но Жилин бедный. И все равно обманет… Что с него взять? А Тузик? Ведь он – Костылин, он богатый…
Девочки уселись в оранжерее на щербатой ступеньке и на дощечке нацарапали огрызком карандаша за Тузика все, что следовало: «Я попался им в лапы. Пришлите пять тысяч монет. Любящий вас пленник ». Дощечку мигом доставили дворнику Семену, который колол во дворе дрова, и, не ожидая ответа, побежали к яме.
Пленники вели себя очень странно. Хоть бы попытались удрать, что ли… Катались весело по коврику, задрав кверху ноги и лапы, и обдавали друг друга охапками ржавых листьев.
– Стоп! – закричала Валя. – Вот я вас сейчас рыжему татарину продам…
– Продавай, ладно, – равнодушно отозвался Мишка. – Как дальше играть-то?
– Ты куколок будто лепи и наверх нам бросай… Мы теперь татарские девочки… А мы тебе за это лепешки бросать будем.
– Из чего лепить-то?
В самом деле. Не из листьев же. Валя опять слетала домой и принесла в корзинке плюшевого слона, резинового верблюда, матрешку, безногого паяца и платяную щетку – все, что на скорую руку в детской собрала. Да у кухарки выпросила три пирожка с капустой (еще вкуснее лепешек!).
Покидали Мишке игрушки, а он их вихрем все сразу назад выбросил.
– Не так скоро! Чучело какое…
– Ладно. Давай лепешки!
С «лепешками» тоже вышло не совсем хорошо. Первый пирожок поймал на лету Тузик и с быстротой фокусника его проглотил. Угрем из-под Мишкиной подмышки вырвался – проглотил и второй… И только третий удалось передать на палочке кавказскому пленнику.
Потом девочки, пыхтя и толкая друг дружку, спустили в яму длинный шест, чтобы пленники наконец удрали.
Но ни Мишка, ни Тузик даже с места не тронулись. Разве плохо в теплой яме? Над головой облака сквозь березки продираются, в кармане у Мишки еще кусок булки нашелся. Тузик стал блох искать, а потом к мальчику примостился – на коврике мягко – и ежом свернулся. Куда там еще бежать!
Кричали девочки, сердились, приказывали. Кончилось тем, что сами в яму соскочили, уселись с пленниками рядом и тоже стали на облака смотреть. Ведь могло быть и четыре пленника. А бежать днем все равно не полагается. У Толстого так ведь и написано: «Звезды видны, а месяц еще не всходил»… Время еще есть. И колодки надо на всех набить, – в оранжерее целую охапку дощечек нашли.
Тузик в полусне покорно протянул девочкам лапу: «Набивайте хоть на все четыре… Все равно сами и снимете».
Часа через два вернулась с Петербургской стороны мама девочек. Обошла все комнаты – нет дочек. Посмотрела в сад: нет! Кликнула было няню, да вспомнила, что няня сегодня к куме в Галерную Гавань отправилась. Кухарка ничего не знает. Дворник показал дощечку: «пять тысяч монет»… Что такое? Да и его Мишка бог весть куда провалился.
Всполошилась она, вышла на крыльцо…
– Дети! Ау… Валя! Ка-тю-ша!
И вдруг с конца сада, точно из-под земли, детские голоса:
– Мы здесь!
– Где здесь?!
– Что вы здесь делаете?
– Мы кавказские пленники.
– Какие там пленники! Ведь сыро же здесь… Сейчас же марш домой!..
Вскарабкались девочки по шесту, Мишка за ними, а Тузик и без шеста обошелся.
Идут домой, к матери с двух сторон, как котята, жмутся. Даже непонятно им самим, как это утром их «Кавказский пленник» так расстроил? Ведь превеселая же, право, штука.
«Физика» Краевича
Начальница Н-ской мариинской гимназии сидела у себя в кабинете и поправляла немецкие тетрадки. Если считать кабинет рамкой, а начальницу гимназии картинкой, то картинка и рамка чрезвычайно подходили друг к другу. Блеклые обои, блеклая обивка мягких уютных пуфов и диванчика – такое же блеклое, полное лицо начальницы, такая же мягкая уютная фигура, заполнявшая кресло. Кружевные, цвета слоновой кости салфеточки на стареньких столиках с витыми ножками и такая же наколочка на старенькой голове. А пушистые, взбитые седые волосы так похожи были на лежавший между двойной рамой окна пухлый валик ваты. Правда, вата была пересыпана зеленым и алым гарусом, а серебристый ободок волос ничем не был пересыпан…
Над письменным столом на стене в овальных либо округленных по углам, черного дерева рамочках висела домашняя летопись-иконостас, бесконечная родня. Мужчины, даже отставные военные с поперечными погончиками и в белых штанах, – все почему-то походили кто на Герцена в молодости, кто на Майкова, кто на Гаршина. Хотя никто из них кроме приказов по полку, докладных записок и трафаретных старомодных любовных писем ничего не сочинял. Женщины в длинных юбках пагодами, с лебедиными шеями в детских воротничках, с уложенными на голове короной косами, с мягкими, обращенными в неземное глазами смутно напоминали иллюстрации к ненаписанным тургеневским рассказам. Но, впрочем, все они, и женщины и мужчины, даже плотный и безбородый морской врач с треуголкой под мышкой, даже трехлетний голый философ, сосавший в рамке на подушечке собственный кулачок, – каждый определенно какой-нибудь чертой были похожи на поправлявшую немецкие тетрадки начальницу гимназии. Мягким спокойствием, добротой, округленностью лица и какой-то общей уютностью, что ли, всей фигуры, которая никуда не торопится, с места зря не сорвется и очень скупа на всякую жестикуляцию.
В окне сквозь полуспущенную штору еще ясно синел отходящий зимний день, но над столом уже разливала янтарный свет граненая керосиновая лампа на малахитовой в желобках колонке под светло-синим стеклянным полушарием. Высокая, до потолка, кафельная печь, мерцая белой эмалью изразцов, ровно излучала тепло. По карнизу, опоясавшему ее, выстроились детским интернатом вазончики с крошечными кактусами и агавами. Мохнатые зеленые бородавки – они любили тепло, а здесь, на груди кафельной печки, температура была почти итальянская… На подоконнике, прижавшись в угол, тянулось кверху излюбленное всеми начальницами «восковое дерево» – темные, словно клеенчатые листья в гроздьях мелких беловато-восковых звездочек-цветов.
Недобрая работа – вылавливание ошибок – мало радовала добрую начальницу. Безо всякого злорадства, с огорчением и вздохом она слабой-слабой красной чертой, словно извиняя и оправдывая, подчеркивала искалеченные немецкие слова. Полуошибки снисходительно пропускала… Отметки ставила щедро, и, когда перед ее глазами всплывал порой на странице тетрадки обиженный профиль нерадивой гимназистки, она прибавляла к баллу плюс. Но потом вспоминала о долге воспитательницы и острым тоненьким почерком приписывала сбоку: «Могло быть и лучше».
За спиной вдруг дрогнула половица. Она повернула голову: старший внук Васенька, стараясь не шуметь, проходил за спиной в гостиную.
– Добрый вечер, бабушка!
– Ты что же, Васенька, все дома да дома?
Скрылся за портьерой. Такой же тихий и неторопливый, как бабушка, бабушкины мягкие серые глаза, крепкий и сильный, в плотно сидящей гимназической курточке с острым верхним углом. Острые манжеты, высокий воротничок, велосипедный брелок-колесико с Меркурьевыми крылышками, брюки на штрипках… Прифрантиться любит, это у него наследственное. И тихоня тоже, должно быть, по семейной традиции: семиклассник, молод, здоров, чем пойти к приятелям, сидит дома, как монашек в келье… Бабушка вытерла замшевой розеткой перо, окунувшееся по ошибке в черные чернила, и придвинула к себе красный пузырек поближе.
Васенька присел в гостиной на диванчик у дверей, выходящих в рекреационный зал. Пять минут придется для вида высидеть. Сбоку на стене пейзаж из резной пробки. Знакомо-презнакомо: замок, речка вроде гофрированных волос, лодочка с рыцарем и кудрявая пенка прибрежных кустов. На столике под полуприкрученной лампой все тот же забавный кружок «плато» из лакированной ореховой скорлупы, коричневой фасоли и фисташек. Он откинул тяжелый красно-золотой переплет «Живописной России». Мордва-черемисы, очень приятно! Прочитал добросовестно с полстраницы, будто рыбьего жира наглотался, бесшумно привстал, бесшумно описал по ковру восьмерку и артистически бесшумно нажал на ручку двери…
В зале не было ни души. Сторожа уже закончили уборку; только сизая дымка пыли сквозной пеленой висела в зале. И хотя форточки были открыты в морозную синюю улицу, и хотя брызгали со всех сторон сосновой эссенцией, в воздухе все еще стоял душный запах шерстяных юбок, бутербродов, помады и учебников.
Гимназист быстро-быстро, подражая движениям конькобежца, заскользил по паркету. Размял ноги. И в ритм плавным раскачиваниям запел под сурдинку баркаролу, завезенную в их губернский город заезжим баритоном. Весь город, даже аптекарский мужик с Соборной площади, высвистывал-распевал ее второй месяц.
Что же, дева молодая,
Молви, куда нам плыть?!
Ветер, парус взвивая,
Челн мой давно кружит…
В последнем слове гласная «и» так плавно переливалась на двух нотах, точно и впрямь под ногами челнок качался и ветер дул в грудь, копной взметая над головой волосы…
И Васенька вспомнил, что внизу сторожа еще убирают учительскую и раздевальную, что через комнату рядом бабушка и… что главное еще не сделано. И стал петь про себя: беззвучная мелодия еще порою горячей гонит румянец к щекам, обдавая семиклассное сердце крутым кипятком. Ни на верхней площадке лестницы, ни в первом коридоре тоже никого не было. Он пересек большой померкший зал с темневшими на полу во весь рост царскими портретами на подставках и скользнул во второй сумрачный, пустынный коридор. По бокам были распахнуты двери в старшие классы. Где-то тикали стенные часы. А может быть, и сердце? Он оглянулся и нырнул в знакомый класс.
Дубовые парты, как в костеле, четко чернели тремя правильными рядами. Высокая кафедра на платформе, словно строгая классная дама, молча оглядывала класс. У доски висела влажная, издерганная взволнованными пальцами губка. На стене – неясное пятно: не то «Полтавский бой», не то таблица самоцветных камней Урала…
Васенька склонился над предпоследней партой у окна и пощупал пальцами: есть! На исподе парты кнопкой была приколота записка. Не глядя, сунул ее в карман. Остановился у седьмой парты, потом поискал в среднем ряду. Всюду откалывал добычу и, торопясь, скользил бесшумно дальше. Кое-где вынимал из-за пазухи другие письма, подносил к глазам, щупал (не дай Бог ошибешься!) и прикалывал их к известным ему партам. Причем в парту клал каштан – условный знак: «вам есть письмо, потрудитесь пошарить снизу»…
Потом он нырнул через коридор в противоположную дверь, в «параллельный» класс. И там так же аккуратно и добросовестно получил и сдал почту, безошибочно ориентируясь, как ковбой в прериях, в одинаковых партах среди быстро сгущающихся сумерек.
Надо сразу оговориться – поведение Васеньки было совершенно бескорыстно. Письма были не к нему и не от него: среди многочисленных его предков-оптовиков донжуанов не водилось, в этом смысле наследственность его была безупречна. Просто по исключительно удобной топографии бабушкиной квартиры и по дружбе он помогал знакомым гимназисткам и гимназистам в той вечно юной игре, которая, как неизбежная корь, повышает в свое время температуру у каждого (у каждой) из нас.
Прижимая вздувшуюся у борта куртки пачку писем и напевая все ту же баркаролу (теперь петь можно было громче), семиклассник у верхней площадки лестницы круто остановился и прикусил язык. Нина! Нина Снесарева, синеглазый серафим в коричневой юбке, единственная из гимназисток, к парте которой так подчас тянуло его приколоть свое собственноручное письмо, но, увы, не хватало ни слов, ни смелости… Она здесь, в такой час… Что случилось?
И в ответ на немой вопрос, чтоб он, чего доброго, не подумал, что она ради него пришла, она тихо сказала:
– Забыла в парте Краевича. Завтра урок.
– Сейчас! Подождите меня здесь…
Через три минуты, тяжело дыша, он стоял перед ней с «Физикой», в позе готового склониться к ногам владыки раба (предпоследняя строфа стихотворения «Анчар»).
«Физика», впрочем, не перешла сразу в руки Снесаревой: гимназист нерешительно удерживал учебник в своих руках, гимназистка нерешительно тянула его к себе, – очевидно, оба не торопились расстаться.
– Нина Васильевна?
– Мне надо с вами объясниться…
– Тогда на именинах у Даниловских я вас не пригласил на вальс… не потому, что я скотина… а потому, что вы сами… меня мучали.
– Не понимаю.
– Нам надо объясниться. Но я не могу прийти к вам, потому что у вас тысяча и одна тетка.
– В монастырский сад повадился каждый вечер ходить наш директор… Здесь ужасно неудобно… Никита из швейцарской каждую минуту может подняться – в зале ведь форточки не закрыты. Бабушка каждую минуту может выйти из гостиной. Нина Васильевна! Ради Бога, Ниночка… Я придумал. Пойдемте на пять минут в физический кабинет. Там уютно… и никого нет.
Не всегда Ева соблазняет Адама. Бывают такие исключительные случаи, когда и Адам соблазняет Еву…
Что ж, раз уж пришла в гимназию за Краевичем, а тут можно заодно распутать, хотя бы и в физическом кабинете, узел старых размолвок и недомолвок, – глупо, вздернув нос, фыркнуть и уйти. Васенькина гордость, очевидно, лопнула. Значит, можно его временно простить, хотя он ничуть не виноват: ведь она же сама на этих именинах обставила себя, как царица Тамара, двумя пехотными юнкерами, драгунами-вольноопределяющимися и киевским студентом. Нарочно! Чтобы доказать ему, что она не очень в капризных семиклассниках нуждается…
Под аккомпанемент этих мыслей она, затаив дыхание, как загипнотизированная, прошуршала за ним неземными шагами по паркету до дверей физического кабинета.
Васенька легче ветра приоткрыл толчком дверь, пропустил вперед Нину и, балансируя на носках, вошел в большую, уставленную шкафами с приборами комнату. Плотно прикрыл за собою дверь. Тишина… Внизу глухо кашлянул Никита, в зале деловитым баском отозвалось эхо.
Они уселись по-приятельски рядом на широком черном столе – и в то же мгновенье, схватив друг друга за руки, как вспугнутые воробьи, соскочили на пол. Из простенка за шкафом шевельнулись и застыли на фоне морозного окна – два силуэта.
Господи помилуй! Классная дама Ниночкиного класса, Анна Ивановна, и… учитель пения Дробыш-Збановский… Хризантема с луком!
Разговор был короткий. Учитель пения крякнул, будто рюмкой перцовки поперхнулся, провел обшлагом вицмундира по толстым усам и, подойдя вокруг стола к Васеньке, обратился к нему с не совсем подходящим по обстоятельствам дела вопросом:
– Как поживаете, вьюноша?…
И, не дожидаясь ответа, последовал к дверям. В дверях, чтобы подчеркнуть свою независимость и показать, что в физический кабинет его занесло по совершенно неотложному делу (камертон свой, должно быть, там забыл), он не спеша вынул портсигар, закурил и вразвалку пошел вдоль зала к лестнице, плотно придавливая шашки паркета.
Но Анна Ивановна своей роли не выдержала. В шкафу, к которому она прикоснулась, нервно задребезжало какое-то стеклянное сооружение. Разливающегося зарева на плотных щеках, углах и шее в полумгле видно не было, но короткое взволнованное дыхание походило на приближающийся самум… Ей бы, конечно, надо было если не закурить, то хоть спросить Ниночку обволакивающим голосом старой подруги:
– Кстати, Ниночка, у кого ваша мама себе ротонду шила?
В крайнем случае можно было промолчать и разойтись, как облака расходятся в вечернем небе – каждое своей дорогой. Но вместо того классная дама, словно индюшка на утенка, зашипела, налетела на гимназистку, хотя та и без того в позе умирающего лебеденка беспомощно прислонилась к столу.
– Вам что здесь нужно, госпожа Снесарева?! В такой час?! В стенах гимназии! Не-слы-ханно!! Что?!
Гимназист, как опытный стрелочник, перед самым носом летящего на всех парах не на тот путь поезда круто перевел стрелку. Быстро наклонился к Ниночке, взял ее за локоть, встряхнул и слегка подтолкнул к дверям…
Трепетные шаги смолкли. Обморок в физическом кабинете со всеми своими бездонными последствиями, слава Богу, прошел над головой, не разрядился. Наедине справиться с Анной Ивановной было совсем уже нетрудно.
– Виновата не госпожа Снесарева, виноват я, милая Анна Ивановна. И то только в том, что был вежлив. Нина Васильевна забыла в физическом кабинете Краевича, – и вот он у меня в руках, видите? А я в зале ловил нашего кота, чтобы он в форточку не выпрыгнул… Вы знаете, как бабушка его любит! И так как у меня были спички, я и предложил вашей ученице проводить ее в физический кабинет и посветить ей… Посветить не успел, а остальное вам и господину Дробыш-Збановскому (подчеркнул он) известно.
Что скажешь? Гимназист, разумеется, говорил правду. Разве таким тоном лгут? Да и упоминание рядом с ее именем фамилии учителя пения по многим соображениям не было классной даме приятно.
Васенька, впрочем, это и сам понимал и прибавил, пропуская Анну Ивановну мимо себя в зал:
– Все это, конечно, останется между нами… У меня, кстати, есть для вас чудесный альбом болгарских народных узоров. Вы ведь интересуетесь рукоделием. Да?
Дверь из гостиной скрипнула, и мягкий бабушкин голос спросил:
– С кем это, Васенька, ты там разговариваешь?
– С Анной Ивановной, бабушка. Она забыла в физическом кабинете Краевича, и я посветил.
Бабушка поздоровалась.
– Добрый вечер, Анна Ивановна. А у меня и чай на столе. Не зайдете ли?
– Добрый вечер… Спасибо… Голова болит ужасно. Простите, пожалуйста, не могу…
Васенька, не жалея спичек, жег их одну за другой до самой швейцарской, в позе пажа подчеркнуто любезно освещая классной даме дорогу. Простились молча. Оба с трудом сохраняли светское выражение лица: она – потому что буквально задыхалась от злости, он – с трудом сдерживая душивший его смех.
В столовой клокотал самовар, пузатый заварной чайничек, белый с розаном, окруженный облаками пара, нетерпеливо позвякивал над конфоркой крышечкой: «Неужели дадут перестояться?» Бабушка щедро наполняла хрустальное голубое блюдечко рябиновым вареньем – любимым Васенькиным.
Гимназист вернулся и, кусая губы, сел в тени, полузаслонясь от бабушки самоваром.
– Так никуда и не пойдешь?
– Никуда, бабушка. Мне и с вами хорошо…
Начальница гимназии ласково покачала головой.
Вот бы хоть иным юлам-гимназисткам, непоседам, вертушкам, пример с него брать.
А он за самоваром раскрыл «Физику» Краевича, – так она сегодня и не попала на книжную полку к своей хозяйке. Стал перелистывать, затаив дыхание, – точно часть души Нины Снесаревой в его руках осталась. И в главе о теплоте нечаянно наткнулся на промокашку, вдоль которой синим карандашом отчетливо были выведены буквы:
Вспыхнул до слез! Да и как не вспыхнуть, если в его вдохновенной расшифровке буквы эти совершенно ясно означали:
«Смертельно хочу видеть Васю»…
Так весело было в саду! Цвела черёмуха, высоко в воздухе вздымая пенистые гроздья цветов. Сережки на берёзах уже отцвели, но сквозным кружевным шатром зыбилась на ветру молодая, ещё изумрудная листва. На старой лиственнице у пристани по всем лапам свежо зеленели пучками мягкие иголочки, и между ними алые точки - цвет. На клумбе тёмными сморчками повылезли из тёплой земли ещё не развернувшиеся листья пионов. Воробьи стайками перелетали с клена на берёзу, с берёзы на крышу сарая: кричали, кувыркались, дрались, - просто так, от избытка жизни, как дерутся школьники, разбегаясь по домам после уроков. Над скворечницей, как приклеенный, сидел на кленовой ветке скворец, смотрел на солнце, на весёлую рябь речонки… В такой чудесный день никакие хозяйственные заботы в птичью голову не шли. А вдоль решётчатого забора, отделявшего сад от соседней усадьбы, бешено носились псы: по ту сторону, распластавшись почти до земли, шоколадно-чёрная такса, по эту - дворняжка Тузик, лохматая серая муфта с хвостом в виде вопросительного знака… Добегали до края ограды, поворачивались и стремительно мчались назад. До тех пор, пока, высунув языки, в изнеможении не падали наземь. Бока ходили ходуном, глаза весело перемигивались. Мчаться вперёд… Большего собачьего удовольствия ведь и на свете нет!
Внизу, за ещё сквозными кустами сирени, покачивалась на Крестовке пристань. Мало кто из петербуржцев знал, что в самой столице выбегает к Елагину мосту такая захолустная речонка, омывая северный край Крестовского острова. А речка была славная… Переливалась солнечной чешуёй вода. Микроскопические рыбки оплывали хороводом пёстрые сваи перед домами. Посредине во всю длину тянулась узкая, обсаженная черёмухой коса. Против середины косы вздымался большой сарай, и желтел покатый к воде спуск: английский гребной клуб. Из сарая шестеро тоненьких юношей в белых фуфайках и кепках вынесли длинную-длинную лёгкую гичку, будто пила-рыба на двенадцати ногах купаться пошла. Спустили лодку на воду, уселись и понеслись к Елагину острову, плавно, в такт гребли, откатываясь на подвижных сиденьях назад для нового взмаха… Сын прачки, помогавший матери на берегу укладывать бельё в корзину, посмотрел вслед и сам себя от удовольствия ногой лягнул.
У пристани, внизу, отчаянно скрипела на цепочке и шлёпалась о воду лодка. Да и как ей было не скрипеть и не шлёпать, когда тройка озорных мальчишек перелезла по отмели через забор, забралась в лодку и изо всех сил стала её раскачивать. Вправо - влево, вправо- влево… Вот-вот краем зачерпнёт воды до самого борта!
Плывший на плоскодонном челне старичок в малиновом гарусном шарфе лениво шарил глазами по прибрежным кустам. То там, то сям покачивались прибитые к берегу поленья, чурбашки либо обломки досок… Старичок подтягивал багром добычу, укладывал поперёк челна и медленно шлёпал по воде дальше… Засмотрелся на далёкие старые вётлы вдоль окраинной дороги Елагина острова, послушал, как на мостике справа гудят копыта, скрестил руки и вёсла и позабыл про свои дрова.
А в Крестовку с Невы вплыла новая компания: писаря с гармошками, девушки с цветными, похожими на детские воздушные шары зонтиками… Лёгкая песенка под перебор весёлых ладов прокатилась по речушке, лёгкие волны светлыми горбиками поплыли к берегам. Скворец в саду на кленовой ветке внимательно склонил голову: знакомая песня! В прошлом году он её здесь слышал, - не та ли самая компания в лодках проплывает?..
Всем было весело в этот весенний день: воробьям на крыше сарая, таксе и дворняжке, отдыхавшим у ворот после гонки вдоль забора, неизвестным мальчишкам в привязанной лодке, молодым англичанам, выплывавшим на гичке к Стрелке 1 , писарям и девушкам на Крестовке. Даже чья-то старая-старая бабушка, отдыхавшая по ту сторону сада в плетёном кресле на балконе, подставляла лёгкому ветру ладонь, шевелила пальцами и улыбалась: так мирно блестела сквозь зеленеющие вершины река, так плавно звучали на реке голоса, так бодро, отставив генеральский хвост по ветру, шагал по двору рыжий петух мимо самого носа распластавшейся на тёплом бревне кошки…
1 Стре́лка - мыс Васильевского острова в Петербурге, разделяющий Неву на два рукава.
В длинном, примыкающем к саду флигеле тоже было радостно и уютно. В кабинете на письменном столе сидел рыжий котёнок и, удивлённо прислушиваясь, по- трогивал лапкой басовую струну мандолины. В шкафу кротко блестели золотыми буквами корешки книг. Они отдыхали… А на стене, над старым, похожим на мягкую гитару диваном висели портреты тех, кто книги эти когда-то написал: курчавый, благосклонный Пушкин, седые, бородатые Тургенев и Толстой, гусар Лермонтов с вздёрнутым носиком… В ясный цвет синекубовых обой были выкрашены и двери и рамы. Ветер сквозь форточку вздувал тюлевую занавеску, будто парус надувал. Ему ведь всё равно, лишь бы забавляться. Чужеземный фикус подымал свежевымытые листья к окну, заглядывал в сад: «какая у них тут в Петербурге весна? »
За отдёрнутой портьерой виднелась милой терракотовой 2 окраски столовая. На карнизе кафельной печки сидела пучеглазая, румяная матрёшка: одна нога босая, точно обсосанная, другая - в роскошной бархатной валенке. Сбоку дремал дубовый буфет с верхним этажом на львиных лапах. За гранёными стеклами блестел прабабушкин чайный сервиз, тёмно-голубой в золотых виноградинах. Вверху бились вдоль окна молодые весенние мухи, волновались, искали выхода в сад. На овальном столе лежала детская книга, раскрытая на картинке. Раскрашивали её, должно быть, детские руки: кулаки у человеков были синие, лица - зелёные, а курточки и волосы телесного цвета, - иногда ведь так приятно раскрасить совсем не так, как в жизни полагается. С кухни доносился весёлый, дробный стук сечки: кухарка рубила мясо для котлет и в такт стуку и тиканью стенных часов мурлыкала какую-то котлетную польку.
2 Террако́товый - светло-коричневый с красноватым оттенком.
Перед закрытой стеклянной дверью, ведущей из столовой в сад, стояли, прижав к стеклу носы, две девочки, две сестры. Если бы кто из сада на них взглянул, сразу бы увидел, что только им во всём саду и доме в этот солнечный весенний день было грустно. У старшей Вали даже слезинка блестела на щеке, вот-вот капнет на передничек. А младшая, Катюша, надутая-пренадутая, сердито смотрела на скворца, сдвинув пухлые брови, - точно скворец её куклу клюнул или через форточку пышку с маком унёс.
Дело, конечно, не в пышке. Только что прочли они в первый раз в жизни страницу за страницей по очереди «Кавказского пленника» Толстого и разволновались ужасно. Раз написано, - значит, настоящая правда. Это ведь не детская сказка про Бабу-Ягу, которую, может быть, взрослые нарочно выдумали, чтобы детей пугать…
Старших никого не было: мама уехала на конке на Петербургскую сторону за покупками, отец в банке- на службе. Кухарка про «Кавказского пленника», разумеется, не знает, няня в гости укатила, кума у неё именинница… Можно было бы няне всё своими словами пересказать, у неё ведь сын фельдфебелем на Кавказе служит, письма ей пишет. Может быть, она от него узнает: правда ли? мучают ли так людей? Или когда-то мучили, а теперь запрещено?..
Что ж, всё-таки удрал он в конце концов благополучно, - сказала со вздохом Катюша.
Ей уже надоело кукситься, - день был такой светлый. И раз окончание хорошее, значит, не стоит особенно и горевать.
Может быть, Жилин потом со своими солдатами устроил засаду и поймал в плен тех самых татар, которые его мучили… Правда?
И больно-пребольно велел их высечь! - обрадовалась Валя. - Крапивой! Вот вам, вот вам! Чтоб не мучили, чтоб в яму не сажали, чтоб колодок не надевали… Не кричать! Не сметь кричать… А то ещё получите.
Впрочем, Валя сейчас же и передумала:
Нет, знаешь, сечь их не надо. Жилин бы только презрительно посмотрел на них и сказал: «Русские офицеры великодушны… Марш! На все четыре стороны. И зарубите себе на вашем кавказском носу… Если вы ещё раз посмеете сажать русских в яму, я вас всех отсюда из пушки, как… капусту порублю! Слышите вы!.. Татарской же девочке Дине, которая меня лепёшками кормила, передайте георгиевскую медаль и вот эту русскую азбуку, чтоб она русской грамоте научилась и сама могла бы „Кавказского пленника» прочесть. А теперь вон с моих глаз!»
Вон! - закричала Катюша и топнула каблучком в пол.
Постой, не кричи, - сказала Валя. - И вот, когда она научилась читать по-русски, она тихонько удрала к Жилину… И потом вышла за него замуж…
Катюша даже взвизгнула от удовольствия, так ей понравился такой конец. Теперь, когда они расправились с татарами и так хорошо устроили судьбу Дины и Жилина, им стало немного легче… Они надели калошки, вязаные кофточки, еле-еле открыли вдвоём набухшую дверь и вышли на крыльцо.
Неизменный адъютант Тузик, виляя косматым хвостом, подбежал к девочкам. Сёстры спрыгнули с крыльца и пошли по влажным дорожкам вокруг сада. Нечего, в самом деле, разбойникам потакать!
В углу сада, у старой заброшенной оранжереи, девочки остановились над ямой. На дне горбом лежали прошлогодние, слежавшиеся листья… Они переглянулись и поняли друг друга без слов.
А где ж мы пленных возьмём? - спросила младшая, с наслаждением втискивая в глубину каблуком пустой вазон.
Мишку посадим…
Ну, конечно! А кто будет Диной?
Сёстры подумали и решили, что спорить не стоит. Конечно, лучше быть Диной, чем свирепым татарином. Но сначала они обе будут татарами и поймают Мишку в плен. А потом Валя станет Диной, а Катюша её подругой, и обе помогут пленникам бежать. Кто ж будет вторым пленником, Костылиным?
Тузик угодливо завертел у девочкиных ног хвостом. Чего же и искать больше?
Мишечка!..
Мышонок!
Чего надо! - звонко отозвался с улицы дворницкий мальчик Миша.
Играть иди!
Через минуту Миша, дожёвывая баранку, стоял перед сёстрами. Он был совсем ещё маленький, мальчик с пальчик, в надвинутом до самого носа картузе и привык во всём подчиняться девочкам из флигеля.
Во что играть будем?
В «Кавказского пленника»,-объяснила Валя.- Да глотай ты скорей свою баранку! Ты будто Жилин, русский офицер. Ты будто из крепости к своей маме верхом едешь. Она тебе невесту приискала, хорошую и умницу, и имение у неё есть. А мы тебя в плен возьмём и в яму посадим. Понял?
Сажайте, что ж.
И Тузик с тобой. Вроде товарища. А лошадь под тобой мы застрелим.
Стреляй, ладно.
Мишка сел верхом на прут и поскакал по дорожке, взбивая копытами грязь…
Паф! Паф-паф! - закричали девочки с двух сторон. - Что ж ты не падаешь?! Вались с лошади, сию минуту вались…
Не попали! - Мишка дерзко фыркнул, брыкнул ногой и помчался вдоль забора.
Паф! Паф!
Не попали…
Что с таким непонятливым мальчиком сделаешь? Сёстры наперерез бросились к Мишке, стащили его с лошади и, подгоняя шлепками, потащили к яме. Ещё упирается! Что это на него сегодня нашло…
Постой, постой! - Валя полетела к флигелю и стрелой примчалась назад с постельным ковриком, чтоб Мишке мягче было на дне сидеть.
Мишка спрыгнул, уселся. Тузик за ним, - он сразу понял, в чём игра заключается.
Чего теперь делать? - спросил Мишка из ямы, утирая ватным рукавом нос.
Катюша задумалась.
Выкуп? Но Жилин бедный. И всё равно обманет… Что с него взять? А Тузик? Ведь он - Костылин, он богатый…
Девочки уселись в оранжерее на щербатой ступеньке и на дощечке нацарапали огрызком карандаша за Тузика всё, что следовало: «Я попался им в лапы. Пришлите пять тысяч монет. Любящий вас пленник». Дощечку мигом доставили дворнику Семёну, который колол во дворе дрова, и, не ожидая ответа, побежали к яме.
Пленники вели себя очень странно. Хоть бы попытались удрать, что ли… Катались весело по коврику, задрав кверху ноги и лапы, и обдавали друг друга охапками ржавых листьев.
Стоп! - закричала Валя. - Вот я вас сейчас рыжему татарину продам…
Продавай, ладно, - равнодушно отозвался Мишка. - Как дальше играть-то?
Ты куколок будто лепи и наверх нам бросай… Мы теперь татарские девочки… А мы тебе за это лепёшки бросать будем.
Из чего лепить-то?
В самом деле. Не из листьев же. Валя опять слетала домой и принесла в корзинке плюшевого слона, резинового верблюда, матрёшку, безногого паяца и платяную щётку, - всё, что на скорую руку в детской собрала. Да у кухарки выпросила три пирожка с капустой (ещё вкуснее лепёшек!).
Покидали Мишке игрушки, а он их вихрем все сразу назад выбросил.
Не так скоро! Чучело какое…
Ладно. Давай лепёшки!
С «лепёшками» тоже вышло не совсем хорошо. Первый пирожок поймал на лету Тузик и с быстротой фокусника его проглотил. Угрём из-под Мишкиной подмышки вырвался, - проглотил и второй… И только третий удалось передать на палочке кавказскому пленнику.
Потом девочки, пыхтя и толкая друг дружку, спустили в яму длинный шест, чтобы пленники, наконец, удрали.
Но ни Мишка, ни Тузик даже с места не тронулись. Разве плохо в теплой яме? Над головой облака сквозь берёзки продираются, в кармане у Мишки ещё кусок булки нашёлся. Тузик стал блох искать, а потом к мальчику примостился, - на коврике мягко, - и ежом свернулся. Куда там ещё бежать?
Кричали девочки, сердились, приказывали. Кончилось тем, что сами в яму соскочили, уселись с пленниками рядом и тоже стали на облака смотреть. Ведь могло быть и четыре пленника. А бежать днём всё равно не полагается. У Толстого так ведь и написано: «Звёзды видны, а месяц ещё не всходил»… Время ещё есть. И колодки надо на всех набить, - в оранжерее целую охапку дощечек нашли.
Тузик в полусне покорно протянул девочкам лапу: «Набивайте хоть на все четыре… Всё равно сами и снимете ».
Часа через два вернулась с Петербургской стороны мама девочек. Обошла все комнаты, - нет дочек. Посмотрела в сад: нет! Кликнула было няню, да вспомнила, что няня сегодня к куме в Галерную Гавань отправилась. Кухарка ничего не знает. Дворник показал дощечку: «пять тысяч монет»… Что такое? Да и его Мишка бог весть куда провалился.
Всполошилась она, вышла на крыльцо…
Дети! Ау… Валя! Ка-тю-ша!
И вдруг с конца сада, точно из-под земли, детские голоса:
Мы здесь!
Где здесь?!
Что вы здесь делаете?
Мы кавказские пленники.
Какие там пленники! Ведь сыро же здесь… Сейчас же марш домой!..
Вскарабкались девочки по шесту, Мишка за ними, а Тузик и без шеста обошёлся.
Идут домой, к матери с двух сторон, как котята, жмутся. Даже непонятно им самим, как это утром их «Кавказский пленник» так расстроил? Ведь превесёлая же, право, штука.
Кавказский пленник.
Анализ произведения Саши Черного «Кавказский пленник»
Две сестры девочки прочитали проведение «Кавказский пленник», которое им не по годам и навеяло на них грусть. Затем они переходят к привычному время провождению, игры, развлечения и используют в игре элементы новых впечатлений полученных из книги.
Игра им нравиться, в том числе сидение в яме в игре лишь развлечение и они забывают о грусти. Получив собственные нравящиеся впечатления, они видят книгу уже другой. На их взгляд уже сидение в яме не отрицательно. Но они не учитывают, что если бы их родители посадили в ту яму за провинность, когда они хоте ли бы иного, например гулять это было бы совсем другое. А нахождение в яме вопреки своих целей и желаний многие дни и ночи тем более. В прочем другие впечатления им были и не особо нужны.
Как и свойственно многим детям, когда это возможно, они превращают не нравящееся в развлечение и весело проводят время. Произведение заканчивается словами «Даже непонятно им самим, как это утром их «Кавказский пленник» так расстроил? Ведь превесёлая же, право, штука.»
Для экономии времени каждый из нас хотя бы раз в жизни читал краткий пересказ. «Кавказский пленник» – это рассказ, написанный Сашей Черным в начале ХХ века. Это небольшое произведение. Прочитать полную версию рассказа ни для кого не составит труда. Краткий пересказ «Кавказский пленник» Черного делает еще короче.
Историческая справка
Саша Черный – это псевдоним поэта. На самом деле его звали Александр Михайлович Гликберг. Родился он 25 октября 1880 года в Одессе, входившей тогда в состав Российской империи. В семье было пять детей, двое носили имя Саша. Один Саша был блондином, его звали «Белым», а второй Саша – брюнет, к нему обращались «Черный». Так и возник псевдоним писателя. Детство его было трудным и сложным. Он убежал из церковной гимназии, много бродяжничал и голодал. О его скитаниях писали в газетах, и вот однажды маленького Сашу приютил К.К. Роше, который оказал на маленького Александра большое влияние.
Поэтический путь
В 1905 году Саша Черный переезжает в Санкт-Петербург, где публикует свои сатирические стихотворения в журналах. После этого к нему пришла слава и известность.
В 1906 году молодой поэт переезжает в Германию, где проживает и получает образование. Через два года возвращается северную столицу, начинает писать рассказы для детей. В период Первой мировой войны Саша Черный проходит службу в лазарете, пишет прозу. Чуть ниже вы прочитаете краткий пересказ. «Кавказский пленник» Саша Черный написал его в этот период. Рассказ вошел в сборник "Детский остров".
В 1920 году эмигрировал. Спустя 9 лет приобрел участок земли во Франции, на котором построил дом. Умер писатель от сердечного приступа 5 августа 1932 года, помогая соседям спасать дом от пожара.
Краткий пересказ: «Кавказский пленник»
Начинается рассказ с описания веселого и солнечного весеннего дня. Автор с интересом замечает, что зацвела черемуха, а на березе - изумрудная листва. Этот день настолько чудесен, что выполнять хозяйственные дела никому не хочется. Вдоль забора бегают местные псы. Такса черно-шоколадного цвета резвится с одной стороны забора, а лохматый серый дворняга Тузик с забавным хвостом бегает с другой стороны забора.
На Крестовском острове есть пристань. Вода переливалась блестящей чешуей, в которой плавали микроскопические рыбки. Лодки на ней шлепались и покачивались.
Всем было хорошо в тот день: воробьи, такса и дворняга резвились. Чья-то старая бабушка мирно отдыхала и покачивалась в кресле-качалке. Сквозь зеленую листву деревьев река блестела на солнце. Рыжий петух важно вышагивал по саду, а кошка мирно распласталась на теплом бревне.
Во флигеле маленький котенок играл со струнами басовой мандолины. В шкафу стояли книги, а на стене висели портреты тех, кто давным-давно их написал: кучерявый Пушкин, бородатые Тургенев и Толстой… За портьерой виднелась терракотовая столовая. Мухи нервно искали выхода в сад, а на столе лежала раскрытая книга. Раскрашивали в ней картинки детские ручки. Стеклянная дверь из столовой в сад была закрыта. Валя и Катя только что по очереди прочли рассказ Толстого «Кавказский пленник». Сестры были взволнованы не на шутку. Волновал их детские умы серьезный вопрос – мучают ли солдат на Кавказе. Если так написано в книге, значи,- правда! Это же не сказка про Бабу-Ягу.
Девочки приступили к обсуждению финала рассказа. Спасение героев для них - самое настоящее облегчение. Валя предложила татар высечь крапивой со словами «Вот тебе! Получай! Будешь знать, как солдат мучить!». Но потом резко передумала. Валя и Катя решили научить Дину читать, подарить ей азбуку и наградить Георгиевской лентой, а потом женить на Жилине.
Вздохнув с облегчением, Валя и Катя позвали Мишку, чтобы играть в «Кавказского пленника». Они разделили роли. Каждая из девочек стала татарином. Мишка стал Жилиным, а Тузик - его другом. Началась игра. «Паф-паф-паф» стреляли девочки в воображаемую лошадь Мишки-"Жилина". А он «скакал» дальше и говорил, что они не попали. Терпение горцев лопнуло, они выскочили, схватили, повалили и усадили в яму пленников. Валя от лица пленника "Жилина" нацарапала письмо дворнику Семену. Тот прочитав, отправился к яме и удивился – пленники вели себя не как пленники! Краткий пересказ «Кавказский пленник» продолжается, как и игра ребят.
Но Валя решила продать пленников. Мишка согласился, но спросил: «А как дальше-то играть?»… Кухарка внезапно всполошилась, стала искать ребят. «Ау!» - кричала она. А те в ответ кричат, что сидят в оранжерее. Мать прибежала на их голоса. Сидят ребята вчетвером с Тузиком в яме, глаза сияют от радости. Как котята прижались к маме и идут. Понять не могут, почему ее так расстроил «пленник». Веселая же шутка получилась!
Заключение
Краткий пересказ («Кавказский пленник» Саши Черного был сегодня предметом рассмотрения) окончен. Стоить напомнить, что читать полный рассказ гораздо интересней, ведь автор в своем произведении использовал риторические вопросы, сравнения и метафоры, восклицания, юмор, а также различные ремарки. Краткий пересказ теряет глубину и полноту художественного текста. Не ленитесь и читайте подлинники!
Так весело было в саду! Цвела черемуха, высоко в воздухе вздымая пенистые гроздья цветов. Сережки на березах уже отцвели, но сквозным кружевным шатром зыбилась на ветру молодая, еще изумрудная листва. На старой лиственнице у пристани по всем липам свежо зеленели пучками мягкие иголочки, и между ними алые точки - цвет. На клумбе темными сморчками повылезли из теплой земли еще не развернувшиеся листья пионов. Воробьи стайками перелетали с клена на березу, с березы на крышу сарая: кричали, кувыркались, дрались, - просто так от избытка жизни, как дерутся школьники, разбегаясь по домам после уроков. Над скворечницей, как приклеенный, сидел на кленовой ветке скворец, смотрел на солнце, на веселую рябь речонки… В такой чудесный день никакие хозяйственные заботы в птичью голову не шли. А вдоль решетчатого забора, отделявшего сад от соседней усадьбы, бешено носились псы: по ту сторону, распластавшись почти до земли, шоколадно-черная такса, по эту - дворняжка Тузик, лохматая серая муфта с хвостом в виде вопросительного знака… Добегали до края ограды, поворачивались и стремительно мчались назад. До тех пор, пока, высунув языки, в изнеможении не падали наземь. Бока ходили ходуном, глаза весело перемигивались. Мчаться вперед… Большего собачьего удовольствия ведь и на свете нет!
Внизу, за еще сквозными кустами сирени, покачивалась на Крестовке пристань. Мало кто из петербуржцев знал, что в самой столице выбегает к Елагину мосту такая захолустная речонка, омывая северный край Крестовского острова. А речка была славная… Переливалась солнечной чешуей вода. Микроскопические рыбки оплывали хороводом пестрые сваи перед домами. Посредине во всю длину тянулась узкая, обсаженная черемухой, коса. Против середины косы вздымался большой сарай, и желтел покатый к воде спуск: английский гребной клуб. Из сарая шестеро тоненьких юношей в белых фуфайках и кепках вынесли длинную, длинную легкую гичку, будто пила-рыба на двенадцати ногах купаться пошла. Спустили лодку на воду, уселись и понеслись к Елагину острову, плавно, в такт гребли, откатываясь на подвижных сиденьях назад для нового взмаха… Сын прачки, помогавший матери на берегу укладывать белье в корзину, посмотрел вслед и сам себя от удовольствия ногой лягнул.
У пристани, внизу, отчаянно скрипела на цепочке и шлепалась о воду лодка. Да и как ей было не скрипеть и не шлепать, когда тройка озорных мальчишек перелезла по отмели через забор, забралась в лодку и изо всех сил стала ее раскачивать. Вправо - влево, вправо - влево… Вот-вот краем зачерпнет воды до самого борта!
Плывший на плоскодонном челне старичок в малиновом гарусном шарфе лениво шарил глазами по прибрежным кустам. То там, то сям покачивались прибитые к берегу поленья, чурбашки либо обломки досок… Старичок подтягивал багром добычу, укладывал поперек челна и медленно шлепал по воде дальше… Засмотрелся на далекие старые ветлы вдоль окраинной дороги Елагина острова, послушал, как на мостике справа гудят копыта, скрестил руки и весла и позабыл про свои дрова.
А в Крестовку с Невы вплыла новая компания; писаря с гармошками, девушки с цветными, похожими на детские воздушные шары, зонтиками… Легкая песенка под перебор веселых ладов прокатилась по речушке, легкие волны светлыми горбиками поплыли к берегам. Скворец в саду на кленовой ветке внимательно склонил голову: знакомая песня! В прошлом году он ее здесь слышал, - не та ли самая компания в лодках проплывает?..
Всем было весело в этот весенний день: воробьям на крыше сарая, таксе и дворняжке, отдыхавшим у ворот после гонки вдоль забора, неизвестным мальчишкам в привязанной лодке, молодым англичанам, выплывавшим на гичке к Стрелке, писарям и девушкам на Крестовке. Даже чья-то старая-старая бабушка, отдыхавшая по ту сторону сада в плетеном кресле на балконе, подставляла легкому ветру ладонь, шевелила пальцами и улыбалась: так мирно блестела сквозь зеленеющие вершины река, так плавно звучали по реке голоса, так бодро, отставив генеральский хвост по ветру, шагал по двору рыжий петух мимо самого носа распластавшейся на теплом бревне кошки…
В длинном, примыкающем к саду флигеле тоже было радостно и уютно. В кабинете на письменном столе сидел рыжий котенок и, удивленно прислушиваясь, потрагивал лапкой басовую струну мандолины. В шкафу кротко блестели золотыми буквами корешки книг. Они отдыхали… А на стене, над старым, похожим на мягкую гитару, диваном висели портреты тех, кто книги эти когда-то написал; курчавый, благосклонный Пушкин, седые, бородатые Тургенев и Толстой, гусар Лермонтов с вздернутым носиком… В ясный цвет синекубовых обой были выкрашены и двери и рамы. Ветер сквозь форточку вздувал тюлевую занавеску, будто парус надувал. Ему ведь все равно, лишь бы забавляться. Чужеземный фикус подымал свежевымытые листья к окну, заглядывал в сад: «Какая у них тут в Петербурге весна?»
За отдернутой портьерой виднелась милой терракотовой окраски столовая. На карнизе кафельной печки сидела пучеглазая, румяная матрешка: одна нога босая, точно обсосанная, другая - в роскошной бархатной валенке. Сбоку дремал дубовый буфет с верхним этажом на львиных лапах. За гранеными стеклами блестел прабабушкин чайный сервиз, темно-голубой в золотых виноградинах. Вверху бились вдоль окна молодые весенние мухи, волновались, искали выхода в сад. На овальном столе лежала детская книга, раскрытая на картинке. Раскрашивали ее, должно быть, детские руки: кулаки у человеков были синие, лица - зеленые, а курточки и волосы телесного цвета, - иногда ведь так приятно раскрасить совсем не так, как в жизни полагается. С кухни доносился веселый, дробный стук сечки: кухарка рубила мясо для котлет и в такт стуку и тиканью стенных часов мурлыкала какую-то котлетную польку.
Перед закрытой стеклянной дверью, ведущей из столовой в сад, стояли, прижав к стеклу носы, две девочки, две сестры. Если бы кто из сада на них взглянул, сразу бы увидел, что только им во всем саду и доме в этот солнечный весенний день было грустно. У старшей Вали даже слезинка блестела на щеке, вот-вот капнет на передничек. А младшая, Катюша, надутая-пренадутая, сердито смотрела на скворца, сдвинув пухлые брови, - точно скворец ее куклу клюнул или через форточку пышку с маком унес.
Дело, конечно, не в пышке. Только что прочли они в первый раз в жизни страницу за страницей по очереди «Кавказского пленника» Толстого и разволновались ужасно. Раз написано, - значит, настоящая правда. Это ведь не детская сказка про Бабу Ягу, которую, может быть, взрослые нарочно выдумали, чтобы детей пугать…
Старших никого не было: мама уехала на крестовской конке на Петербургскую сторону за покупками, отец в банке - на службе. Кухарка про «Кавказского пленника», разумеется, не знает, няня в гости укатила, кума у нее именинница… Можно было бы няне все своими словами пересказать, у нее ведь сын фельдфебелем на Кавказе служит, письма ей пишет. Может быть, она от него узнает: правда ли? мучают ли так людей? Или когда-то мучили, а теперь запрещено?..
Что ж, все-таки удрал он в конце концов благополучно, - сказала со вздохом Катюша.
Ей уже надоело кукситься, - день был такой светлый. И раз окончание хорошее, значит, не стоит особенно и горевать.
Может быть, Жилин потом со своими солдатами устроил засаду и поймал в плен тех самых татар, которые его мучили… Правда?
И больно-пребольно велел их высечь! - обрадовалась Валя. - Крапивой! Вот вам, вот вам! Чтоб не мучили, чтоб в яму не сажали, чтоб колодок не надевали… Не кричать! Не сметь кричать… А то еще получите.
Впрочем, Валя сейчас же и передумала:
Нет, знаешь, сечь их не надо. Жилин бы только презрительно посмотрел на них и сказал: «Русские офицеры великодушны… Марш! На все четыре стороны. И зарубите себе на вашем кавказском носу… Если вы еще раз посмеете сажать русских в яму, я вас всех отсюда из пушки, как… капусту порублю! Слышите вы!.. Татарской же девочке Дине, которая меня лепешками кормила, передайте георгиевскую медаль и вот эту русскую азбуку, чтоб она русской грамоте научилась и сама могла бы „Кавказского пленника“ прочесть. А теперь вон с моих глаз!»
Вон! - закричала Катюша и топнула каблучком в пол.
Постой, не кричи, - сказала Валя. - И вот, когда она научилась читать по-русски, она тихонько удрала к Жилину… И потом крестилась… И потом вышла за него замуж…
Катюша даже взвизгнула от удовольствия, так ей понравился такой конец. Теперь, когда они расправились с татарами и так хорошо устроили судьбу Дины и Жилина, им стало немного легче… Они надели калошки, вязаные кофточки, еле-еле открыли вдвоем набухшую дверь и вышли на крыльцо.
Неизменный адъютант Тузик, виляя косматым хвостом, подбежал к девочкам. Сестры спрыгнули с крыльца и пошли по влажным дорожкам вокруг сада. Нечего, в самом деле, разбойникам потакать!
В углу сада, у старой заброшенной оранжереи, девочки остановились над ямой. На дне горбом лежали прошлогодние, слежавшиеся листья… Они переглянулись и поняли друг друга без слов.
А где ж мы пленных возьмем? - спросила младшая, с наслаждением втискивая в глину каблуком пустой вазон.
Мишку посадим…
Ну, конечно! А кто будет Диной?
Сестры подумали и решили, что спорить не стоит. Конечно, лучше быть Диной, чем свирепым татарином. Но сначала они обе будут татарами и поймают Мишку в плен. А потом Валя станет Диной, а Катюша ее подругой, и обе помогут пленникам бежать. Кто ж будет вторым пленником, Костылиным?
Тузик угодливо завертел у девочкиных ног хвостом. Чего же и искать больше?
Мишечка!..
Мышонок!
Чего надо? - звонко отозвался с улицы дворницкий мальчик Миша.
Играть иди!
Через минуту Миша, дожевывая баранку, стоял перед сестрами. Он был совсем еще маленький, мальчик с пальчик, в надвинутом до самого носа картузе и привык во всем подчиняться девочкам из флигеля.
Во что играть будем?
В «Кавказского пленника», - объяснила Валя. - Да глотай ты скорей свою баранку! Ты будто Жилин, русский офицер. Ты будто из крепости к своей маме верхом едешь. Она тебе невесту приискала, хорошую и умницу, и имение у нее есть. А мы тебя в плен возьмем и в яму посадим. Понял!
Сажайте, что ж.
И Тузик с тобой. Вроде товарища. А лошадь под тобой мы застрелим.
Стреляй, ладно.
Мишка сел верхом на прут и поскакал по дорожке, взбивая копытами грязь…
Паф! Паф-паф! - закричали девочки с двух сторон. - Что ж ты не падаешь?! Вались с лошади, сию минуту вались…
Не попали! - Мишка дерзко фыркнул, брыкнул ногой и помчался вдоль забора.
Паф! Паф!
Не попали…
Что с таким непонятливым мальчиком сделаешь? Сестры наперерез бросились к Мишке, стащили его с лошади и, подгоняя шлепками, потащили к яме. Еще упирается! Что это на него сегодня нашло…
Постой, постой! - Валя полетела к флигелю и стрелой примчалась назад с постельным ковриком, чтоб Мишке мягче было на дне сидеть.
Мишка спрыгнул, уселся. Тузик за ним, - он сразу понял, в чем игра заключается.
Чего теперь делать? - спросил Мишка из ямы, утирая ватным рукавом нос.
Катюша задумалась.
Выкуп? Но Жилин бедный. И все равно обманет… Что с него взять? А Тузик? Ведь он - Костылин, он богатый…
Девочки уселись в оранжерее на щербатой ступеньке и на дощечке нацарапали огрызком карандаша за Тузика все, что следовало: «Я попался им в лапы. Пришлите пять тысяч монет. Любящий вас пленник». Дощечку мигом доставили дворнику Семену, который колол во дворе дрова, и, не ожидая ответа, побежали к яме.
Пленники вели себя очень странно. Хоть бы попытались удрать, что ли… Катались весело по коврику, задрав кверху ноги и лапы, и обдавали друг друга охапками ржавых листьев.
Стоп! - закричала Валя. - Вот я вас сейчас рыжему татарину продам…
Продавай, ладно, - равнодушно отозвался Мишка. - Как дальше играть-то?
Ты куколок будто лепи и наверх нам бросай… Мы теперь татарские девочки… А мы тебе за это лепешки бросать будем.
Из чего лепить-то?
В самом деле. Не из листьев же. Валя опять слетала домой и принесла в корзинке плюшевого слона, резинового верблюда, матрешку, безногого паяца и платяную щетку, - все, что на скорую руку в детской собрала. Да у кухарки выпросила три пирожка с капустой (еще вкуснее лепешек!).
Покидали Мишке игрушки, а он их вихрем все сразу назад выбросил.
Не так скоро! Чучело какое…
Ладно. Давай лепешки!
С «лепешками» тоже вышло не совсем хорошо. Первый пирожок поймал на лету Тузик и с быстротой фокусника его проглотил. Угрем из-под Мишкиной подмышки вырвался, - проглотил и второй… И только третий удалось передать на палочке кавказскому пленнику.
Потом девочки, пыхтя и толкая друг дружку, спустили в яму длинный шест, чтобы пленники, наконец, удрали.
Но ни Мишка, ни Тузик даже с места не тронулись. Разве плохо в теплой яме? Над головой облака сквозь березки продираются, в кармане у Мишки еще кусок булки нашелся. Тузик стал блох искать, а потом к мальчику примостился, - на коврике мягко, - и ежом свернулся. Куда там еще бежать?
Кричали девочки, сердились, приказывали. Кончилось тем, что сами в яму соскочили, уселись с пленниками рядом и тоже стали на облака смотреть. Ведь могло быть и четыре пленника. А бежать днем все равно не полагается. У Толстого так ведь и написано: «Звезды видны, а месяц еще не всходил»… Время еще есть. И колодки надо на всех набить, - в оранжерее целую охапку дощечек нашли.
Тузик в полусне покорно протянул девочкам лапу: «Набивайте хоть на все четыре… Все равно сами и снимете».
Часа через два вернулась с Петербургской стороны мама девочек. Обошла все комнаты, - нет дочек. Посмотрела в сад: нет! Кликнула было няню, да вспомнила, что няня сегодня к куме в Галерную Гавань отправилась. Кухарка ничего не знает. Дворник показал дощечку: «пять тысяч монет»… Что такое? Да и его Мишка Бог весть куда провалился.
Всполошилась она, вышла на крыльцо…
Дети! Ау… Валя! Ка-тю-ша!
И вдруг с конца сада, точно из-под земли, детские голоса:
Мы здесь!
Где здесь?!
Что вы здесь делаете?
Мы кавказские пленники.
Какие там пленники! Ведь сыро же здесь… Сейчас же марш домой!..
Вскарабкались девочки по шесту, Мишка за ними, а Тузик и без шеста обошелся.
Идут домой, к матери с двух сторон, как котята, жмутся. Даже непонятно им самим, как это утром их «Кавказский пленник» так расстроил? Ведь превеселая же, право, штука.
Добавить комментарий
