Мужской тюрьме рассказ. Первоход в тюрьме (рассказ рецедивиста) - gg_nohia
Примерно с год назад в ближайшем, как ныне выражаются, Подмосковье в одной из церквей отпевали крупнейшего главаря подмосковной мафии - Хмурого. Такова была его партийная кличка. Попал я туда случайно, ехал совсем по другому делу. Автобус, подъезжая к церкви, остановился, и водитель сказал в микрофон: «Приехали».
И улицы, и шоссе, и переулки - все было забито машинами иностранных марок. Сотни и сотни. Гигантский сверкающий «икарус» пятился к воротам церковной ограды, отпевание заканчивалось. Старухи, объяснив мне, что отпевают большого бандита, спорили, осуждать или не осуждать батюшку за отпевание. Решили не осуждать - человек убит, а не то чтоб повесился или утопился. Но дивно было видеть, что в этих сотнях машин или около них сидят, стоят, прохаживаются сотни и сотни вооруженных людей. С автоматами, пистолетами, и они не только ничуть не стеснялись оружия, не гордились им, а оно было для них обычно, привычно, как зонтик при дожде. Милиции не было видно совсем. Лица парней показались мне очень приличными. Никто не курил, не жевал.
Вынесли сверкающий, красного дерева гроб, обитый по углам медью, задвинули в «икарус», «икарус» двинулся вослед за мигающей «Волгой», за ними четко и быстро выстроились «мерседесы», «вольво», всякие «БМВ», а через пять минут и наш автобус смог продолжать маршрут.
На кладбище пальба бу-удет! - протянула моя соседка по сиденью.
И никто не спрашивал, где же милиция, что же это такое - среди белого дня, рядом с Москвой сотни бандитов, составляющие всего-навсего одну мафию из десятков других подмосковных, открыто хоронят главаря, льют слезы, ходят с оружием. Видимо, привыкли.
Они не нас стреляют, они же друг друга стреляют, - сказала женщина.
Но легче ли было от такой мысли? Они же едят и пьют, так на что они едят и пьют? Кого грабят? Друг друга?
Видевшие вчера теленовости говорили: про этого Хмурого передавали, что он погиб от кавказской мафии.
Прошел год. У меня появилась возможность побывать в тюрьме особого режима. Мне предложили, я согласился. Согласие мое было вызвано скорее лингвистическим интересом, нежели социальным. Описывать тюрьмы, пересылки, дома предварительного заключения очень любят наши демократы, чего у них хлеб отбирать. Офицер, предложивший мне побывать в тюрьме, пробовал себя в литературе, отсюда и наше знакомство. Встретясь в редакции, мы поговорили, что уже давно воровские, блатные, уголовные выражения стали частью нашей речи, вначале устной, потом и письменной. Все эти вертухаи, запретки, накопители, косяки, шмары, хазы и мазы уже, может быть, и невыводимы. Как им не жить, этим словам, если все время удабривается почва, на которой они растут.
Знакомый мой офицер был, кратко говоря, опером, звался на жаргоне кумом, шел впереди меня через лязгающие двери. Пока у меня изучали паспорт, я рассказал, конечно, ему известный анекдот о том, как Петька пишет оперу, А Чапаев спрашивает, о ком он пишет оперу. «Опер велел про тебя писать», - отвечает Петька.
Офицер обещал мне подарить словарь уголовных жаргонов для внутреннего пользования, то есть не из тех, общедоступных, которые стали издаваться рядом с матерщиной и похабщиной, но служебный, то есть для посвященных. Еще он решил, что мне интересно поговорить с двумя зэками.
Нет, - отказывался я, - это же очень тягостно. Они сидят, смотрят и думают: ну болтай, болтай, ты-то сейчас за ворота пойдешь, а мы останемся.
Офицер как-то даже весело посмотрел на меня:
А вы не думаете, что им тут лучше?
В особом режиме?
Именно. Не всем, конечно, но эти, особенно один, как на курорте. А так, на общаке, тянут по-всякому. Вчера двух накнокал, до зоны сидели на игле, у нас вроде от наркоты отскочили, а вчера застукал - чифирят, - говорил он на ходу. - Вольняшки за мазуту не только чай, любой баллон притырят.
Думаю, он так же и жене вчера рассказывал о происшедшем, о том, как накрыл мазуриков, кипятящих в банке чай. Но скорее всего его жена, как жены и у всех нас, не любит слушать о работе мужа.
Мы проходили мимо сидящих заключенных, только кто их так зовет нынче - зэки, и все. Зэки вставали, снимали шапки, опер махал рукой, они садились, а он продолжал разговор, начатый еще при первой встрече:
Упала культура, и начался лай, так ведь?
Тех, кто ронял культуру.
Так. Лаять легче, чем говорить. И пороков нет. Голубые уже и у нас за власть борются.
Запреты на пороки сняты специально. Они были б не нужны, будь высокой нравственность, цензура совести.
Учат убивать люди искусства, учат, - говорил офицер. - Прямая связь - убивают в кино, убьют и в жизни. И точно также убьют.
Но почему же ваше министерство не выступит публично, не обратится в правительство, вы же должны...
Должны, да не обязаны, - отвечал он. - Мы много чего должны. Но только сейчас зэков больше слушают, чем нас. Почитать все это журнальное и газетное, тьфу! Зэки страдальцы. Башку жене оттяпал - страдает. Малолеток насиловал - страдает. Интервью дает, учит, как жить. Да ведь и вас, патриотическую прессу, не слышно.
Не слышно, - согласился я. - Напишешь, напечатаешь тиражом десять тысяч, а на тебя наплюют тиражом в пятьдесят миллионов экранов.
Мы повернули к двухэтажному длинному зданию. У входа стоял, стаскивая с головы серую шапку, седой мужчина. Поднялись в кабинет. Опер бросил на стол фуражку, ослабил ремни портупеи.
У зэков дисциплина и законы, у нас бардак и зависть. Нам их никогда не победить, - сказал опер, торопливо просматривая бумаги на столе. - Сидит зэк в карцере, просит курить, у врага просит. И враг, он его завтра зарежет, ему достает курить.
А глухари у вас есть? - спросил я, показав, что немного знаю язык тюрьмы. Глухарь - это нераскрытое убийство.
Ни одного! - выпрямился опер. - Вот тоже важная тема. Следователи на воле давно ничего не раскрывают - повышения по службе, у нас хоть бы премия к Рождеству.
Как не раскрывают?
Наивняк или косишь под него? - весело спросил опер. - Ведет следователь дело, колет Васю. Он этого Васю лучше родного изучил. Тут новое дело. Следователь едет, смотрит - сработано чисто, тут колупаться и колупаться. Чего он будет колупаться, он Васю за шкирку: Вася, бери на себя. Вася торгуется, изучает дело, чтоб на вышку не вырулить. Но обычно сделка честная, кодекс листают, меж статьями ползают. Вася торгует зону получше. Следователь рапортует - раскрыто дело. А настоящий преступник, их в триллерах киллерами зовут, - опер засмеялся, - уже пушку почистил, уже валюту промотал, маруху на Канары свозил, звонит хозяину: давай новую наколку, монета нужна. А у нас - не воля, у нас все под стеклышком.
Опер выдвинул тяжелый ящик, достал из него узкий ящик и показал. Там значились склонные к побегу, поджогу, убийству, отдельно значились группировки, их лидеры, их дружба или ненависть друг, если можно так сказать, к другу.
У вас там, на воле, пару журналистов щелкнули, это ж ясно, что заказные убийства. Ясно, что из-за денег, ясно, что не отстегнул? А где исполнители?
На Канарах?
Примерно так. Где деньги-там кровь. Именно так: вначале деньги - потом кровь, и никогда наоборот. Деньги, жадность, зарвался, не делишься - жди мокрухи. - Опер покачался на стуле. - Вот такие пироганы. Деньги, золотой телец. Схватился за хвост, ударит копытом. Бывает мочиловка и попроще. Типа а ля ведро водки. - Он нажал кнопку и велел вошедшему сержанту привести такого-то, а мне продолжал рассказывать:
У нас шли хлопкоробы, хозяйственники, правильная была терапия, и мы бы с коррупцией покончили, но тут - это мой домысел - мафия испугалась и дала команду начать перестройку. А то масоны, масоны, Горбачев... Может, и мафиози - масоны, только, думаю, мафиози намного важнее. Пока те еще болтают да через газетных и телевизионных шавок готовят мнение, мафиози уже все обстряпали. Жадны, кстати, были эти хлопкоробы. Посылками их заваливали, охрана обжиралась, всем хватало, а положняк, то, что положено котловое, отдай. Во люди. Кстати, хозяйственников, бывших коммуняк, не любили. Ведь у нас партия была из двух потоков - профессионалы, из комсомола выросшие, и трудяги с производства. Профессионалы теперь демократы, а трудяги сейчас в дерьме. Когда кто из них залетал, то это было даже для карманников западаю. Клиенты дурдомов были, вроде Стародворской. Визжала, под сапог бросалась, конечно, у зэков уважение. Ничем не дорожит - их человек. А она себе капитал скребла
Сержант доложил, что привел кого приказано.
Я встал навстречу мужчине моих лет, который со мной поздоровался очень надменно. Я невольно взглянул на стены кабинета с портретами Кутузова, Суворова, Ушакова и Нахимова. Опер сурово сказал мужчине:
Не забалтывайся со своей Англией.
С какой Англией? - спросил я.
Значит, еще один, не понимающий, кто правит миром.
Я невольно засмеялся:
У нас здесь все очень по-русски - один сидит, другой охраняет, третий просто так, а все думают о том, кто правит миром. Но эти разговоры всех нас так заездили, что мы уже не понимаем, кто правит Россией.
Я тебе дам адрес, - сказал зэк, - передашь, что я уже глотал гвозди и ложки.
Там поймут.
Опер вскинул голову от бумаг, хотел что-то вставить, но вновь погрузился в свои раздумья.
Знаешь, почему воры в законе считают себя вправе убивать? - продолжал вопросы мужчина. Причем я каждый раз должен был спрашивать, почему. - Потому что у них стартовая готовность к смерти. От этого у них сознание своей правоты и презрение к жертве.
Это очень по-большевистски, - сказал я.
А не по-христиански?
Да вы что! Христианин готов к страданиям, но он лишен даже тени мысли о своем превосходстве над другими. Разница огромная. Он умрет, а не украдет, а вор украдет...
Но не умрет, - перехватил, захохотав, мужчина.
А зачем ты ложки все-таки глотал?
Кипиш разводил. Кстати, ты - словесник, кипит от чего произведено от кипеть или от шипеть? Ни то, ни то, а от английского хиппи, наше, зэковское - хипешь. Мастырка по-русски. Я от тубиков брал мокроту, сажал рассаду в легкие, меня на просветку - рентген. А, затемнение сверху, косишь под тубика, нет, сиди дальше. Уже и вены вскрывал. Били. А ложки выдрали без заморозки.
Может, тебе лучше дотерпеть. Сколько еще? А то выйдешь совсем инвалидом, кому будешь нужен?
Да здесь лучше! - вдруг, себе противореча, воскликнул он. - Я хоть не в законе, но и не козел, фрайера меня слушают.
Я чувствую, что мне уже пора припечатывать к своему рассказу словарик терминов, но дальше пошло того чудней. Опер подошел к нам и, резко тыча в мужчину пальцем, заговорил:
На днях вот что вам всем замастырим. Отчубучим. Вы за Счет козлов пасетесь, вам же надо кого-то пинать. А мы вас в отдельный загон, и тех отдельно, тогда повыступаете. Скажи своим на этаже.
Это вы своим, кумовским, скажите. - Видно было, зэк струсил.
И зэк сник, стал тереть руки, попросил две сигареты, сунул по одной в разные карманы и тихо, но убежденно сказал:
В общем, надо оповестить всех, что Англия через Голливуд правит миром. Смотри, кто умней англичанина? Еврей? Нет, он у них в подсобке. Русский? Да, если бы мы жили на острове.
Ну как же, как же, это же теория острова. Англичане на острове, ум собирается и действует, у нас просторы, русский ум растекается и воспаряет. Не собрать.
Но сейчас-то Россия резко уменьшилась, может, поумнеем?
Все! - Опер открыл дверь, крикнул сержанта.
Зэк уходил со словами:
Англичанка, англичанка, вот где корень истории беды и провокаций. Ее сильнее надо ссорить с Шотландией и Ирландией, чтоб отвлекалась.
Опер повел меня к другому оперу в соседний кабинет. Там было накрыто подобие стола.
Посмотри, чем закусываем, - сказал другой опер, - и посмотрел бы, чего они жрут. Чего они курят. Это здесь, а выйдут, будут жрать тем пачее. - Он так и сказал - тем пачее.
В дверь без стука вошел, и даже шапки не снял, и сразу от порога заныл молодой кучерявый зэк:
Граждане, хорошее начальство, а ведь обещали, обещали! А врать, дяденьки, маленьким детям нехорошо. Ведь бардак-с, решительный бардак-с.
Уходи, марш, сделаем, - сказал второй опер, но парень не уходил.
Опер налил ему полграненого стакана. Парень глотанул, утерся, видно, наконец для этого снятой шапкой и пообещал:
Курить я не брошу, а пить буду.
Угостил оперов хорошими сигаретами и отбыл.
Он прав, - сказал мой опер, - два раза срок добавляли, третий неудобно.
А из-за чего добавляли? - спросил я.
Просто так добавляли. Мало ли к чему можно придраться, знаешь же анекдот про мента, ему на экзамене велели к столбу прикопаться, столб под статью доведет. Он тут же: а, пьешь, чашечки фарфоровые завел, а, струны протянул, связи заимел, шпионишь, ну и так далее. Туг главное, что этот парень киномеханик, а смены нет. А как зэков без кино оставить, зону разнесут, они же по Ленину живут, знают, что кино - самое сильное и так далее оружие. Киномеханик один в зоне. Нам ребята обещали посадить киномеханика, да все забывают. Надо напомнить. Года хотя бы на два-три без проблем.
Как посадить?
Как сажают, так и посадить. Втравить в драку, да и посадить.
А нельзя в зоне выучить?
Больше возни. Надо готового. Но они ломаются, то ли на что намекают, то ли не врут, что нет подходящего. Говорят, есть, но семейные, жалко. Я говорю: тащи женатого, хоть жена от него отдохнет. Говорят: вам же надо современного, а у нас все ваньковатые.
То есть можно любого посадить?
Киномеханика? Конечно.
Нет, вообще.
И вообще, конечно. Ты что, сегодня родился? Ну, будем, - опер поднял стакан.
А, например, как, начальника посадить?
Сложней, чем киномеханика, но тоже не проблема. Но начальники приноровились не сидеть у нас, а стрелять друг друга.
Слушай, -сказал мой опер, - нам же надо еще с одним зэком поговорить. Я ж тебе говорил, что с двумя познакомлю. Этот-то, на Англии сдвинутый, - серяк, я тебе большого полета птичку покажу.
Сидите, куда вы, - удерживал второй опер. - Только сели, нет, надо бежать. Поговорим! Девки в кучу, бабы в кучу, я вам чу-чу отчубучу. А ты наивный или дуру гонишь, что ли, притворяешься, что не знаешь нашего лозунга: был бы человек, статья найдется. Ты еще спроси, бьем ли мы зэков.
Бьем. Только то и понимают. Как по тюфяку бьешь, но глаза становятся осмысленными. Мысль пробуждается, мысль, по Марксу, овладевает зэком после битья. А как они били и убивали, с мыслью? Парни, вы как фрайера... куда пошли? Мужчины пьют стоя, а женщины до дна.
Мы вернулись в свой кабинет. Через сержанта опер велел привести такого-то.
Больше залетают по глупости, - стал говорить опер, как будто мы и не ходили к его другу. - Вот у памятника задрал ногу, как собака, и облил подножие. Берем, объясняет: жене, говорит, доказал ее правоту. Обзывает, говорит, кобелем, я и стал кобелем.
А кобель не в туалет ходит. Из-за баб, из-за баб, - опер шерстил картотеку. - Порежут друзья друг друга из-за бабы, сидят, а она с третьим кобелем. А то молодых втравливают бабы в годах. Подцепит дурака, но ей не сам дурак нужен, ей постель приелась, ей шуба нужна. Растравит, он на все готов. Даная у Рубенса хоть и Зевса ждет, а золотишко-то на нее сыплется. Сама как желе фруктовое.
Опер побарабанил пальцами по картотеке.
Чего-то не ведут. Ну да он птица серьезная. Хотя он знает, что вы (почему он попятился на вы?) придете. М-да. Русские, русские прорубают мировую просеку. Я вот был в Америке по обмену, там опять вспухает проблема черных. Белые сучки на черных падки. Дикнут.
Может быть, я уже пойду?
Ну что вы! Вот, кстати, словарь. На практике все, конечно, элементарней. Да и вообще, вы знаете, в жизни всё элементарней. Наши патриоты видят во всем заговоры, ложи... Все проще: надо кого-то убрать - шелести купюрой. Но это на воле, у нас того нет. Мы, может быть, будем скоро хозрасчетной тюрьмой. Будем камеры сдавать, как сейфы в швейцарском банке. Хочет человек спокойно спать - садись к нам, плати копейку. И нам хорошо, и человек отдыхает. У нас даже так, например, бывает: с воли ищут исполнителя, чтоб кого-то чикнуть, наши зэки не идут. Знают, тут не воля, тут глухаря не будет. То есть так делается, что зэк выходит на день-два, делает дело и опять на нары. Но найдут, вычислят, все же повязано. Тем более, все знают, что сейчас одного убийства не бывает, что сейчас обязательно убивают убийцу, у Берии научились. Первыми бросают мальчишек. Подцепят на наркоте, на девке, на долге, на подельничестве, мало ли! Сунут мотоцикл или пачку зеленых, надо же отработать. Он берег дружка, на кого указали, того пришивают и, бросив, так сказать, орудие заработка, ожидают дивидендов. Может, и дадут вечерок погулять, потом везут для расплаты: мол, в городе неудобно... А там уж яма вырыта... Вот тебе свежак. Сел банкир. Сейчас же банки лопаются, ну, это якобы лопаются, а на самом деле идиоты сами натащили им денег, слюни текут от обещаний процентов, как таких фрайеров не проучить, надо проучить, грех не проучить. Банк тонет, кого-то надо посадить. Садится кто-то по договоренности. Грозит десятка, купленный адвокат выбивает пятерку, банкиру обещают через год извлечь. Но извлечешь его - еще делись с ним. Легче убить. Мне стукачи шепнут - ищут по зоне киллера. Как в триллере, - засмеялся опер. - Знаю, что в зоне не найдут. Так ведь вольняшку купили. Обстряпали чисто, вывели на лесопилку, «Макаров» с глушителем, «Макаров» в речку, никто не слышал. А вольняшка куда-то пропал. Вот, кстати, помечу, надо узнать, что с семьей у него.
Дверь распахнулась, ввели заключенного. Волосы густые, ни одной сединки, лицо гладко выбритое, будто сейчас на совещание, рука крепкая, голос доброжелательный.
Простите, не сразу, не мог же небритым.
Ладно, беседуйте, - сказал опер. - Если что, я рядом.
Мужчина посмотрел на меня. Я выдержал взгляд его светлых глаз.
Немного непонятно, - сказал мужчина, - кто кого и зачем хотел видеть, вы или я:
Может быть, я, но вы вправе не говорить.
По крайней мере, вы можете сказать хотя бы то, что сейчас в тюрьме безопаснее, чем на воле.
Вообще-то да, но тоже как сказать.
Четкий ответ.
Куда четче. Не допрос же. На допросе я бы туфту гнал.
Но лично вам здесь нормально?
Я же сам сел. Мы решили на триумвирате, что по очереди отдышимся. Решили на поминках у Хмурого.
А! - я даже вскрикнул. - А я видел, как Хмурого выносили из церкви. В прошлом году. Так?
Мужчина напрягся.
С кем вы приезжали?
Ни с кем. Я проезжал на автобусе, автобус остановился, было не проехать. Старухи сказали про то, что отпевают мафиози.
Прогресс. Старухи выучили итальянское слово.
А палили на кладбище?
Еще как. Из всех видов оружия, а в полночь над рестораном залп из ракетниц. Хмурый, о! - Мужчина понурился.
Расскажите про него.
Это можно, - сказал мужчина. - Даже нужно. Я-то во многом баран. У меня школа, футбол, соревнования, потом армия, потом охранник у одного бугра, девки, то-се. Хмурый спас. Приблизил и сказал: запомни - ты человек, а не двуногая обезьяна Дарвина, брось все вредные привычки, ложись вовремя и чисти зубы по утрам. Он меня чем протряс говорит, что если тебе дорога родина, будем на нее работать. Он деньги презирал...
После того, как их наворовывал? - не выдержал я.
Мужчина вздохнул.
Вам всем нужен ликбез. Хмурый по мокрому делу не работал, карманников, домушников там, медвежатников не привечал. Казино, ресторан, старые буржуи, новые русские, банкиры - вот кто ему отстегивал. Он ведь кандидат экономических наук. Он, по-моему, вместе с Гайдаром защищался, тот пошел по журналам «Коммунист», а ему родина была дорога...
Гайдару?
Ты что, Хмурому! Хмурому дороже России не было. Он теорию разработал. Говорит: если все продано-перепродано, мы спасем. Для опыта мы покупали чиновников. Неподкупных не обнаружили. Тут еще Гаврик Попов взятки одобрил, вообще пошел завал. Что это остановит? Только страх. Воруют, например, на рекламе; Растопырят карман, в него сыплется. Раз скажешь ему, два, не понимает, ну, сам же хочет, так ведь?
И тут двойное убийство? А ты говоришь - Хмурый благородный Робин Гуд. Это как наши демократы называют бандитов.
Про Чечню Хмурый еще задолго до Чечни понял. Он с ментами вел переговоры, просил даже не поддержки, а чтоб не мешали побороть ихний клан. Менты облажались. Когда мы для пробы на рынке схлестнулись, то менты не то чтоб нам помогать, наших же уложили, эх! Тогда-то чеченцы и обнаглели. Хмурый летал куда-то, он языки знает, по-моему, в Америку летал, но поддержки не нашел, все России гибели хотят... Он говорил, кругом измена, трусость и предательство, что у России нет друзей. Он не пил никогда, не курил, в карты не играл. А из женщин у него была одна любовь, она потом отравилась. У нас группировка была такая, что даже жвачки не жевали, он ее ненавидел, жвачку. Ничего не боялся, его боялись. Владельцы казино, банкиры перед ним на цырлах бегали. Ему только поглядеть. Они как кролики перед удавом.
Мужчина, видно было, разволновался, снова закурил, объяснив:
Это уж я после его смерти закурил. У нас многое пошло не по нему. - Вот что такое роль личности в истории. Ушел человек, и мы попятились. Меня могут тут и приконопатить, они чувствуют, что я делу Хмурого предан. Но я же маленькая пешка, я же валенок, а Хмурого не воскресить. Хоть бы во сне увидеть.
Так за что вы сели? Все-таки.
Не помню, не знаю, - искренне ответил мужчина. - Но есть же юристы, мы им сказали: засветите так, чтоб года на три. Какая разница, за что. Главное, отдыхаю. Но чувствую - они там упираются рогом, разборки идут.
Там уж не до России, да?
Боюсь, что да, - ответил мужчина. - Но вообще, если даже просто держать чинуш в страхе, и то это оздоровляет обстановку. Они, взяточники и сволочи, должны с дрожью идти к подъезду собственного дома, как пишут в газетах: убит у подъезда собственного дома. Хмурый вот так, бывало, возьмет двумя пальцами нового русского за пуговку и ласково ему говорит: «Ты почему собираешься дом на Кипре строить? Строй, сука, в России. Мы потом твой дом на детский сад переделаем». Он утечку валюты ненавидел. Так же, когда металл воровали. Никто же не знает, мы раз рванули на трех «мерсах» догонять эшелон с цветметом, на Прибалтику уходил. Догнали, остановили. Машиниста связали, но ни капли крови. Потом газеты пишут о крупной операции сотрудников МВД. Смех.
И все-таки, простите, я не могу верить в сплошные благородные методы, хоть и открываю для себя неожиданный облик преступника.
Хмурый не преступник. Он зубами скрипел, когда хронику происшествий смотрел. У него руки чистые, без наколок. Его, я думаю, - тут мужчина оглянулся, - менты убрали, пусть через кавказцев. Мешал.
Но если он чистый, если на нем ничего не висело, почему бы ему со всеми вами не легализоваться?
Как Баркашов? Нет, этот в вожди метит, Хмурый этого не выносил. И потом, как же действовать с преступным миром, он же секретен, только секретно и можно. Мы, например, сколько подпольных фабрик водочных разгромили, кто знает? А менты накроют десять ящиков сивухи, сразу звонят - герои. Нет, мы спокойно - надыбаем фабрику, у нас же своя служба разведки, и спокойно туда. Когда не ждут, это закон, чтоб без жертв. У нас радиотелефоны, сотовая связь, все путем. Накрываем - первичные продукты на прощанье зажигаем, а их продукцию их же самих заставляем уничтожать. Я вот тогда еще раз поклялся не пить, когда на первой операции чуть не задохнулся. Ацетон же! Чем людей травят! А иностранное питье! Тоже громили. Нарисуют царя - пей, Иван. Нет, Хмурый был мужик правильный. Он понял, где живет, он понял, как надо жить.
Мужчина встал, давая понять, что больше говорить не желает или что все сказал. В кабинет вернулся повеселевший опер.
Отдыхать, - сказал мужчина и попрощался.
Опер шумно сел, смахнул картотеку в ящик и сообщил, что киномеханика достали, но что с воли требуют выставить ящик питья.
А этого, - он показал на дверь, куда ушел мужчина, - свои уберут: идейный. На Хмурого ему не потянуть, а чуть что, будет ныть, мол, давайте помнить Хмурого. А те уже, думаю, его проводили отдохнуть, чтоб руки развязать. Конечно, будут ворье постреливать, но ведь и жить захочется красиво. Тут бабье вынудит грабить. А! - он резко завял.
Я тоже засобирался. Опер провожал меня, извиняясь, что я, может быть, не того ожидал от визита в тюрьму.
А чего я должен был ожидать?
Вообще-то, - вдруг сказал он, -- я скажу вам выстраданное: тюрьмы и могилы сейчас полнятся потому, что такая стала, культура, она на уровне жваноидов. Всякая похабель киношная и экстрадная, всякие книги про постель и убийства - вот корень зла. Когда интеллигенция науськивает президента канделябрами убивать да когда на страну, в которой живут, гадят, чего ждать? Вы, я вам посоветую, всякой достоевщины не разводите: он процентщицу убил и мучается. Сейчас все проще - приткнул и чай пошел пить. А все - от уровня культуры. Начинали с аэробики да с конкурсов красоты - кончили развратом. А главное, всё все знают и все катится под гору.
Бога не боятся.
Тут я не спец, - ответил опер.
Мы еще поговорили, что тяжело сейчас литературе - язык весь завшивел от жаргонов, иностранщины, техницизмов, профессионализмов, а как выражать современность, как? Опер все-таки хотел писать. Вшей или выжечь, или выморозить, решили мы на прощание.
Опять я шел через накопители, запретки, опять мой паспорт изучали, что казалось уже смешным после услышанного, опять я вышел за проволоку, очутившись для сидящих в тюрьме тоже за проволокой.
ТЮРЕМНЫЕ ИСТОРИИ. 1Виктор Чира.
«… Слово Мое не бывает тщетно…».
После российских северных лагерей, зона особого режима: Караулбазар, показалась мне настоящим санаторием. Узбекский городок, в котором находился лагерь, был расположен в полупустыне, в Бухарской области. Летняя жара доходила в данной местности до пятидесяти с гаком в тени, по Цельсию и, тем не менее, жизнь здешняя мне понравилась. В зоне имелся вор в законе, человек с Кавказа, и рядом с ним команда приближенных, козырных фраеров разной национальности.
Наличие организованных урок, гарантировало в лагере твердый «порядок», т.к. все представители администрации были куплены или запуганы, а начальник колонии и его заместитель по режиму, во всем находили компромисс с жуликами. Жизнь в колонии была спокойной, регламентированной и предсказуемой. Любой арестант мог спокойно жить и иметь все блага, допустимые в условиях каторги. Свободно продавалось и передавалось с воли практически все: продукты, спиртное, наркотики, сигареты и даже женщины. Беспредел строго пресекался, никто никого не мог обидеть незаслуженно и внешне во всем следовали воровскому закону.
Периодически приезжали представители блатного мира, которые свободно заходили на территорию лагпункта и общались с местным «блаткомитетом». Никто не мог безнаказанно сделать, что-либо непотребное или приносящее вред коллективу. Назначенные вором в законе, смотрящие поддерживали надлежащий порядок. Периодически из общака выделялись мужикам сигареты, чай, анаша и все были довольны. В лагере практически не совершались побеги и другие преступления, что было на пользу администрации. И, конечно же, руководство лагерем имело соответствующую мзду и так же не возражало против устоявшегося статус-кво.
Бараки, в которых мы жили, были разделены на камеры по шесть - восемь зеков в каждой. По регламенту, мы должны были в свободное время находиться под замком, но фактически камеры никогда не закрывались, мы свободно перемещались по всей территории в любое время дня и ночи. Иногда нас запирали под замок, это означало приезд комиссии из столицы или прокурора по надзору. В такие дни народонаселение лагпукта усиленно изображало из себя заключенных примерного поведения.
По распределению я попал в восьмой барак, в камеру номер шесть, где находились пятеро разновозрастных мужиков, живших не очень дружно между собою. Каждый из них имел, какой либо побочный источник дохода, но жили они, между собой обособленно, и коллектив не сложился. Валерка, мастер по изготовлению выкидных ножей, был пьяница, он периодически напивался и устраивал дебоши. Его успокаивали, иногда били, но не сильно, а для науки. Были еще мастеровые, делавшие пистолеты – зажигалки и прочий ширпотреб, имевший спрос. Наша камера выглядела вполне зажиточно на общем фоне и мужики не имели нужды в продуктах и других необходимых вещах.
Как-то незаметно получилось, что я, хотя и был пассажиром залетным, т.е. приехавшим из России, нашел подход ко всем сидельцам в камере и незаметно объединил всех её обитателе. И вскоре мы вечерами уже совместно ужинали, делясь припасами, и перед сном покуривали анашу или употребляли спиртное. Микроклимат в камере изменился, и это всем нравилось, стало проще жить в таком колхозе, где действовала взаимовыручка. Мы сдружились настолько, что когда братва, смотрящая за бараком, из четвертой камеры пригласила меня переселиться к ним, я вежливо отклонил предложение.
Среди народонаселения нашего барака был один зек, отсидевший уже более двадцати лет по прозвищу «Чира». Он имел двойную фамилию: Черкашин-Арсентьев и зеки сократили её до «Чира». Этот индивидуум выделялся на общем фоне тем, что совершенно не употреблял спиртное, наркотики, не курил и даже занимался спортом. В его камере была целая библиотека книг разной тематики, которые он читал и любил беседовать на любые темы. Я тоже был большим любителем книг и часто брал у него почитать что либо. Вдобавок ко всему, Чира был очень разговорчивый человек, с хорошо подвешенным языком и если он заходил в гости, то уходил не скоро и после его визита у братвы болели животы от смеха. Веселый и разговорчивый был хлопец, достаточно эрудированный и очень общительный.
Однажды я узнал, что у Чиры есть Библия, и он переписывается с верующими бабулями из Совета Церквей, и они прислали ему эту редкую книгу. Это был 1988 год и о Библии я знал лишь то, что в ней написано, когда будет конец света и что последним царем будет Мишка меченный. Так же я считал, что если прочитаю Библию, мне сразу откроются все тайны бытия и мироздания. Я стал просить у Виктора почитать Библию, но он не спешил давать её мне, т.к. дорожил этой книгой. И вот однажды вечером, мы после ужина, как обычно выкурили пару косяков анаши, и вели неторопливые разговоры о делах наших скорбных. В это время в камеру зашел Чира и протянув мне тоненькую брошюрку: Евангелие от Иоанна, сказал: « На, вот пока прочитай это». Мои сокамерники уже укладывались спать, а я залез на верхние нары, что бы быть поближе к лампочке и открыл книгу.
Не знаю, читали ли вы книги, предварительно накурившись анаши, но скажу вам, что это трудное занятие. Каждое прочитанное слово вызывало десятки образов и мыслей. Короче говоря, прочитал эту тоненькую книжицу я только с рассветом. Представляю негодование особо праведных верующих; да как это можно! Евангелие и анаша, это непотребство! И я абсолютно с ними согласен, это действительно несовместимые вещи. Но в Библии написано, что Слово Божие подобно мечу обоюдоострому и проникает, разделяя до составов и мозгов. Так случилось и со мною, чтение Слова не прошло для меня бесследно. Меня вскоре перевели в другой лагерь, где я покаялся и стал верующим христианином. Слово Бога прочитанное из в Евангелие, выдавило из меня не только анашу, но и всю скверну, которой я жил раньше.
Чиру я встретил на свободе, где он стал служителем церкви и несет служение до сего дня, он такой же многословный и общительный. Я тоже стал служителем и уже более шестнадцати лет, исполняю пасторское служение. Господь сказал однажды: «Исследуйте Писания, ибо вы думаете найти в них жизнь вечную, а они свидетельствуют об Мне»
На тему тюрьма опущенные рассказы существует много лжи и
фантазий. На самом деле о том, как опускают в тюрьме, знать всем, кто попадет в
зону, не нужно. Да, время от времени
приходится слышать о том, что парня опустили в тюрьме или что мужика опускают в
тюрьме. Но подобное происходит настолько редко, что внимания не заслуживает.
Но поскольку без истории том, как именно и кого опускают в тюрьме не обойтись, продолжу начатую тему, рассказав именно об этом.
Как опускают в тюрьме.
Наиболее удачным игроком среди мужиков, был Коля – «Совок». В своем кругу ему не было равных. Его соперники быстро «просекли» талант Совка и перестали садиться с ним за карточный стол. К тому времени, он умудрился неплохо заработать на своих друзьях по несчастью. Большинство должников, расплачивались передачами от родственников. Совок курил самые дорогие сигареты. В счет долга, его кредиторы ходили вместо него в наряды.
Совок по своей натуре был настоящим игроком. Такие не могут спокойно смотреть и не участвовать в игре. Блатные, с удовольствием приняли его в свой игровой круг. А ведь до этого точно такого же парня опустили в тюрьме, начав именно с «дружеской игры».
По началу, Совку очень везло. Он выиграл приличную сумму.
Скорее всего, это было подстроено. Совок заглотил наживку, брошенную ему
опытными шулерами. Следующая игра стала для него роковой. Блатные не играли на
всякую ерунду. Кроме денег, в качестве средств платежа, использовалась водка и
наркотики.
За несколько часов ночной игры, проходившей в каптерке , Совок проиграл огромную сумму денег. В игре верховодил известный авторитет «Локоть». Именно он определил недельный срок для возвращения карточного дога. Естественно, Совок не смог за неделю достать деньги. В этих вопросах, на зоне не шутят. Ни какие отговорки не катят.
Парня опустили в тюрьме.
Через несколько дней, после окончания срока уплаты, и по зоне пошел слух- парня опустили в тюрьме!!! – а точнее Совка «опустили». Об этом узнала вся зона. Зеки сразу изменили к нему свое отношение. С ним перестали здороваться и садиться рядом за стол в столовой. Наиболее отъявленный подонки, делали его жизнь еще ужасней. На Совка выливали помои, ему ставили подножки, плевали ему в спину.
От такого морального и физического пресса, может сломаться любой. И так всегда - мужика опускают в тюрьме и он ломается, превращаясь или в чухана или кончая с собой, или становясь общей проституткой.
Но не это произошло с несчастливым игроком. Ночью, заточкой, он перерезал горло трем блатным, опустившим его. Той же заточкой, Совок вскрыл себе вены на обеих руках.
В колонию приехала многочисленная комиссия из управления исполнения наказаний. Нашли «крайних». Наказали. Уехали. Начальник колонии получил служебное несоответствие. Кум отделался строгим выговором. После этого случая, работники колонии не давали возможности спокойно играть в карты, как это было раньше. Теперь, игроков ожидало ПКТ (помещение камерного типа), куда на перевоспитание, направляли отъявленных нарушителей дисциплины. А вот тех, кто мужика опускают в тюрьме, не тронули.
Так как тюрьма опущенные рассказы без подробностей невозможны, расскажу о том, как опускают в тюрьме:
1. Вначале жертве самой предлагают отдаться.
2. Если она отказывается, ее избивают.
Женщины в тюрьме - особый контингент. У них есть свой распорядок, свои законы. Бывшая заключенная Наталья Александрова (имя изменено по просьбе героини. - сайт ), ожидавшая приговора в СИЗО и вышедшая по амнистии из зала суда, рассказала "ВБ" о том, как функционирует эта закрытая система.
По данным ГСИН, в данный момент в СИЗО находится всего восемь заключенных-женщин. Наталья Александровна отсидела в СИЗО-1 Бишкека два года. Сейчас ей 32 года. Осуждена за мошенничество. Разведена, имеет дочь. У женщины два высших образования. По первой специальности - социолог.
"Раньше работала в сфере услуг. В 2012 году выполняла роль посредника. Оформив все сопроводительные документы, одна сторона стала оспаривать сделку. Виновной решили сделать меня, но до сих пор не понимаю, что сделала неправильно, - рассказывает Наталья. - Так называемые потерпевшие оказались влиятельными и обеспеченными людьми. Они предлагали мне сделку: я изменю показания в их пользу, а они повлияют на меру пресечения и на судебный приговор. Я отказалась, а позже судьи избрали мне меру пресечения в виде содержания под стражей в СИЗО".
Небо в клеточку
Переступив порог СИЗО, решила, что жизнь на этом закончилась. Сначала осужденного помещают в так называемый карантин. Это как у врачей. Камера нужна для профилактики инфекционных заболеваний - чтобы со свободы никто не принес какую-то инфекцию.
Обычно в первый день новеньких осматривает врач или фельдшер. Описывает все татуировки и особые приметы - шрамы, большие родимые пятна, уродства. Если вас били, пытали - об этом нужно сказать врачу, продемонстрировать синяки, ссадины, пожаловаться на боли. Медики должны все запротоколировать.
Еще в карантине меня стали прощупывать - проверять, насколько я сильна духом. Узнавали, есть ли у меня деньги, если есть, то сколько. Если нет, то тебе велят их достать, а где и как - неважно. До того как попала туда, мне говорили: если сломаешься, начнут грузить. Я не сломалась, поэтому меня и грузить не стали, хотя многие девчонки попадаются на уловки довольно быстро и легко, а потом не могут избавиться от этого.
Могу рассказать, что карантин предусматривает знакомство администрации с новым заключенным. Там практически всегда имеется стукач. Он слушает, о чем говорят новоиспеченные арестанты. Поскольку люди, попавшие сюда впервые, все еще находятся в непонятном состоянии (их ведь еще не осудили), они разговорчивы. Позже, когда человек освоится, придет в себя, вытащить из него нужную информацию будет гораздо сложнее, чем в первые дни.
Позже меня распределили в хату (камеру. - сайт ), где сидели еще шесть женщин - за разные преступления. За какие именно, говорить не буду. С ними у меня сложились вполне дружеские отношения. Именно тут поняла, что когда человек попадает в СИЗО, ему в любом случае нужно отстоять свое положение и знать правила.
Я правила знала, потому что имела опыт общения с таким контингентом – еще в студенчестве проходила практику в одном СИЗО.
Общак
Про общак постоянно выдумают всякие байки. Особенно слухи разлетаются на воле. Одни говорят, что тут нужно сдавать от $300, другие, что от $1000 и выше. Хочу развеять эти слухи. В централе (СИЗО №1) у женщин нет общака. Может я и разочарую наивных людей, но повторюсь – общака здесь нет и не было.
В СИЗО есть старшая по камере, а вот на зоне - старшая отряда. Как правило, ими являются женщины-лидеры, имеющие и заслужившие авторитет. В основном, они живут обособленно, имеют вес в криминальном мире, "греют" как мужскую зону, так и женскую (снабжают деньгами. - сайт ).
Иностранцы сидят в отдельных хатах. За убийство, изнасилование и тяжкие преступления здесь особый спрос. Тут каждый знает, кто и за что сидит.
Все в шоколаде
Правила пребывания в СИЗО простые. И ценности здесь отличаются от тех, что на воле. В цене сигареты. Их можно обменять на продукты. Сама я не курю, да и не курила никогда. В принципе тут курят не все и крепкий чай, как в фильмах, пьют тоже не все. Возможно потому, что женщины - контингент особый.
Женщине важно иметь гигиенические принадлежности: мыло, пасту, прокладки, нижнее белье и так далее. Здесь эти вещи есть не у всех. Ну и у женщин свои причуды. Например, за конфеты или шоколад можно отдать все что угодно.
В камерах размером где-то 5 на 6 метров можно делать все – готовить еду, мыться, стричься и так далее. Кстати, то, что в закрытых учреждениях запрещены колото-режущие предметы – это все байда. У меня было все – даже маникюрные ножницы и лаки для ногтей. Правда, все это нужно вовремя скрывать и желательно, чтобы об этом не знал никто из конвоиров. Кстати, не все они честны перед законом. Не секрет, что некоторые осужденные за определенную плату могут принести тебе все что угодно с воли. Например, разные вкусности, которых нет в СИЗО. Размер оплаты самый разный. Конвоиры на это закрывают глаза. С другой стороны - их можно понять, зарплата маленькая, а контингент не из самых лучших.
Еду тут готовят вполне съестную, но ее мало кто ест – в основном лохушки. Здесь такой закон – если ты себя не поставишь, сама будешь есть баланду, а все остальные то, что тебе передают родные с воли. Если ты оказываешься лохом, тебя будут постоянно грузить (требовать, - сайт ) на деньги. Была с нами одна такая. Ей каждый день передавали большие сумки с продуктами не на одного человека, а на шесть, и все мы питались с ее дачек.
Лучшее лекарство - анальгин
Про медицинское обслуживание речи тут нет. От всех болезней дают анальгин. Однажды у моей сокамерницы начались судороги, у нее не было никаких таблеток. Минут пять мы стучали по железной двери нашей хаты, чтобы позвать конвоира. Он пришел, открыл дверь, посмотрел и сказал: "Да она придуряется, таких, как она, я видал не один раз", - и ушел. Судороги не прекращались, мы опять начали ломиться в дверь. Только после того как конвоир увидел, что судороги не прекращаются, вызвал врача. Та пришла, побила немного ее по щекам, плеснула водой, перевернула девчонку на бок. Когда больная успокоилась, доктор дала таблетку и ушла. На наши расспросы ответила: "До свадьбы доживет".
На прогулку, а точнее, дышать свежим воздухом в помещении с решеткой вместо потолка, нас выводили примерно два-три раза в неделю, хотя по закону положено каждый день. Одновременно на "гулку" выходят несколько человек. Сверху, по клетке, ходят вооруженные сотрудники СИЗО. Прогулка длится примерно час. Там подследственные или осужденные разговаривают между собой, знакомятся с новичками.
На особом положении
В централе есть камеры с комфортными условиями проживания – нормальные кровати с хорошими матрацами, холодильником и телевизором. В них не грузят, передачки доходят вовремя, а еще, что немаловажно, имеется доступ к телефонной связи. Это, конечно, не законно, но достаточное количество людей за энную сумму проносит мобильники, а с воли им закидывают единицы те же адвокаты, родственники и знакомые. В такую хату сложно попасть, но мне удалось именно там просидеть весь срок.
Это сладкое слово - свобода
Этапирование в женскую колонию по расписанию - по четвергам. В один автозак помещают от трех-четырех до 10-15 человек. На суд нас возят под конвоем. В основном это молодые ребята, которые порой ставят для себя и для нас музыку во время перевозки. И каждый раз, когда едешь на суд, теплится надежда на справедливость нашей Фемиды. Но, возвращаясь в свою хату, понимаешь, как жестоко устроен этот мир и что надеяться на чудо - бесполезно. Выходя из автозака, видя сияющее солнце или падающий снег, слепящий глаза, за эти несколько секунд, что ты поднимаешься по ступени в здание суда, тебе хочется набрать в свои легкие побольше воздуха, потому что в хате его как никогда и не хватает: камеры закрыты, окна не открываются.
Вообще, попавший в СИЗО редко выходит на свободу. В большинстве случаев людей отправляют отбывать срок. В случае с женщинами - это колония в селе Степное. Многие хотят туда попасть не потому, что они мечтают отбыть срок, а потому, что там больше свободы и оттуда легче освободиться - уйти на условно-досрочное освобождение или подать кассационную жалобу в вышестоящую инстанцию. Этапированные туда порой не верят своим глазам - чистое небо, прогулки неограниченны, да и работу можно найти. На накопленные на карточке деньги можно попросить сотрудников колонии приобрести то, что тебе необходимо. А можно ничего не тратить, и тогда, когда выйдешь на волю, у тебя будут деньги. Этим и отличается СИЗО от колонии.
Так закончила свой рассказа Наталья.
Наша героиня не сильно жалеет о том, что столько времени провела в закрытом учреждении. Однако, по ее словам, если бы жизнь можно было повернуть назад, она изменила только одну ее часть. Ту, которая никогда не привела бы ее в СИЗО.
"ВБ" продолжит опубликовывать истории женщин, побывавших в местах не столь отдаленных. В следующей публикации мы расскажем о жизни в единственной женской колонии и о судьбе женщины, которая провела там долгих четыре года.
Публикуем заключительную часть интервью с бывшим заключенным о буднях исправительных колоний.
О других заключенных
К темнокожим в целом нормально относились. Правда, я за все время только одного видел. Он дрова тогда колол. Я только удивился.
Люди с психическими заболеваниями отбывают наказание вместе с остальными. У нас был один такой человек в отряде. Он в колонии постоянно ходил в очках от солнца. Его уже даже милиция не трогала. Мог разогнаться и удариться головой о стену. Давали ему что-то там весной и осенью во время обострений, но плохо помогало.
Был случай, когда пришел в лагерь новый заключенный. Побыл на карантине, сидим общаемся, а человек в очках поворачивается к нему и говорит: “Я тебя убью сегодня”. Ходили в санчасть, чтобы ему таблетку дали. Не убил никого, но было страшно.
К людям, которые отбывают наказание за наркотики, администрация относится жестче и режим у них тяжелый. Сидят отдельно от остальных. У нас для них было отведено два барака. Не выпускают никуда. Если мы могли куда-то сходить, к тем же ребятам в гости, то у них такой возможности не было. Как правило, это молодые ребята до 25 лет, а сроки у них лет по 10-12. Хотя среди других заключенных, они едва ли не элита. Деньги обычно есть. Мать или молодая жена последнее отдаст, чтобы ему нормально сиделось.
Люди разные сидят. Кто-то с 1998 года. Сел чуть ли не в Советском Союзе, а теперь телефоны, гаджеты. А у него уже ни здоровья не осталось, ни крепкой психики. Был человек, который из 14 лет отсидел 7, а потом пошел на Промзону и повесился. Кто знает, что было у него в голове?
А вообще, каждого человека можно съесть. И съедали. Свои же, не администрация. Все проблемы создают заключенные сами себе.
О работниках колонии
В каждом отряде есть отрядник и оперативный сотрудник. Оперативный сотрудник может быть один на два отряда. Это офицеры. Когда я был последний раз в ИК-11, оперативному сотруднику было 22 года, лейтенант. Для меня и еще примерно для половины отряда он считался нормальным, для остальных был плохим. Всем хорошим не будешь. В это время тот, кто был для меня плохим, считался нормальным для других заключенных.
Физическую силу сейчас не применяют. Называют на Вы. Уже научились.
По большей части кулак в зоне не гуляет. Вопросы решаются через определенных людей. Их называют блатными. Но тут и от милиции многое зависит. «Блатные» помогают поддерживать порядок и предотвращать рукоприкладство, поэтому обычно милиция в них заинтересована. Иначе будет так: сегодня я дам кому-то в глаз, а его жена позвонит в какой-нибудь департамент и завтра в колонию приедет проверка. Этого не хотят.
О зависимостях
Обычно в лагеря приезжают уже “чистые”. Я сам не раз из наркотической зависимости в тюрьме выходил “насухую”. Там это легче. С алкоголиками немного по-другому: им могут где-нибудь боярышника налить. Хотя если захотеть, то все можно найти. Было время, когда я и в СИЗО один пил водку.
Помню, году в 2013-2014 милиция нашла в холодильнике на зоне водку в стекле. Значит, милиционер и принес. Сейчас по-другому стало. Уже даже горсть семечек черных, которых нет в ларьке, тебе никто так просто не пронесет.
Но это все равно осталось. Ты знать не будешь, но оно есть. Надо искать выходы, но не факт что найдешь. Вот если у меня есть каналы (дорога), я могу пронести водку. Предположим, через водителей, которые провозят металлолом, но я знаю, что если расскажу об этом хоть кому-нибудь, пусть даже за 100 или 200 долларов, то ничего не будет. Думаю, что я бы смог пронести. Обычно носят работники колонии из гражданских. И администрация, как правило, в курсе.
Про переводы и проигравшихся
Переводят в другую колонию, если есть угроза жизни заключенного, если проигрался, подельники не должны сидеть вместе. Хотя каждый перевод для администрации – это тоже плохо. Для него нужны основания. Того, кто проигрался, перевод не спасет и деньги все равно придется отдавать. Тюремное радио очень быстро работает. По большому счету, будешь мыть тарелки и деньги можешь не отдавать.
Проигравшийся становится фуфлыжником. Если он мне проигрался, то я могу его даже продать. Вот должен он мне 300 долларов. Говорю кому-нибудь: “Вася, вот человек за 300 долларов”. Вася даст мне 300 долларов, а фуфлыжник будет Васе стирать и мыть тарелки. И он будет это делать. Может пойти в милицию, но тогда станет стукачом.
Отработать долг можно. В крайнем случае, ему могут поставить запрет на игру. Но это последняя стадия. Комнату будет мыть бесплатно. Может отдать посылку за долг, но фуфлыжником уже навсегда останется. Мыть больше ничего не будет, но если я сяду с ним играть, то не заберу деньги, если выиграю, потому что знал, что он фуфлыжник и сел с ним играть.
Есть черные и красные зоны. Но тут все относительно. Считается, что черные и в Беларуси есть. Их элементы точно есть везде. Но часто всем руководит милиция, поэтому тут все сложно.
Никому этого не пожелаю, но разобраться в структуре зоны можно, только там побывав. Если у тебя есть деньги, то сидеть будешь с комфортом, хотя и не будешь считаться авторитетным. Авторитетный человек может сидеть с пачкой сигарет и коробком спичек, но к нему будет и милиция прислушиваться.
Ты приезжаешь на зону и подстраиваешься. Получаешь распорядок. Систему ты эту не сломаешь, потому что ей не один десяток лет. Адаптироваться не страшно. Обычный коллектив. Да, особенные условия, а в остальном все также.
Выше всех в иерархии находится вор. Воры по сути не сидят. Я придерживаюсь точки зрения, что в Беларуси вор сейчас один. За границей есть другие. Потом идут положенцы. Они сидят. В зоне обычно 1-2 положенца, но может и не быть совсем. Положенцы шагают от вора. От них идут бродяги. Это те же блатные, которые обычно решают проблемы. Если кто-то неправильно поступил, приходят блатные и могут завести его и побить, но не убьют конечно. В таком случае, человек будет знать, что получил за дело.
Блатные хотят попасть к вору и двигаются в воровскую семью к положенцам.
Дальше идут мужики, т. е. все остальные. Фуфлыжник тоже мужик. Он может и порядочный, но проигрался. Ты можешь с ним и чай пить и брать у него что-то, только не можешь с ним играть. Крысой считают того, кто украл.
Ниже всех стоят петухи.
О петухах и кружках
Туалеты моет петух. Каждый арестант платит ему за уборку. Стоит это, кажется, 10 сигарет. В сумме у него нормально выходит. Он и сидит за отдельным столом. Спит на отдельной кровати. Ты никогда ничего не возьмешь у петуха, можешь ему только что-то дать: сигареты, мыло. Если взял хоть что-нибудь, то автоматически становишься петухом. Он везде идет последним. В отряде таких людей может быть несколько.
Попадают в петухи по-разному: кто-то уже имеет клеймо, кто-то идет по статье за изнасилование, но здесь все неоднозначно, потому что разные бывают изнасилования. Человека никто не загонит в этот гарем, потому что точку должен поставить тот, кто имеет авторитет.
Обычно приходит кто-то со статьей за изнасилование и попадает “на кружки”, т. е. он ни к петухам не относится, ни к мужикам. По нему не поставили точку. При мне человек 4 года ждал своего разбирательства. Думаю, что это даже тяжелее, чем быть петухом. Брать у него тоже ничего нельзя. Этот человек разбирательства дождался, стал нормальным. И к нему начали по-другому относится.
В тюрьме есть правило, что нельзя в туалете поднимать никакие вещи, даже свои, если упали. Поднял – автоматически становишься петухом. Упала у кого-то зажигалка в туалете, он поднимает, а второй заключенный заходит в этот момент и видит, что тот поднял зажигалку. С деньгами не все так однозначно. Как бы их тоже поднимать нельзя, но деньги на зоне – это запрет, а запрет не парафинится, поэтому поднимать можно.
В целом, ты можешь поднять что-то и в туалете, если уверен, что сможешь это разогнать. Спросят, почему поднял, скажешь, например, что последняя зажигалка. В первый раз простят.
Маргарита Корбут
