Краткое содержание новеллы о генри последний лист. Рассказ О

КНИЖНАЯ ПОЛКА ДЛЯ СДАЮЩИХ ЕГЭ ПО РУССКОМУ ЯЗЫКУ

Уважаемые абитуриенты!

Проанализировав ваши вопросы и сочинения, делаю вывод, что самым трудным для вас является подбор аргументов из литературных произведений. Причина в том, что вы мало читаете. Не буду говорить лишних слов в назидание, а порекомендую НЕБОЛЬШИЕ произведения, которые вы прочтете за несколько минут или за час. Уверена, что вы в этих рассказах и повестях откроете для себя не только новые аргументы, но и новую литературу.

Выскажите свое мнение о нашей книжной полке >>

О. Генри «Последний лист»

В небольшом квартале к западу от Вашингтон-сквера улицы перепутались
и переломались в короткие полоски, именуемые проездами. Эти проезды образуют
странные углы и кривые линии. Одна улица там даже пересекает самое себя раза
два. Некоему художнику удалось открыть весьма ценное свойство этой улицы.
Предположим, сборщик из магазина со счетом за краски, бумагу и холст
повстречает там самого себя, идущего восвояси, не получив ни единого цента
по счету!
И вот в поисках окон, выходящих на север, кровель ХVIII столетия,
голландских мансард и дешевой квартирной платы люди искусства набрели на
своеобразный квартал Гринич-Виллидж. Затем они перевезли туда с Шестой авеню
несколько оловянных кружек и одну-две жаровни и основали "колонию".
Студия Сью и Джонси помещалась наверху трехэтажного кирпичного дома.
Джонси - уменьшительное от Джоанны. Одна приехала из штата Мэн, другая - из
Калифорнии. Они познакомились за табльдотом одного ресторанчика на Восьмой
улице и нашли, что их взгляды на искусство, цикорный салат и модные рукава
вполне совпадают. В результате и возникла общая студия.
Это было в мае. В ноябре неприветливый чужак, которого доктора именуют
Пневмонией, незримо разгуливал по колонии, касаясь то одного, то другого своими
ледяными пальцами. По Ист-Сайду этот душегуб шагал смело, поражая десятки
жертв, но здесь, в лабиринте узких, поросших мохом переулков, он плелся нога за
ногу.
Господина Пневмонию никак нельзя было назвать галантным старым
джентльменом. Миниатюрная девушка, малокровная от калифорнийских зефиров, едва
ли могла считаться достойным противником для дюжего старого тупицы с красными
кулачищами и одышкой. Однако он свалил ее с ног, и Джонси лежала неподвижно на
крашеной железной кровати, глядя сквозь мелкий переплет голландского окна на
глухую стену соседнего кирпичного дома.
Однажды утром озабоченный доктор одним движением косматых седых бровей
вызвал Сью в коридор.
- У нее один шанс... ну, скажем, против десяти, - сказал он, стряхивая
ртуть в термометре. - И то, если она сама захочет жить. Вся наша фармакопея
теряет смысл, когда люди начинают действовать в интересах гробовщика. Ваша
маленькая барышня решила, что ей уже не поправиться. О чем она думает?
- Ей... ей хотелось написать красками Неаполитанский залив.
- Красками? Чепуха! Нет ли у нее на душе чего-нибудь такого, о чем
действительно стоило бы думать, например, мужчины?
- Мужчины? - переспросила Сью, и ее голос зазвучал резко, как губная
гармоника. - Неужели мужчина стоит... Да нет, доктор, ничего подобного нет.
- Ну, тогда она просто ослабла, - решил доктор. - Я сделаю все, что буду
в силах сделать как представитель науки. Но когда мой пациент начинает считать
кареты в своей похоронной процессии, я скидываю пятьдесят процентов с целебной
силы лекарств. Если вы сумеете добиться, чтобы она хоть раз спросила, какого
фасона рукава будут носить этой зимой, я вам ручаюсь, что у нее будет один шанс
из пяти, вместо одного из десяти.
После того как доктор ушел, Сью выбежала в мастерскую и плакала в японскую
бумажную салфеточку до тех пор, пока та не размокла окончательно. Потом она
храбро вошла в комнату Джонси с чертежной доской, насвистывая рэгтайм.
Джонси лежала, повернувшись лицом к окну, едва заметная под одеялами. Сью
перестала насвистывать, думая, что Джонси уснула.
Она пристроила доску и начала рисунок тушью к журнальному рассказу. Для
молодых художников путь в Искусство бывает вымощен иллюстрациями к журнальным
рассказам, которыми молодые авторы мостят себе путь в Литературу.
Набрасывая для рассказа фигуру ковбоя из Айдахо в элегантных бриджах
и с моноклем в глазу, Сью услышала тихий шепот, повторившийся несколько раз.
Она торопливо подошла к кровати. Глаза Джонси были широко открыты. Она смотрела
в окно и считала - считала в обратном порядке.
- Двенадцать, - произнесла она, и немного погодя: - Одиннадцать, -
а потом: - "Десять" и "девять", а потом: - "Восемь" и "семь" - почти
одновременно.
Сью посмотрела в окно. Что там было считать? Был виден только пустой,
унылый двор и глухая стена кирпичного дома в двадцати шагах. Старый-старый плющ
с узловатым, подгнившим у корней стволом заплел до половины кирпичную стену.
Холодное дыхание осени сорвало листья с лозы, и оголенные скелеты ветвей
цеплялись за осыпающиеся кирпичи.
- Что там такое, милая? - спросила Сью.
- Шесть, - едва слышно ответила Джонси. - Теперь они облетают гораздо
быстрее. Три дня назад их было почти сто. Голова кружилась считать. А теперь
это легко. Вот и еще один полетел. Теперь осталось только пять.
- Чего пять, милая? Скажи своей Сьюди.
- Листьев. На плюще. Когда упадет последний лист, я умру. Я это знаю уже
три дня. Разве доктор не сказал тебе?
- Первый раз слышу такую глупость! - с великолепным презрением отпарировала
Сью. - Какое отношение могут иметь листья на старом плюще к тому, что ты
поправишься? А ты еще так любила этот плющ, гадкая девочка! Не будь глупышкой.
Да ведь еще сегодня утром доктор говорил мне, что ты скоро выздоровеешь...
позволь, как же это он сказал?.. что у тебя десять шансов против одного. А ведь
это не меньше, чем у каждого из нас здесь, в Нью-Йорке, когда едешь в трамвае
или идешь мимо нового дома. Попробуй съесть немножко бульона и дай твоей Сьюди
закончить рисунок, чтобы она могла сбыть его редактору и купить вина для своей
больной девочки и свиных котлет для себя.
- Вина тебе покупать больше не надо, - отвечала Джонси, пристально глядя
в окно. - Вот и еще один полетел. Нет, бульона я не хочу. Значит, остается
всего четыре. Я хочу видеть, как упадет последний лист. Тогда умру и я.
- Джонси, милая, - сказала Сью, наклоняясь над ней, - обещаешь ты мне не
открывать глаз и не глядеть в окно, пока я не кончу работать? Я должна сдать
иллюстрацию завтра. Мне нужен свет, а то я спустила бы штору.
- Разве ты не можешь рисовать в другой комнате? - холодно спросила Джонси.
- Мне бы хотелось посидеть с тобой, - сказала Сью. - А кроме того, я не
желаю, чтобы ты глядела на эти дурацкие листья.
- Скажи мне, когда кончишь, - закрывая глаза, произнесла Джонси, бледная
и неподвижная, как поверженная статуя, - потому что мне хочется видеть, как
упадет последний лист. Я устала ждать. Я устала думать. Мне хочется
освободиться от всего, что меня держит, - лететь, лететь все ниже и ниже, как
один из этих бедных, усталых листьев.
- Постарайся уснуть, - сказала Сью. - Мне надо позвать Бермана, я хочу
писать с него золотоискателя-отшельника. Я самое большее на минутку. Смотри же,
не шевелись, пока я не приду.
Старик Берман был художник, который жил в нижнем этаже под их студией. Ему
было уже за шестьдесят, и борода, вся в завитках, как у Моисея Микеланджело,
спускалась у него с головы сатира на тело гнома. В искусстве Берман был
неудачником. Он все собирался написать шедевр, но даже и не начал его. Уже
несколько лет он не писал ничего, кроме вывесок, реклам и тому подобной мазни
ради куска хлеба. Он зарабатывал кое-что, позируя молодым художникам, которым
профессионалы-натурщики оказывались не по карману. Он пил запоем, но все еще
говорил о своем будущем шедевре. А в остальном это был злющий старикашка,
который издевался над всякой сентиментальностью и смотрел на себя, как на
сторожевого пса, специально приставленного для охраны двух молодых художниц.
Сью застала Бермана, сильно пахнущего можжевеловыми ягодами, в его
полутемной каморке нижнего этажа. В одном углу двадцать пять лет стояло на
мольберте нетронутое полотно, готовое принять первые штрихи шедевра. Сью
рассказала старику про фантазию Джонси и про свои опасения насчет того, как бы
она, легкая и хрупкая, как лист, не улетела от них, когда ослабнет ее непрочная
связь с миром. Старик Берман, чьи красные глаза очень заметно слезились,
раскричался, насмехаясь над такими идиотскими фантазиями.
- Что! - кричал он. - Возможна ли такая глупость - умирать оттого, что
листья падают с проклятого плюща! Первый раз слышу. Нет, не желаю позировать
для вашего идиота-отшельника. Как вы позволяете ей забивать голову такой
чепухой? Ах, бедная маленькая мисс Джонси!
- Она очень больна и слаба, - сказала Сью, - и от лихорадки ей приходят
в голову разные болезненные фантазии. Очень хорошо, мистер Берман, - если вы не
хотите мне позировать, то и не надо. А я все-таки думаю, что вы противный
старик... противный старый болтунишка.
- Вот настоящая женщина! - закричал Берман. - Кто сказал, что я не хочу
позировать? Идем. Я иду с вами. Полчаса я говорю, что хочу позировать. Боже
мой! Здесь совсем не место болеть такой хорошей девушке, как мисс Джонси.
Когда-нибудь я напишу шедевр, и мы все уедем отсюда. Да, да!
Джонси дремала, когда они поднялись наверх. Сью спустила штору до самого
подоконника и сделала Берману знак пройти в другую комнату. Там они подошли
к окну и со страхом посмотрели на старый плющ. Потом переглянулись, не говоря
ни слова. Шел холодный, упорный дождь пополам со снегом. Берман в старой синей
рубашке уселся в позе золотоискателя-отшельника на перевернутый чайник вместо
скалы.
На другое утро Сью, проснувшись после короткого сна, увидела, что Джонси не
сводит тусклых, широко раскрытых глаз со спущенной зеленой шторы.
- Подними ее, я хочу посмотреть, - шепотом скомандовала Джонси.
Сью устало повиновалась.
И что же? После проливного дождя и резких порывов ветра, не унимавшихся всю
ночь, на кирпичной стене еще виднелся один лист плюща - последний! Все еще
темнозеленый у стебелька, но тронутый по зубчатым краям желтизной тления
и распада, он храбро держался на ветке в двадцати футах над землей.
- Это последний, - сказала Джонси. - Я думала, что он непременно упадет
ночью. Я слышала ветер. Он упадет сегодня, тогда умру и я.
- Да бог с тобой! - сказала Сью, склоняясь усталой головой к подушке. -
Подумай хоть обо мне, если не хочешь думать о себе! Что будет со мной?
Но Джонси не отвечала. Душа, готовясь отправиться в таинственный, далекий
путь, становится чуждой всему на свете. Болезненная фантазия завладевала Джонси
все сильнее, по мере того как одна за другой рвались все нити, связывавшие ее с
жизнью и людьми.
День прошел, и даже в сумерки они видели, что одинокий лист плюща держится
на своем стебельке на фоне кирпичной стены. А потом, с наступлением темноты,
опять поднялся северный ветер, и дождь беспрерывно стучал в окна, скатываясь
с низкой голландской кровли.
Как только рассвело, беспощадная Джонси велела снова поднять штору.
Лист плюща все еще оставался на месте.
Джонси долго лежала, глядя на него. Потом позвала Сью, которая разогревала
для нее куриный бульон на газовой горелке.
- Я была скверной девчонкой, Сьюди, - сказала Джонси. - Должно быть, этот
последний лист остался на ветке для того, чтобы показать мне, какая я была
гадкая. Грешно желать себе смерти. Теперь ты можешь дать мне немного бульона, а
потом молока с портвейном... Хотя нет: принеси мне сначала зеркальце, а потом
обложи меня подушками, и я буду сидеть и смотреть, как ты стряпаешь.
Часом позже она сказала:
- Сьюди, надеюсь когда-нибудь написать красками Неаполитанский залив.
Днем пришел доктор, и Сью под каким-то предлогом вышла за ним в прихожую.
- Шансы равные, - сказал доктор, пожимая худенькую, дрожащую руку Сью. -
При хорошем уходе вы одержите победу. А теперь я должен навестить еще одного
больного, внизу. Его фамилия Берман. Кажется, он художник. Тоже воспаление
легких. Он уже старик и очень слаб, а форма болезни тяжелая. Надежды нет
никакой, но сегодня его отправят в больницу, там ему будет покойнее.
На другой день доктор сказал Сью:
- Она вне опасности. Вы победили. Теперь питание и уход - и больше ничего
не нужно.
В тот же вечер Сью подошла к кровати, где лежала Джонси, с удовольствием
довязывая ярко-синий, совершенно бесполезный шарф, и обняла ее одной рукой -
вместе с подушкой.
- Мне надо кое-что сказать тебе, белая мышка, - начала она. - Мистер Берман
умер сегодня в больнице от воспаления легких. Он болел всего только два дня.
Утром первого дня швейцар нашел бедного старика на полу в его комнате. Он был
без сознания. Башмаки и вся его одежда промокли насквозь и были холодны, как
лед. Никто не мог понять, куда он выходил в такую ужасную ночь. Потом нашли
фонарь, который все еще горел, лестницу, сдвинутую с места, несколько брошенных
кистей и палитру с желтой и зеленой красками. Посмотри в окно, дорогая, на
последний лист плюща. Тебя не удивляло, что он не дрожит и не шевелится от
ветра? Да, милая, это и есть шедевр Бермана - он написал его в ту ночь, когда
слетел последний лист.

Михаил Михайлович Пришвин
Голубая стрекоза

В ту первую мировую войну 1914 года я поехал военным корреспондентом на фронт в костюме санитара и скоро попал в сражение на западе в Августовских лесах. Я записывал своим кратким способом все мои впечатления, но, признаюсь, ни на одну минуту не оставляло меня чувство личной ненужности и невозможности словом своим догнать то страшное, что вокруг меня совершалось.
Я шел по дороге навстречу войне и поигрывал со смертью: то падал снаряд, взрывая глубокую воронку, то пуля пчелкой жужжала, я же все шел, с любопытством разглядывая стайки куропаток, летающих от батареи к батарее.
– Вы с ума сошли, – сказал мне строгий голос из-под земли.
Я глянул и увидел голову Максима Максимыча: бронзовое лицо его с седыми усами было строго и почти торжественно. В то же время старый капитан сумел выразить мне и сочувствие и покровительство. Через минуту я хлебал у него в блиндаже щи. Вскоре, когда дело разгорелось, он крикнул мне:
– Да как же вам, писатель вы такой-рассякой, не стыдно в такие минуты заниматься своими пустяками?
– Что же мне делать? – спросил я, очень обрадованный его решительным тоном.
– Бегите немедленно, поднимайте вон тех людей, велите из школы скамейки тащить, подбирать и укладывать раненых.
Я поднимал людей, тащил скамейки, укладывал раненых, забыл в себе литератора, и вдруг почувствовал, наконец, себя настоящим человеком, и мне было так радостно, что я здесь, на войне, не только писатель.
В это время один умирающий шептал мне:
– Вот бы водицы.
Я по первому слову раненого побежал за водой.
Но он не пил и повторял мне:
– Водицы, водицы, ручья.
С изумлением поглядел я на него, и вдруг все понял: это был почти мальчик с блестящими глазами, с тонкими трепетными губами, отражавшими трепет души.
Мы с санитаром взяли носилки и отнесли его на берег ручья. Санитар удалился, я остался с глазу на глаз с умирающим мальчиком на берегу лесного ручья.
В косых лучах вечернего солнца особенным зеленым светом, как бы исходящим изнутри растений, светились минаретки хвощей, листки телореза, водяных лилий, над заводью кружилась голубая стрекоза. А совсем близко от нас, где заводь кончалась, струйки ручья, соединяясь на камушках, пели свою обычную прекрасную песенку. Раненый слушал, закрыв глаза, его бескровные губы судорожно двигались, выражая сильную борьбу. И вот борьба закончилась милой детской улыбкой, и открылись глаза.
– Спасибо, – прошептал он.
Увидев голубую стрекозу, летающую у заводи, он еще раз улыбнулся, еще раз сказал спасибо и снова закрыл глаза.
Прошло сколько-то времени в молчании, как вдруг губы опять зашевелились, возникла новая борьба, и я услышал:
– А что, она еще летает?
Голубая стрекоза еще кружилась.
– Летает, – ответил я, – и еще как!
Он опять улыбнулся и впал в забытье.
Между тем мало-помалу смерклось, и я тоже мыслями своими улетел далеко, и забылся. Как вдруг слышу, он спрашивает:
– Все еще летает?

О. Генри

«Последний лист»

Две молодые художницы, Сью и Джонси, снимают квартирку на верхнем этаже дома в нью-йоркском квартале Гринвич-Виллидж, где издавна селятся люди искусства. В ноябре Джонси заболевает пневмонией. Вердикт врача неутешителен: «У неё один шанс из десяти. И то, если она сама захочет жить». Но Джонси как раз потеряла интерес к жизни. Она лежит в постели, смотрит в окно и считает, сколько листьев осталось на старом плюще, который обвил своими побегами стену напротив. Джонси убеждена: когда упадёт последний лист, она умрёт.

Сью рассказывает о мрачных мыслях подруги старому художнику Берману, который живёт внизу. Он давно собирается создать шедевр, но пока у него что-то не клеится. Услышав про Джонси, старик Берман страшно расстроился и не захотел позировать Сью, писавшей с него золотоискателя-отшельника.

На следующее утро оказывается, что на плюще остался один-единственный лист. Джонси следит за тем, как он сопротивляется порывам ветра. Стемнело, пошёл дождь, ещё сильнее задул ветер, и Джонси не сомневается, что наутро она уже не увидит этот лист. Но она ошибается: к её великому удивлению, лист-храбрец продолжает сражаться с ненастьем. Это производит на Джонси сильное впечатление. Ей становится стыдно своего малодушия, и она обретает желание жить. Посетивший её доктор отмечает улучшение. По его мнению, шансы выжить и умереть уже равны. Он добавляет, что сосед снизу тоже подхватил воспаление лёгких, но у бедняги шансов на выздоровление нет. Ещё через день доктор заявляет, что теперь жизнь Джонси вне опасности. Вечером Сью сообщает подруге грустную весть: в больнице скончался старик Берман. Он простудился в ту ненастную ночь, когда плющ потерял последний лист и художник нарисовал новый и под проливным дождём и ледяным ветром прикрепил его к ветке. Берман все-таки создал свой шедевр.

Джонси и Сью, две молодые начинающие художницы, снимают квартиру на верхнем этаже одного из домов нью-йоркского квартала Гринвич-Виллидж. Там испокон веков селятся люди, имеющие непосредственное отношение к искусству. В ноябре Джонси узнает, что больна пневмонией. Врачи сообщают девушке, что ее шансы примерно равны 10 процентам, и она выживет только если сильно захочет жить. К сожалению, Джонси потеряла интерес к жизни. Она неподвижно лежит в постели и смотрит в окно, считая, сколько листьев осталось на обвившем стену напротив плюще. Джонси кажется, что она умрет как толкьо с дерева упадет последний лист.

Сью делится мрачными мыслями подруги с Берманом, старым художников, который живет в этом же доме. Он всю жизнь мечтает создать шедевральное произведение, но до сих пор у него мало что получалось. Берман, услышав о беде Джонси, невероятно расстроился. У него пропало желание позировать Сью, которая писала с него портрет золотоискателя-отшельника.

Следующим утром на плюще остается один-единственный последний лист. Джонси следит за тем, как ветер изо всех сил старается его сорвать, но лист упрямо противостоит стихии. На улице темнеет, падает мелкий дождь, ветер усиливается. Джонси уже не сомневается, что утром не увидит этот последний лист. Но она ошиблась. К ее удивлению, храбрый лист продолжат сражаться, и не отрывается даже при самых мощных атаках ветра. Джонси поражена происходящим. Ей стыдно перед самой собой из-за своего малодушия. Девушка находит в себе желание продолжать жить. Доктор, который приходит с целью осмотреть больную, сообщает ей о позитивных изменениях. Он говорит, что шансы Джонси на жизнь и на смерть примерно одинаковы. Он добавляет, что ее сосед снизу тоже болен воспалением, но у него нет никаких шансов выжить.

Проходит несколько дней, и доктор сообщает, что жизнь Джонси в безопасности. Вечером того же дня Сью приходит к Джонси и сообщает, что старик Берман умер. Простудился он в ту несчастную ночь, когда с плюща упал последний лист. Художник нарисовал новый лист, который под проливным дождем и ветром прикрепил к дереву. Берман все-таки создал шедевр, о котором мечтал.

"Последний лист"

В небольшом квартале к западу от Вашингтон-сквера улицы перепутались и переломались в короткие полоски, именуемые проездами. Эти проезды образуют странные углы и кривые линии. Одна улица там даже пересекает самое себя раза два. Некоему художнику удалось открыть весьма ценное свойство этой улицы.

Предположим, сборщик из магазина со счетом за краски, бумагу и холст повстречает там самого себя, идущего восвояси, не получив ни единого цента по счету!

И вот люди искусства набрели на своеобразный квартал Гринич-Виллидж в поисках окон, выходящих на север, кровель ХVIII столетия, голландских мансард и дешевой квартирной платы. Затем они перевезли туда с Шестой авеню несколько оловянных кружек и одну-две жаровни и основали "колонию".

Студия Сью и Джонси помещалась наверху трехэтажного кирпичного дома.

Джонси - уменьшительное от Джоанны. Одна приехала из штата Мэйн, другая из Калифорнии. Они познакомились за табльдотом одного ресторанчика на Вольмой улице и нашли, что их взгляды на искусство, цикорный салат и модные рукава вполне совпадают. В результате и возникла общая студия.

Это было в мае. В ноябре неприветливый чужак, которого доктора именуют Пневмонией, незримо разгуливал по колонии, касаясь то одного, то другого своими ледяными пальцами. По Восточной стороне этот душегуб шагал смело, поражая десятки жертв, но здесь, в лабиринте узких, поросших мохом переулков, он плелся нога за нагу.

Господина Пневмонию никак нельзя было назвать галантным старым джентльменом. Миниатюрная девушка, малокровная от калифорнийских зефиров, едва ли могла считаться достойным противником для дюжего старого тупицы с красными кулачищами и одышкой. Однако он свалил ее с ног, и Джонси лежала неподвижно на крашеной железной кровати, глядя сквозь мелкий переплет голландского окна на глухую стену соседнего кирпичного дома.

Однажды утром озабоченный доктор одним движением косматых седых бровей вызвал Сью в коридор.

У нее один шанс... ну, скажем, против десяти, - сказал он, стряхивая ртуть в термометре. - И то, если она сама захочет жить. Вся наша фармакопея теряет смысл, когда люди начинают действовать в интересах гробовщика. Ваша маленькая барышня решила, что ей уже не поправиться. О чем она думает?

Ей... ей хотелось написать красками Неаполитанский залив.

Красками? Чепуха! Нет ли у нее на душе чего-нибудь такого, о чем действительно стоило бы думать, например, мужчины?

Ну, тогда она просто ослабла, - решил доктор. - Я сделаю все, что буду в силах сделать как представитель науки. Но когда мой поциент начинает считать кареты в своей похоронной процессии, я скидываю пятьдесят процентов с целебной силы лекарств. Если вы сумеете добиться, чтобы она хоть раз спросила, какого фасона рукава будут носить этой зимой, я вам ручаюсь, что у нее будет один шанс из пяти, вместо одного из десяти.

После того как доктор ушел, Сью выбежала в мастерскую и плакала в японскую бумажную салфеточку до тех пор, пока та не размокла окончательно.

Потом она храбро вошла в комнату Джонси с чертежной доской, насвистывая рэгтайм.

Джонси лежала, повернувшись лицом к окну, едва заметная под одеялами.

Сью перестала насвистывать, думая, что Джонси уснула.

Она пристроила доску и начала рисунок тушью к журнальному рассказу. Для молодых художников путь в Искусство бывает вымощен иллюстрациями к журнальным рассказам, которыми молодые авторы мостят себе путь в Литературу.

Набрасывая для рассказа фигуру ковбоя из Айдахо в элегантных бриджах и с моноклем в глазу, Сью услышала тихий шепот, повторившийся несколько раз.

Она торопливо подошла к кровати. Глаза Джонси были широко открыты. Она смотрела в окно и считала - считала в обратном порядке.

Двенадцать, - произнесла она, и немного погодя: - одиннадцать, - а потом: - "десять" и "девять", а потом: -

"восемь" и "семь" - почти одновременно.

Сью посмотрела в окно. Что там было считать? Был виден только пустой, унылый двор и глухая стена кирпичного дома в двадцати шагах. Старый-старый плющ с узловатым, подгнившим у корней стволом заплел до половины кирпичную стену. Холодное дыхание осени сорвало листья с лозы, и оголенные скелеты ветвей цеплялись за осыпающиеся кирпичи.

Что там такое, милая? - спросила Сью.

Шесть, - едва слышно ответила Джонси. - Теперь они облетают гораздо быстрее. Три дня назад их было почти сто. Голова кружилась считать. А теперь это легко. Вот и еще один полетел. Теперь осталось только пять.

Чего пять, милая? Скажи своей Сьюди.

ЛистьевЮ На плюще. Когда упадет последний лист, я умру. Я это знаю уже три дня. Разве доктор не сказал тебе?

Первый раз слышу такую глупость! - с великолепным презрением отпарировала Сью. - Какое отношение могут иметь листья на старом плюще к тому, что ты поправишься? А ты еще так любила этот плющ, гадкая девочка! Не будь глупышкой. Да ведь еще сегодня доктор говорил мне, что ты скоро выздоровеешь... позволь, как же это он сказал?.. что у тебя десять шансов против одного. А ведь это не меньше, чем у каждого из нас здесь в Нью-Йорке, когда едешь в трамвае или идешь мимо нового дома. Попробуй съесть немножко бульона и дай твоей Сьюди закончить рисунок, чтобы она могла сбыть его редактору и купить вина для своей больной девочки и свиных котлет для себя.

Вина тебе покупать больше не надо, - отвечала Джонси, пристально глядя в окно. - Вот и еще один полетел. Нет, бульона я не хочу. Значит, остается всего четыре. Я хочу видеть, как упадет последний лист. Тогда умру и я.

Джонси, милая, - сказала Сью, наклоняясь над ней, - обещаешь ты мне не открывать глаз и не глядеть в окно, пока я не кончу работать? Я должна сдать иллюстрацию завтра. Мне нужен свет, а то я спустила бы штору.

Разве ты не можешь рисовать в другой комнате? - холодно спросила Джонси.

Мне бы хотелось посидеть с тобой, - сказала Сью. - А кроме того, я не желаю, чтобы ты глядела на эти дурацкие листья.

Скажи мне, когда кончишь, - закрывая глаза, произнесла Джонси, бледная и неподвижная, как поверженная статуя, - потому что мне хочется видеть, как упадет последний лист. Я устала ждать. Я устала думать. Мне хочется освободиться от всего, что меня держит, - лететь, лететь все ниже и ниже, как один из этих бедных, усталых листьев.

Постарайся уснуть, - сказала Сью. - Мне надо позвать Бермана, я хочу писать с него золотоискателя-отшельника. Я самое большее на минутку. Смотри же, не шевелись, пока я не приду.

Старик Берман был художник, который жил в нижнем этаже под их студией.

Ему было уже за шестьдесят, и борода, вся в завитках, как у Моисея Микеланджело, спускалась у него с головы сатира на тело гнома. В искусстве Берман был неудачником. Он все собирался написать шедевр, но даже и не начал его. Уже несколько лет он не писал ничего, кроме вывесок, реклам и тому подобной мазни ради куска хлеба. Он зарабатывал кое-что, позируя молодым художникам, которым профессионалы-натурщики оказывались не по карману. Он пил запоем, но все еще говорил о своем будущем шедевре. А в остальном это был злющий старикашка, который издевался над всякой сентиментальностью и смотрел на себя, как на сторожевого пса, специально приставленного для охраны двух молодых художниц.

Сью застала Бермана, сильно пахнущего можжевеловыми ягодами, в его полутемной каморке нижнего этажа. В одном углу двадцать пять лет стояло на мольберте нетронутое полотно, готовое принять первые штрихи шедевра. Сью рассказала старику про фантазию Джонси и про свои опасения насчет того, как бы она, легкая и хрупкая, как лист, не улетела от них, когда ослабнет ее непрочная связь с миром. Старик Берман, чьи красные глада очень заметно слезились, раскричался, насмехаясь над такими идиотскими фантазиями.

Что! - кричал он. - Возможна ли такая глупость - умирать оттого, что листья падают с проклятого плюща! Первый раз слышу. Нет, не желаю позировать для вашего идиота-отшельника. Как вы позволяете ей забивать голову такой чепухой? Ах, бедная маленькая мисс Джонси!

Она очень больна и слаба, - сказала Сью, - и от лихорадки ей приходят в голову разные болезненные фантазии. Очень хорошо, мистер Берман, - если вы не хотите мне позировать, то и не надо. А я все-таки думаю, что вы противный старик... противный старый болтунишка.

Вот настоящая женщина! - закричал Берман. - Кто сказал, что я не хочу позировать? Идем. Я иду с вами. Полчаса я говорю, что хочу позировать. Боже мой! Здесь совсем не место болеть такой хорошей девушке, как мисс Джонси.

Когда-нибудь я напишу шедевр, и мы все уедем отсюда. Да, да!

Джонси дремала, когда они поднялись наверх. Сью спустила штору до самого подоконника и сделала Берману знак пройти в другую комнату. Там они подошли к окну и со страхом посмотрели на старый плющ. Потом переглянулись, не говоря ни слова. Шел холодный, упорный дождь пополам со снегом. Берман в старой синей рубашке уселся в позе золотоискателя-отшельника на перевернутый чайник вместо скалы.

На другое утро Сью, проснувшись после короткого сна, увидела, что Джонси не сводит тусклых, широко раскрытых глаз со спущенной зеленой шторы.

Подними ее, я хочу посмотреть, - шепотом скомандовала Джонси.

Сью устало повиновалась.

И что же? После проливного дождя и резких порывов ветра, не унимавшихся всю ночь, на кирпичной стене еще виднелся один лист плюща - последний! Все еще темнозеленый у стебелька, но тронутый по зубчатым краям желтизной тления и распада, он храбро держался на ветке в двадцати футах над землей.

Это последний, - сказала Джонси. - Я думала, что он непременно упадет ночью. Я слышала ветер. Он упадет сегодня, тогда умру и я.

Да бог с тобой! - сказала Сью, склоняясь усталой головой к подушке. -

Подумай хоть обо мне, если не хочешь думать о себе! Что будет со мной?

Но Джонси не отвечала. Душа, готовясь отправиться в таинственный, далекий путь, становится чуждой всему на свете. Болезненная фантазия завладевала Джонси все сильнее, по мере того как одна за другой рвались все нити, связывавшие ее с жизнью и людьми.

День прошел, и даже в сумерки они видели, что одинокий лист плюща держится на своем стебельке на фоне кирпичной стены. А потом, с наступлением темноты, опять поднялся северный ветер, и дождь беспрерывно стучал в окна, скатываясь с низкой голландской кровли.

Как только рассвело, беспощадная Джонси велела снова поднять штору.

Лист плюща все еще оставался на месте.

Джонси долго лежала, глядя на него. Потом позвала Сью, которая разогревала для нее куриный бульон на газовой горелке.

Я была скверной девчонкой, Сьюди, - сказала Джонси. - Должно быть, этот последний лист остался на ветке для того, чтобы показать мне, какая я была гадкая. Грешно желать себе смерти. Теперь ты можешь дать мне немного бульона, а потом молока с портвейном... Хотя нет: принеси мне сначала зеркальце, а потом обложи меня подушками, и я буду сидеть и смотреть, как ты стряпаешь.

Часом позже она сказала:

Сьюди, надеюсь когда-нибудь написать красками Неаполитанский залив.

Днем пришел доктор, и Сью под каким-то предлогом вышла за ним в прихожую.

Шансы равные, - сказал доктор, пожимая худенькую, дрожащую руку Сью.

При хорошем уходе вы одержите победу. А теперь я должен навестить еще одного больного, внизу. Его фамилия Берман. Кажется, он художник. Тоже воспаление легких. Он уже старик и очень слаб, а форма болезни тяжелая.

Надежды нет никакой, но сегодня его отправят в больницу, там ему будет покойнее.

На другой день доктор сказал Сью:

Она вне опасности. Вы победили. Теперь питание и уход - и больше ничего не нужно.

В тот же вечер Сью подошла к кровати, где лежала Джонси, с удовольствием довязывая яркосиний, совершенно бесполезный шарф, и обняла ее одной рукой - вместе с подушкой.

Мне надо кое-что сказать тебе, белая мышка, - начала она. - Мистер Берман умер сегодня в больнице от воспаления легких. Он болел всего только два дня. Утром первого дня швейцар нашел бедного старика на полу в его комнате. Он был без сознания. Башмаки и вся его одежда промокли насквозь и были холодны, как лед. Никто не мог понять, куда он выходил в такую ужасную ночь. Потом нашли фонарь, который все еще горел, лестницу, сдвинутую с места, несколько брошенных кистей и палитру с желтой и зеленой красками.

Посмотри в окно, дорогая, на последний лист плюща. Тебя не удивляло, что он не дрожит и не шевелится от ветра? Да, милая, это и есть шедевр Бермана - он написал его в ту ночь, когда слетел последний лист.

См. также О. Генри (O. Henry) - Проза (рассказы, поэмы, романы...) :

Последний трубадур
Сэм Голлоуэй с неумолимым видом седлал своего коня. После трехмесячног...

Превращение Мартина Барней
По поводу успокаивающего злака, столь ценимого сэром Вальтером, рассмо...

Весьма символичный и интересный рассказ о ценности человеческой жизни, о том какое влияние человек сам оказывает на свою жизнь, как художник ценой своей жизни спас жизнь другого человека и оставил свой последний шедевр.

Рассказ О.Генри «Последний лист» был экранизирован в 1952 году в фильме «Вождь краснокожих и другие…»

Последний лист О.Генри краткое содержание:

Сью и Джонси - две молодые художницы, снимающие квартиру на верхнем этаже в квартале Гринвич – Виллидж, в Нью-Йорке. Всё было хорошо, но в ноябре Джонси тяжело заболела пневмонией. Врач сказал, что всё зависит от самой Джонси, если она захочет, то вновь будет здоровой.

Но Джонси находится в депрессии и апатии. Она только лежит в постели, смотрит в окно и считает оставшиеся листья на плюще. Она решила, что когда последний листок со старого плюща упадёт, то в тот день умрёт и она.

Её подруга пыталась её переубедить, помочь выздороветь, но всё безуспешно. Поэтому Сью идёт к старому художнику Берману, который жил этажом ниже, он хотел создать шедевр и просил Сью ему позировать, девушка рассказывает ему о проблеме Джонси. Художник не понимает как Джонси может верить в такую глупость, но всё же эта история не оставляет его безразличным.

Ночью была ненастная погода: сильный дождь и ветер. Утром больная Джонси требует открыть занавеску и они видят, что на плюще остался всего один лист. Джонси не сомневалась, что, когда последний лист упадёт, она умрёт. Но в течение дня и на следующее утро лист всё продолжал висеть. Это очень удивляет девушек.

Наконец Джонси понимает как глупо она себя вела, думая, что умрёт из-за упавшего листа, и оптимизм понемногу к ней возвращается. Доктор, пришедший на осмотр, так же подтвердил, что здоровье девушки улучшается, чего не скажешь о её соседе художнике Бермане.

На следующий день девушка была уже совершенно здорова. И Сью рассказала ей, что старик Берман умер в больнице от пневмонии. Он простудился в ночь, когда был сильный дождь, из-за ветра в ту ночь последний лист плюща сорвался. Старик нарисовал новый и прикрепил его к плющу, но пока закреплял, очень сильно промок и замёрз, поэтому и заболел.

Всё-таки старик Берман успел создать свой последний шедевр и спасти этим девушке жизнь.

Новелла американского писателя О.Генри «Последний лист» впервые была опубликована в 1907 году, войдя в сборник рассказов «Горящий светильник». Первая и самая известная экранизация новеллы состоялась в 1952 году. Фильм назывался «Вождь краснокожих и другие».

Молодые художницы Джонси и Сью снимают на двоих небольшую квартиру в Гринвич-Виллидж, нью-йоркском квартале, где всегда предпочитали селиться люди искусства. Джонси заболела пневмонией. Врач, лечивший девушку, заявил, что шансов спастись у художницы нет. Она выживет только в том случае, если сама этого захочет. Но Джонси уже успела потерять интерес к жизни. Лёжа в постели, девушка смотрит в окно на плющ, наблюдая, сколько листьев на нём осталось. Холодный ноябрьский ветер каждый день обрывает всё большее количество листьев. Джонси уверена, она умрёт, когда последний из них будет сорван. Предположения молодой художницы ничем не обоснованы, ведь умереть она может раньше или позже, или не умереть вообще. Однако Джонси бессознательно связывает финал своей жизни с исчезновением последнего листа.

Сью обеспокоена мрачными мыслями своей подруги. Уговаривать Джонси избавиться от нелепой идеи бесполезно. Сью делится своими переживаниями с Берманом, старым художником, живущим в том же доме. Берман мечтает о создании настоящего шедевра. Однако мечта уже много лет остаётся только мечтой. Сью предлагает коллеге позировать для неё. Девушка хочет написать с него золотоискателя-отшельника. Узнав о том, что происходит с Джонси, Берман настолько расстраивается, что отказывается позировать.

На следующее утро после разговора Сью со старым художником Джонси замечает, что на плюще остался последний лист, символизирующий для девушки последнюю ниточку, связывающую её с жизнью. Джонси следит за тем, как лист сопротивляется отчаянным порывам ветра. К вечеру пошёл сильный дождь. Художница уверенна, что когда она проснётся завтра утром, листа уже не будет на плюще.

Но утром Джонси обнаруживает, что лист по-прежнему находится на своём месте. Девушка видит в этом знак. Она была не права, желая себе смерти, ей двигало малодушие. Доктор, посетивший Джонси, отмечает, что пациентке стало значительно лучше, и что шансы на выздоровление заметно возросли. Подруги узнают, что Берман тоже заболел, но выздороветь ему не удастся. Через день доктор сообщает Джонси, что её жизнь уже вне опасности. Вечером того же дня девушка узнала о том, что Берман скончался в больнице. Кроме этого, художница узнаёт, что старик, в некотором смысле, умер по её вине. Он простудился и заболел воспалением лёгких в ту ночь, когда плющ потерял последний листок. Берман знал, что значил этот листок для Джонси, и нарисовал новый. Художник заболел, прикрепляя лист к ветке под пронизывающим ветром и проливным дождём.

Художница Джонси

Творческие личности обладают душой более ранимой, чем обычные люди. Они легко разочаровываются, быстро впадают в депрессию без видимых причин. Именно такой оказалась Джонси. Первые трудности жизни, связанные с болезнью, заставили её упасть духом. Будучи творческой натурой, девушка проводит параллель между листьями плюща, исчезающими каждый день, и днями своей жизни, количество которых тоже уменьшается с каждым днём. Возможно, представитель другой профессии не додумался бы до проведения подобных параллелей.

Старик Берман

Старому художнику не слишком везло в жизни. Он не смог прославиться или разбогатеть. Мечта Бермана – создать настоящий шедевр, который обессмертил бы его имя. Однако время идёт, а художник никак не может взяться за работу. Он просто не знает, что именно нужно рисовать, осознавая при этом, что из-под его кисти непременно должен выйти настоящий шедевр.

Наконец, судьба посылает художнику возможность осуществить свою мечту не совсем обычным способом. Его умирающая соседка возлагает всю надежду на последний лист плюща. Она обязательно умрёт, если этот лист сорвётся с ветки. Бермана огорчают невесёлые мысли девушки, однако в глубине души он её прекрасно понимает, так как его душа так же ранима и полна художественных образов, непонятных для окружающих. Настоящим шедевром оказался маленький незаметный лист, сделавший больше, чем самая потрясающая картина любого из знаменитых коллег Бермана.

Художница Сью

Подруге Джонси достаётся роль посредника между тем, кто утратил надежду, и тем, кто способен её вернуть. Сью дорожит Джонси. Девушек объединяет не только профессия. Проживая в одной квартире, они стали своеобразной маленькой семьёй, поддержкой друг для друга.

Сью искренне желает помочь подруге. Но недостаток жизненного опыта не позволяет ей это сделать. Джонси нужны не просто лекарства. Девушка потеряла желание жить, а это намного хуже, чем невозможность купить нужные медикаменты. Сью не знает, как вернуть Джонси потерянное. Художница направляется к Берману, чтобы он, как старший товарищ, смог ей дать совет.

Анализ произведения

Мастерство автора проявляется в описании бытовых ситуаций. Исключив фантастику, создать необычное из обычного под силу не каждому писателю. Сюжет новеллы сначала кажется слишком прозаичным. Но того, кто решил дочитать произведение до конца, ждёт неожиданная и захватывающая развязка.

Волшебство в произведении

«Последний лист» – ещё один пример рукотворного чуда. Читая новеллу, читатель невольно вспоминает повесть «Алые паруса». Сюжеты произведений совершенно непохожи. Объединяет их чудо, созданное руками человека. Девушка по имени Ассоль всю свою жизнь ждала своего возлюбленного на корабле с алыми парусами просто потому, что в детстве получила «предсказание». Старик, желавший дать надежду несчастному ребёнку, заставил девочку поверить в чудо. Артур Грей сотворил другое чудо, воплотив в жизнь её мечту.

Джонси не ждёт возлюбленного. Она потеряла ориентиры и не знает, как жить дальше. Ей нужен какой-нибудь знак, который она, в конце концов, сама себе создаёт. При этом читатель наблюдает безысходность, навязанную девушкой. Лист плюща рано или поздно оторвётся от ветки, а значит, и смерть рассматривается Джонси как нечто неизбежное. В глубине души молодая художница уже отказалась от жизни. Возможно, она не видит своего будущего, ожидая той же бесславной участи, которая постигла её соседа Бермана. Он не достиг никаких высот и до самой старости оставался неудачником, тешащим себя надеждой создать такую картину, которая его обогатит и прославит.