Теория общественного договора - ее суть и история развития. Жан-Жак Руссо: основные идеи

Руссо считал, что люди в естественном («догосударственном») состоянии обладают прирожденными правами и свободами . Затем ради мира и благополучия заключается общественный договор между каждым членом общества и создаваемым государством . Люди передают часть своих прав государственной власти и берут обязательство подчиняться ей, а государство обязуется охранять неотчуждаемые права человека, (право собственности, свободу, безопасность). Соглашение людей, по мысли Руссо,- основа законной власти. В результате каждый договаривающийся становится одним из участников этой воли. Суверенитет принадлежит народу в целом, а правители - это уполномоченные народа, обязанные отчитываться перед ним и сменяемые по его воле. Руссо полагал, что деятельность правителей (государства) не может противоречить подлинным интересам общества. Если государство перестает следовать общей воле и выполнять свои моральные обязательства, оно утрачивает нравственную основу своего существования. Обеспечение этой нравственной опоры власти Руссо возлагал на так называемую «гражданскую религию», призванную объединить граждан на основе веры в Бога, в бессмертие души, в неотвратимость наказания порока и торжества добродетели. Данные идеи Руссо изложил в самой известной своей работе - «Об общественном договоре, или Принципы политического права» (1762).

Следуя теории Руссо, государство – это субъект, образованный волей людей, то есть воля людей – первична , государство, – производное от этой воли, вторично . Таким образом, государство это создание людей и оно (государство) могло бы быть таким, каким его хотели бы видеть люди (граждане). Однако этот вывод не объясняет, почему все без исключения государства, возникшие как в древности (например, античные полисы), или самые современные (Косово, Черногория), не отвечают тем требованиям, которые предъявлялись к государству как к обществу «всеобщего благоденствия». Напрашивается единственный вывод: люди никогда не смогут договориться, а вернее, поделить власть и материальные блага так, чтобы все остались довольны.

1. Теория общественного договора т. Гоббса

Гоббс считал, что естественное состояние человечества, это состояние «войны всех против всех» . И чтобы прекратить эту войну, необходимо договориться, и быть не по одиночке, а объединиться. Однако это договорённость не прекращает войну, даже в том смысле, в каком её понимал Гоббс. Люди, даже объединенные в государство, под властью, например монарха, продолжают терпеть лишения. Налицо социальная расслоённость общества, и как следствие, преступления против личности и собственности. Гоббс, наоборот, доказывал, что коль скоро власть добровольно передана правителю, например, князю, то он – князь – отныне обладает неограниченными полномочиями. Гоббс превозносит роль государства, которое он признаёт абсолютным сувереном. В вопросе о формах государства симпатии Гоббса - на стороне монархии. Люди, ведомые страхом, объединились в сообщество, отказавшись от «права» неограниченного самоутверждения в пользу суверена и уполномочив его действовать от их имени. Если люди, заботясь о своей безопасности, согласились на такой «общественный договор», то власть суверена должна быть абсолютной; в противном случае, раздираемые противоречивыми притязаниями, они всегда будут находиться под угрозой анархии, присущей бездоговорному естественному состоянию.

Гоббс также известен концепцией закона как заповеди суверена. Он также хорошо понимал различие между вопросами: «Что есть закон?» и «Справедлив ли закон?», которые люди – и в то давнее время, и сегодня – имеют склонность смешивать.

Теория Гоббса оправдывает только деление общества на классы и необходимость «верхов» содержать армию, или, говоря современным языком, «аппарат принуждения», чтобы не быть свергнутыми «низами».

Биография Ж.-Ж. Руссо

Жан Жак Руссо родился 28 июня 1712 в Женеве, в семье часовщика. Мать Руссо, урожденная Сюзанна Бернар, была внучкой местного пастора; умерла вскоре после родов. Отец, Изак Руссо в 1722 из Женевы уехал, и 1723-1724 года молодой Руссо провел в протестантском пансионе Ламберсье в городке Боссе недалеко от границы с Францией. По возвращении в Женеву он сначала собирался стать судебным клерком, а в 1725 начал учится ремеслу гравера. В юности Жан Жак Руссо перепробовал множество занятий, которые несомненно оставили заметный отпечаток при становлении мировоззрения будущего великого философа: был лакеем, гравером, гувернером, учителем музыки, писцом, секретарем, театральным писателем, композитором. До 1741 жил в Швейцарии, затем уехал в Париж. В Париже сблизился с просветителями, среди которых был Д. Дидро, участвовал при написании энциклопедии (был автором статей по вопросам музыки).

Умер Руссо 2 июля 1778 в местечке Эрменонвиль близ Парижа - имении маркиза Р.Л. Жирардена, в котором Руссо провел последние месяцы жизни. В период якобинской диктатуры останки Жан Жака Руссо были перенесены в Парижский Пантеон. Руссо являлся наиболее влиятельным представителем французского сентиментализма, последнего и наиболее революционного этапа Просвещения.

Теория общественного договора Жан-Жака Руссо

Трактат Руссо об общественном договоре (1762) является его политической программой. Если в первых двух сочинениях он обличал и бичевал пороки современного общества, то здесь пытается наметить возможные пути уничтожения социальных пороков и установления лучших форм человеческого общежития.

В естественном состояние, по Руссо нет частной собственности, все свободны и равны. Неравенство здесь вначале лишь физическое, обусловленное природными различиями людей. Однако с появлением частной собственности и социального неравенства, противоречивших естественному равенству, начинается борьба между бедными и богатыми. Вслед за уничтожением равенства последовали «ужаснейшие смуты… несправедливые захваты богатых, разбои бедных». Характеризуя это предгосударственное состояние, Руссо пишет: «нарождающееся общество пришло в состояние самой страшной войны: человеческий род, погрязший в пороках и отчаявшийся, не мог уже вернуть назад, ни отказаться от злостных приобретений, им сделанных». Выход из таких условиях, предложили богатые. Выход состоял в том, чтобы заключить соглашение о создании государства и законов, которыми будут подчиняться все. Созданные путем договора государство и законы «наложили новые путы на слабого и придали новые силы богатому, безвозратно уничтожили естественную свободу, навсегда установили закон собственности и неравенства…». «С тех пор весь человеческий род был обречен на труд, рабство и нищету». В конечном счете неравенство частной собственности, дополненное политическим неравенством, привело, согласно Руссо, к абсолютному неравенству при деспотизме, когда по отношению к деспоту все равны в своем рабстве и бесправии. Поэтому он предлагает перезаключить договор в результате которого должно образоваться такая форма «ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации…».

«Хотя в состоянии общественном человек и лишается многих преимуществ, которыми он обладает в естественном состоянии, но зато он приобретает гораздо большие преимущества: его способности упражняются и развиваются, мысль его расширяется, чувства его облагораживаются, и вся его душа возвышается до такой степени, что, если бы злоупотребления новыми условиями жизни не низводили его часто до состояния более низкого, чем то, из которого он вышел, он должен был бы беспрестанно благословлять счастливый момент, вырвавший его из прежнего состояния и превративший его из тупого и ограниченного животного в существо мыслящее и в человека».

«Общественный договор» построен в рамках модной тогда геометрии - почти каждая глава имеет некое «доказательство», является теоремой, которую автор с легкостью доказывает. Отчасти это напоминает и «Опыты» Монтеня, который как бы не соглашаясь сам с собой, искал поддержки у античных авторов. Сам трактат «Общественный Договор» (полное название которого, к слову, «Об Общественном Договоре, или принципы политического права») состоит из четырех Книг, каждая из которых делится на главы. Первая книга, по сути, пересекается с более ранними концепциями Руссо. В ней идет, по упоминанию автора, речь о том, как «человек переходит из естественного состояния к гражданскому, и каковы существенные условия Соглашения». Во второй книге появляется новое действующее лицо - Законодатель. Третья - и более всего интересующая нас - говорит о формах правления, в целом она тоже касается мыслей, уже высказывавшихся Руссо в том же «Рассуждении о науках и искусствах» - о влиянии климата на политическую систему, о том, что не каждая система подходит для каждой страны. Государство, говорит Руссо, существует само по себе, но Правительство - по воле соверена. Отсюда и возникает вопрос и о принципах, определяющих различные формы правления, и о самих этих формах правления. Этого касается в первых главах третьей книги Руссо. Наконец, книга четрвертая, посвящена побочным конструкциям и структурам государства, вытекающим из его устройства - выборам, голосованию, диктатуре, цензуре, гражданской религии. Завершается «Общественный договор» заключением Руссо - правда, каким-то очень сумбурным и скомканным, в котором он говорит о возможном продолжении своих изысканий - о том, что еще может понадобится государству по данной концепции. Договор обрывается внезапно, и, видимо, это вызвано тем, что изначально он задумывался не как отдельное произведение, но как фрагмент крупного политического сочинения. В конце своего труда Руссо в краткой форме говорит о том, что не все еще рассмотрено, что есть еще войны, публичное право, другие договоры государства - но все это составляет уже «новый предмет», на который у Руссо, видимо, не хватило сил и возможностей.

Рассматривая общество как продукт договора между индивидами, Руссо вместе с тем считает, что возникшая в результате договора ассоциация начинает жить собственной жизнью, по своим собственным законам. Это нашло выражение в таких понятиях, как «общая воля» (отличная от «воли всех»); общий интерес; суверен, понимаемый как коллективное существо; народ как высшая сущность и источник политической власти; гражданская религия. Эти понятия отражают сильную социально реалистическую тенденцию в его теории. Она прослеживается и в понятиях «политический организм» и «общественный организм», и в аналогиях между обществом (государством) и человеческим организмом. Эти представления об обществе получили впоследствии продолжение в классической социологической мысли.

Во главе государства стоит государь (суверен), который представляет общую волю народа. Руссо утверждает в своей книге суверенность народа. Только народу может быть предоставлено право издавать законы. Только народ должен владеть фактической властью. Правительство, каким бы оно ни было (монархическим, аристократическим, демократическим), должно являться лишь исполнителем воли народа, контролироваться народом и исполнять функции правительства лишь до тех пор, пока оно необходимо народу.

Основой любой законной власти среди людей могут быть лишь соглашение. Лишь тогда благодаря общественному договору все оказываются «равными в результате соглашения по праву». В общественном состоянии, считает Руссо «ни один гражданин не должен обладать столь значительным достатком, чтобы иметь возможность купить другого, и ни один - быть настолько бедным, чтобы быть вынужденным себя продавать; это предлагает в том, что касается до знатных и богатых, ограничение размеров их имущества и влияния, что же касается до людей малых - уморение скаредности и алчности».

Таким образом, у любого правителя всегда сохраняется свой собственный, отличающийся от народного, интерес и соблазн сосредоточения в своих руках как можно больше государственной власти. Последнее же приводит не только к тому, что «расстояние между государем и народом становится слишком велико и государству начинает недоставать внутренней связи», но и к тому, что в политическом режиме устанавливаются признаки открытого игнорирования прав и свобод народных масс, признаки деспотизма. В этих условиях, как следует из Общественного договора по Руссо, народ может реализовать свое естественное право на сопротивление. При этом, заключает он, восстание, которое «приводит к убийству или свержение с престола какого-нибудь султана, это акт столь же закономерный», как и те акты, посредством которых он только что распоряжался жизнью и имуществом своих подданных. «Одной только силой он держался, одна только сила его и низвергает». Эти взгляды отличаются радикализмом и революционностью. Именно они лежали в основе идеологии самой крайне группы революционеров времен Французской революции - якобинцев и служили обоснованием якобинского террора.

Из всего сказанного о естественно-правовой теории происхождения государства и права следует, что ее сторонники исходят из того, что народ обладает естественным, неотчуждаемым правом не только на сознание государства на основе Общественного договора, но и на его защиту. Несмотря на то, что научность договорной теории оценивалась достаточно неоднозначно и противоречиво, вплоть до полного отрицания ее исторической самостоятельности, тем не менее некоторые аспекты данной концепции нашли свое реальное воплощение в практике государственного строительства.

Книга «Об общественном договоре» сыграла большую роль в истории французской революции (Робеспьер был страстным поклонником Руссо и пытался провести в жизнь его политическую программу).

Книга представляет собой сборник пяти общественно-политических трактатов великого французского философа, родоначальника теоретической социологии Жана Жака Руссо и адресована всем читателям, интересующимся вопросами философии истории, социологии и социальной теории. Я был удивлен некоторыми воззрениями Руссо, особенно его любовью к «естественному» первобытному человеку.

Жан Жак Руссо. Об общественном договоре: Трактаты. – М.: ТЕРРА–Книжный клуб; КАНОН-пресс‑Ц, 2000. – 544 с.

Скачать конспект (краткое содержание) в формате или

На момент публикации заметки книга не доступна в основных Интернет-магазинах

Рассуждение, получившее премию дижонской академии в 1750 году по вопросу, предложенному этой же академией: «Способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов?»

Европа уже опять впадала в варварство первых веков. Нужен был переворот, чтобы опять привести людей к здравому смыслу. С падением трона Константина обломки Древней Греции были перенесены в Италию. Франция в свою очередь обогатилась от этих драгоценных останков. Вскоре за литературою последовали науки.

Ныне, когда более хитроумные ухищрения и более тонкий вкус свели искусство нравиться к определенным принципам, в наших нравах воцарилось низкое обманчивое однообразие, и все умы кажутся отлитыми в одной и той же форме: вежливость без конца чего-то требует, благопристойность приказывает, мы без конца следуем обычаям и никогда - собственному своему разуму.

До того, как искусство обтесало наши манеры и научило наши страсти говорить готовым языком, нравы у нас были грубые и простые, но естественные, и различие в поведении с первого взгляда говорило о различии характеров. Человеческая природа, в сущности, не была лучшею, но люди видели свою безопасность в легкости, с какою они понимали друг друга, и это преимущество, ценности которого мы уже не чувствуем, избавляло их от многих пороков.

Я люблю, - говорит Монтень, - собеседование и спор, но лишь с немногими и в тесном кругу. Ибо служить зрелищем для великих мира сего и выставлять напоказ свой ум и умение болтать я считаю делом вовсе неподобающим для порядочного человека

Наши души развратились по мере того, как шли к совершенству наши науки и искусства. Можно ли сказать, что это несчастье свойственно лишь нашему веку? Нет, господа, беды, вызванные нашим ненужным любопытством, стары, как мир. Возьмите Египет. Эта страна становится матерью философии и изящных искусств, и вскоре после этого - завоевана Камбизом. Возьмите Грецию, некогда населенную героями, которые дважды одолели Азию, один раз у Трои, а другой - у собственных своих очагов. Но развитие искусств, разложение нравов и иго македонца последовали непосредственно одно за другим.

В Азии есть огромная страна, где литература в почете и ведет к самым высоким должностям в государстве. Если бы науки очищали нравы, если бы учили они людей проливать кровь за свое отечество, если бы внушали они мужество, то народы Китая должны были быть мудрыми, свободными и непобедимыми. Но, ни познания министров, ни так называемая мудрость законов, ни многочисленность жителей этой обширной империи не смогли ее оградить от ига невежественного и грубого монгола.

Противопоставим этому картину нравов немногочисленных народов, которые, предохранив себя от этой заразы ненужных знаний, своими добродетелями создали собственное свое счастье и явили собою пример для других народов. Таковы были древние персы, скифы. Таковы были германцы; перо рисовало их простоту, невинность и добродетели.

С тех пор, как среди нас начали появляться ученые, добродетельные люди сокрылись.

Древнее предание, перешедшее из Египта в Грецию, говорит, что тот из богов, который был врагом людского покоя, был изобретателем наук (не похоже, чтобы греки, приковавшие Прометея на Кавказе, думали о нем сколько-нибудь лучше, чем египтяне о своем боге Тоте).

Еще худшее зло несут с собою литература и искусство. Такое зло - роскошь, рожденная, как и они, из праздности и людского тщеславия. Долговечность империй зиждется на добрых нравах, а роскошь представляет собою диаметральную противоположность добрым нравам. Политики древности беспрестанно говорили о нравах и о добродетели; наши - говорят лишь о торговле и о деньгах.

У нас есть физики, геометры, химики, астрономы, поэты, музыканты, художники - у нас нет больше граждан; и если они еще и остались, рассеянные по нашим глухим деревням, то погибают там в бедности и пренебрежении.

Я вовсе не хочу приводить рискованное сравнение между земледелием и философией: этого никто бы не поддержал. Я только спрошу: что такое философия? что содержат писания наиболее известных философов? каковы уроки этих друзей мудрости? Если их послушать, разве нельзя их принять за толпу шарлатанов, что кричат каждый свое на общественной площади: идите ко мне, только я один никогда не ошибаюсь? Один утверждает, что тел вообще нет в природе и что все есть мое представление о них; другой, - что нет ни иного вещества, кроме материи, ни иного бога, кроме вселенной.

Если и нужно позволить некоторым людям посвятить себя изучению наук и искусств, то лишь только тем, кто почувствует в себе силы, чтобы самостоятельно идти по стопам Бэкона, Декарта и Ньютона, и опередить их.

Пусть же короли не гнушаются допускать в свои советы людей более всего способных быть для них хорошими советчиками; пусть откажутся они от этого давнего предубеждения, порожденного гордынею вельмож, что искусство править народами труднее, чем искусство их просвещать; будто легче заставить людей поступать хорошо по собственному желанию, чем принуждать их к тому же с помощью силы; пусть первоклассные ученые получат при дворе почетный кров; пусть они получат там единственную достойную их награду: возможность содействовать своим влиянием счастью народов, которые они научат мудрости; лишь тогда увидят люди, на что способны добродетель, наука и власть, возбуждаемые духом благородного соревнования и действующие в согласии на благо человеческому роду. Но до тех пор, пока с одной стороны будет только власть, а с другой - только знания и мудрость, ученые редко будут думать о великих вещах, государи будут совершать хорошие поступки еще реже, а народы будут все так же порочны, испорчены и несчастны.

Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми

Женевской республике. Так как я имел счастье родиться среди вас, позвольте воздать своему отечеству почести, которые оно могло бы открыто принять. Я бы хотел, чтобы никто в Государстве не мог ставить себя выше Закона, и чтобы никто извне не мог навязать никакого закона, который обязано было бы признать Государство. Я никак не хотел бы жить в Республике, недавно образовавшейся, как бы хороши ни были ее законы, из опасения, что форма Правления, не соответствовала бы новым гражданам или граждане не соответствовали бы новой форме Правления, и Государству грозили бы потрясения и гибель.

Народы, уже привыкшие иметь повелителей, больше не в состоянии обходиться без них. Если они пытаются свергнуть иго, то еще больше удаляются от свободы, так как принимают за свободу безудержную распущенность; такие перевороты почти всегда отдают этих людей в руки соблазнителей, которые только отягчают их цепи.

Я попытался бы найти страну, где право законодательства принадлежало бы всем гражданам, ибо кто может знать лучше самих граждан, при каких условиях подобает им жить совместно в одном и том же обществе? С другой стороны, я желал бы закрыть дорогу своекорыстным и плохо понятным законопроектам и опасным нововведениям, которые, в конце концов, погубили афинян, и чтобы поэтому не всякий имел возможность предлагать новые законы, когда и как ему заблагорассудится. Чем больше размышляю я о вашем политическом и гражданском положении, тем меньше могу я себе представить, что может быть в природе лучшее положение дел человеческих.

Предисловие. Наиболее полезным и наименее продвинувшимся из всех знаний21 человеческих мне представляется знание человека, ибо как познать источник неравенства между людьми, если не начать с познания их самих? и как удастся человеку увидеть себя таким, каким создала его природа, через все те изменения, которые должна была произвести в его изначальной организации последовательная смена времен и вещей, и отделить то, что было ему присуще с самого начала, от того, что обстоятельства и развитие прибавили к первозданному его состоянию или изменили в нем?

Я вижу в человеческом роде два вида неравенства: одно, которое я называю естественным или физическим, потому что оно установлено природою и состоит в различии возраста, здоровья, телесных сил и умственных или душевных качеств; другое, которое можно назвать неравенством условным или политическим, потому что оно зависит от некоторого рода соглашения и потому что оно устанавливается или, по меньшей мере, утверждается с согласия людей. Это последнее заключается в различных привилегиях, которыми некоторые пользуются за счет других: как то, что они более богаты, более почитаемы, более могущественны, чем другие, или даже заставляют их себе повиноваться.

Часть первая

Так как тело дикого человека - это единственное известное ему орудие, он использует его и для многих таких целей, к которым наши тела, по недостатку упражнений, уже неспособны: самая наша изобретательность лишает нас той силы и той ловкости, которую дикого человека заставляла приобретать необходимость. Имей он топор, разве могла бы рука его ломать столь крепкие ветви? Имей он пращу, разве мог бы он с такою меткостью бросать камни рукою?

Гоббс утверждает, что человек от природы бесстрашен и ждет только случая нападать и сражаться. Заставьте медведя или волка сражаться с дикарем, крепким, ловким и храбрым, как и все они, вооруженным камнями и хорошей дубиной, и вы увидите, что опасность будет, по меньшей мере, взаимной и что после многих подобных опытов хищные звери, которые вообще не любят нападать друг на друга, неохотно станут нападать на человека, которого они сочтут столь же хищным, как они сами. Вот, без сомнения, те причины, по которым негры и дикари так мало тревожатся о том, что они могут встретиться в лесу с хищными зверями.

Что до болезней, я спрошу, есть ли какие-нибудь серьезные наблюдения, из которых можно было бы заключить, что в странах, где искусством медицины более всего пренебрегают, средняя продолжительность жизни человека меньше, чем в тех странах, где его насаждают всего заботливее?

У всякого животного есть свои представления, потому что у него есть чувства; оно даже до некоторой степени комбинирует свои представления, и человек отличается в этом отношении от животного лишь как большее от меньшего. Следовательно, специфическое отличие, выделяющее человека из всех других животных, составляет не столько разум, сколько его способность действовать свободно. Природа велит всякому живому существу, и животное повинуется. Человек испытывает то же воздействие, но считает себя свободным повиноваться или противиться, и как раз в сознании этой свободы проявляется более всего духовная природа его души.

Есть и другое, весьма характерное и отличающее человека от животного: это - способность к самосовершенствованию. Знание того, что такое смерть и ужасы ее - это одно из первых приобретений, которые человек делает, отдаляясь от животного состояния.

Сколькими представлениями обязаны мы употреблению речи; как изощряет и облегчает грамматика действия ума! Каких невообразимых усилий и какого огромного времени стоило впервые изобрести языки.

К тому же общие понятия могут сложиться в уме лишь с помощью слов, а рассудок постигает их лишь посредством предложений. Это - одна из причин, почему у животных не может образоваться таких понятий и почему они не смогут, когда бы то ни было приобрести ту способность к совершенствованию, которая от этих понятий зависит.

Дело с происхождением языка и общества, все же по тому, сколь мало природа позаботилась о сближении людей на основе их взаимных потребностей и об облегчении им пользования речью, видно, по меньшей мере, сколь мало подготовила она их способность к общежитию и сколь мало внесла она своего во все то, что сделали они, чтобы укрепить узы общества.

Воздержимся заключать вместе с Гоббсом, что пока человек не имеет понятия о доброте, он от природы зол, что он порочен, пока не знает добродетели. Исходя из принципов, им же установленных, этот автор должен был бы сказать, что естественное состояние - это такое состояние, когда забота о нашем самосохранении менее всего вредит заботе других о самосохранении, и состояние это, следовательно, есть наиболее благоприятное для мира и наиболее подходящее для человеческого рода. Он, однако, утверждает, как раз противное, когда включает, весьма некстати, в то, что составляет заботу дикого человека о своем самосохранении, необходимость удовлетворять множество страстей, кои суть порождение общества и которые сделали необходимым установление законов.

Сострадание - это естественное чувство, которое, умеряя в каждом индивидууме действие себялюбия, способствует взаимному сохранению всего рода. Именно оно внушает всем людям вместо этого возвышенного предписания: Поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобою , то другое предписание доброты естественной, которое куда менее совершенно, но, быть может, более полезно, чем предыдущее: Заботься о благе твоем, причиняя как можно меньше зла другому .

Дикий человек, который, блуждая в лесах, не обладал трудолюбием, не знал речи, не имел жилища, не вел ни с кем войны и ни с кем не общался, не нуждался в себе подобных. Неравенство, пусть даже естественное, имело в этом состоянии далеко не такие размеры и значение, как это утверждают наши писатели. Среди тех особенностей, которые составляют различие между людьми, многие считаются естественными, тогда как они являются лишь порождением привычек и различий в образе жизни, которые становятся свойственны людям в обществе.

Если мы сравним огромное разнообразие в способах воспитания и в образе жизни у людей различных разрядов в гражданском обществе с простотой и единообразием жизни животной и дикой, мы поймем, насколько менее значительными должны быть различия между людьми в естественном состоянии, чем в общественном состоянии, и насколько должно увеличиться естественное неравенство внутри человеческого рода в результате неравенства, порождаемого общественными установлениями.

Узы рабства образуются лишь из взаимной зависимости людей и объединяющих их потребностей друг в друге, и потому невозможно поработить какого-либо человека, не поставив его предварительно в такое положение, чтобы он не мог обойтись без другого: положение это не имеет места в естественном состоянии, и потому каждый свободен в этом состоянии от ярма, а закон более сильного там не действителен.

Часть вторая

Первый, кто, огородив участок земли102, придумал заявить: «Это мое!» и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества.

Все начинает принимать иной вид. Люди, блуждавшие до сих пор в лесах, теперь уже ведут более оседлый образ жизни и понемногу сближаются, соединяются в разные стада и, наконец, образуют в каждой стране отдельный народ, объединенный нравами и обычаями, не какими- либо уставами и законами, а одинаковым образом жизни, одинаковым питанием и общим влиянием климата.

Тот, кто лучше всех пел или плясал, самый сильный, самый красивый, самый ловкий, самый красноречивый становился наиболее уважаемым, - и это было первым шагом одновременно и к неравенству, и к пороку. Из этих первых предпочтений родились, с одной стороны, тщеславие и презрение, а с другой - стыд и зависть. Согласно аксиоме мудрого Локка, не может быть причинен ущерб там, где полностью отсутствует собственность .

До тех пор, пока люди были заняты лишь таким трудом, который под силу одному человеку, и только такими промыслами, которые не требовали участия многих рук, они жили, свободные, здоровые, добрые и счастливые, насколько они могли быть такими по своей природе, и продолжали в отношениях между собою наслаждаться всеми радостями общения, не нарушавшими их независимость. Но с той минуты, как один человек стал нуждаться в помощи другого, как только люди заметили, что одному полезно иметь запас пищи на двоих, - исчезло равенство, появилась собственность, труд стал необходимостью, и обширные леса превратились в радующие глаз нивы, которые надо было орошать человеческим потом и на которых вскоре были посеяны и выросли вместе с урожаем рабство и нищета.

Неизбежным следствием обработки земли был ее раздел, а как только была признана собственность, должны были появиться первые уставы правосудия. При таком положении вещей равенство могло бы сохраниться, если бы люди обладали одинаковыми дарованиями и, если бы, к примеру, использование железа и потребление продуктов питания постоянно находились в точном равновесии. Но соответствие, ничем не поддерживаемое, было вскоре нарушено: самый сильный производил своим трудом больше, чем другие, самый искусный извлекал большие выгоды из своей работы, самый изобретательный находил способы сократить затраты труда.

Нарождающееся общество пришло в состояние самой страшной войны: человеческий род, погрязший в пороках и отчаявшийся, не мог уже ни вернуться назад, ни отказаться от злосчастных приобретений, им сделанных. Богатый человек сказал: «Давайте объединимся, чтобы оградить от угнетения слабых, сдержать честолюбивых и обеспечить каждому обладание тем, что ему принадлежит; давайте установим судебные уставы и мировые суды, с которыми все обязаны будут сообразоваться, которые будут нелицеприятны и будут в некотором роде исправлять превратности судьбы, подчиняя в равной степени могущественного и слабого взаимным обязательствам.

Наши политики изрекают о любви к свободе такие же софизмы, какие наши философы изрекали о естественном состоянии. На основании того, что они видят, они судят о совершенно других вещах, которые они никогда не видели, и приписывают людям естественную склонность к рабству, потому что люди, которых видят они перед собою, терпеливо сносят это свое рабское состояние; они не задумываются над тем, что со свободою дело обстоит так же как с невинностью и добродетелью, цену которым ощущаешь лишь до тех пор, пока ими обладаешь, и вкус, к которым утрачиваешь, едва только их потеряешь.

Я буду рассматривать создание Политического организма как подлинный договор между народом и правителями, которых он себе выбирает, договор, по которому обе стороны обязуются соблюдать законы, в нем обусловленные и образующие связи их союза. Из природы договора мы увидим, что он не может быть не расторжимым. Различные виды Правлений ведут свое происхождение лишь из более или менее значительных различий между отдельными лицами в момент первоначального установления.

Если один человек выделялся среди всех могуществом, доблестью, богатством или влиянием, то его одного избирали магистратом, и Государство становилось монархическим. Если несколько человек, будучи примерно равны между собою, брали верх над остальными, то этих людей избирали магистратами, и получалась аристократия. Те люди, чьи богатства или дарования не слишком отличались, и которые меньше других отошли от естественного состояния, сохранили сообща в своих руках высшее управление и образовали демократию.

При этих различных видах Правления все магистратуры были поначалу выборными. Честолюбивые начальники воспользовались различными обстоятельствами, чтобы сохранить навсегда свои должности за своими семьями. И, таким образом, правители, став наследственными, привыкли рассматривать свою магистратуру как семейное имущество, а самих себя - как собственников Государства.

Если мы проследим поступательное развитие неравенства, то обнаружим, что установление Закона и права собственности было здесь первой ступенью, установление магистратуры - второю, третьею же и последнею было превращение власти, основанной на законах, во власть неограниченную.

И среди всей этой безурядицы и переворотов постепенно поднимет свою отвратительную голову деспотизм; пожирая все, что увидит он хорошего и здорового во всех частях Государства, в конце концов, он начнет попирать ногами и законы, и народ и утвердится на развалинах Республики. С этой минуты не может быть больше речи ни о нравственности, ни о добродетели. Ибо повсюду, где царит деспотизм, он не терпит, наряду с собою, никакого иного повелителя; как только он заговорит, не приходится уже считаться ни с честью, ни с долгом, и слепое повиновение - вот единственная добродетель, которая оставлена рабам.

Это - последний предел неравенства. Однако, деспот остается повелителем лишь до тех пор, пока он сильнее всех, но как только люди оказываются в силах его изгнать, у него нет оснований жаловаться на насилие.

О политической экономии

Политический организм - это условное общество, обладающее волей, и эта общая воля, которая всегда направлена на сохранение и на обеспечение благополучия целого и каждой его части, и которая есть источник законов, является для всех членов Государства, по отношению к этим членам и к Государству, мерилом справедливого и несправедливого.

Первый и самый важный принцип народного Правления состоит в том, чтобы во всем следовать общей воле. Другая едва ли меньшая трудность - это обеспечить одновременно и общественную свободу, и авторитет Правительства. Как можно заставить людей защищать свободу одного из них, не ущемляя свободы других? Одному только Закону люди обязаны справедливостью и свободою. И только Закон правители должны заставить говорить, когда они повелевают, ибо как только один человек пытается независимо от законов подчинить своей частной воле другого человека, он тотчас же выходит из гражданского состояния и ставит себя по отношению к этому другому человеку в состояние чисто естественное, когда повиновение никогда не предписывается иначе, как силой необходимости.

При правильно устроенном Правлении никакое изъятие из действия Закона никогда не будет дароваться ни на каком основании. Граждане же, которые имеют заслуги перед отечеством, должны получать в вознаграждение за них те или иные почести, но никак не привилегии, ибо Республика уже накануне гибели, если кто-нибудь может подумать, что это хорошо - не повиноваться законам.

Сила законов зависит еще больше от собственной их мудрости. Потому-то Платон и рассматривает необходимость в начале эдиктов всегда помещать преамбулу, которая показывала бы их справедливость и пользу. В самом деле, первый из законов - это уважение законов; суровость наказаний - это лишь бесполезное средство, придуманное неглубокими умами, чтобы заменить страхом то уважение, которого они не могут добиться иным путем.

Настоящий государственный деятель утверждает свою достойную уважения власть не столько над поступками, сколько, в большей еще мере, над волею людей. Если бы он мог добиться того, чтобы все поступали хорошо, ему самому уже не оставалось бы ничего делать, и вершиною его трудов была бы возможность самому оставаться бездеятельным.

Таким образом, так же, как первый долг Законодателя состоит в том, чтобы привести законы в соответствие с общей волей, так и первое правило общественной экономии состоит в том, чтобы управление соответствовало законам.

Как, скажут мне, узнать общую волю в тех случаях, когда она никак не высказывалась? Правители хорошо знают, что общая воля всегда принимает сторону самую справедливую, так что нужно лишь быть справедливым, чтобы быть уверенным в том, что следуешь общей воле. В Китае государь, как правило, всегда и неизменно делает своих чиновников виновными во всех разногласиях, которые возникают между ними и народом. Если в какой-нибудь провинции вздорожает хлеб, интенданта сажают в тюрьму. Если в другой провинции возникает мятеж, то губернатора отрешают от должности, и каждый мандарин отвечает головою за всякую беду, что случится в его округе. Это не значит, что потом дело не расследуется по всем правилам в суде, но долгий опыт научил опережать таким образом его приговор. Здесь редко приходится исправлять какую-либо несправедливость; и император, убежденный в том, что народное недовольство никогда не бывает беспричинным, всегда различает среди мятежных криков, за которые он карает, справедливые жалобы, кои он удовлетворяет.

Второй существенный принцип общественной экономии – установление царства добродетели. Мы желаем, чтобы народы были добродетельны? так научим же их прежде всего любить свое отечество. Но как им его полюбить, если оно значит для них не больше, чем для чужеземцев, и дает лишь то, в чем не может отказать никому?

Если нам скажут, что справедливо, чтобы один погиб ради всех, я восхищусь таким изречением в устах достойного и добродетельного патриота, который обрекает себя на смерть добровольно и подчиняясь долгу ради спасения своей страны. Но если под этим понимают, что Правительству дозволено принести в жертву невинного ради безопасности многих, то я нахожу, что этот принцип - один из самых отвратительных.

Римляне превосходили все другие народы в уважении, которое у них Правительство оказывало отдельным людям, и в скрупулезном внимании к соблюдению неприкосновенных прав всех членов Государства. Не было у них ничего столь священного, как жизнь простых граждан; требовалось собрание всего народа, не менее, чтобы осудить одного из них. Даже сам Сенат и Консулы при всем их огромном значении не имели на это права.

Предлог «общественное благо» - это всегда самый опасный бич для народа. Самое необходимое и, быть может, самое трудное в Правлении это - строгая неподкупность, чтобы всем оказать справедливость и в особенности, чтобы бедный был защищен от тирании богатого.

Удовлетворение общественных нужд - это третья существенная обязанность Правительства. Право собственности - это самое священное из прав граждан и даже более важное в некоторых отношениях, чем свобода, потому, что собственность - это истинное основание гражданского общества и истинная порука в обязательствах граждан.

Первое, что должен сделать после установления законов основатель учреждений Республики60, это - найти фонды, достаточные для содержания магистратов и прочих чиновников и для покрытия всех общественных расходов. Эти фонды называются фиск, если они в деньгах, общественный домен, если они в землях.

Самый важный принцип управления финансами: гораздо более усердно трудиться над тем, чтобы предупреждать нужды, чем над тем, чтобы увеличивать доходы. Если мы рассмотрим, как возрастают потребности Государства, мы увидим, что происходит это почти так же, как у отдельных людей: не столько в результате подлинной необходимости, сколько в результате роста бесполезных желаний; и часто расходы увеличивают лишь для того, чтобы иметь предлог увеличить сборы, так что Государство иногда выиграло бы, если бы обходилось без богатства, и это кажущееся богатство для него по сути более обременительно, чем сама бедность.

Можно, правда, надеяться сделать подданных более зависимыми, давая им одной рукою то, что взято у них другою, и это была бы политика, которую Иосиф применял по отношению к египтянам. Но этот пустой софизм тем более пагубен для Государства, что деньги не возвращаются в те же руки, из которых они вышли, и, исходя из подобных принципов, мы обогащаем лишь бездельников тем, что отбираем у людей полезных.

Вкус к завоеваниям - это одна из наиболее наглядных и подлинная побудительная причина здесь - не столько мнимое желание возвеличить нацию, сколько тайное желание увеличить внутри страны власть правителей посредством умножения численности войск и отвлечения умов граждан от других забот к военным делам.

Налоги не могут быть установлены законным образом иначе, как с согласия народа или его представителей. Обложения, которым подвергается народ, бывают двух видов: одно - вещественное, которое взимается с имущества, другое - личное, которое вносится с головы. Обложение с головы более свойственно состоянию рабства, а обложение вещей более подобает состоянию свободы.

Для того, чтобы обложение было справедливым и действительно пропорциональным, оно должно производиться не только в соответствии с размером имущества плательщиков, а на основе сложного соотношения различий в их положении и излишков их имуществ. Осмеливались даже говорить, что нужно возложить на крестьянина большее бремя, чтобы пробудить его от лени, и что он ничего не делал бы, если бы ему не нужно было ничего платить. Но опыт опровергает в отношении всех народов этот смехотворный принцип во всех случаях: в Голландии, в Англии, где землепашец платит очень мало, и особенно в Китае, где он не платит ничего, - там и земля лучше всего возделывается.

Посредством налогов, которые облегчали бы положение бедного и ложились бы всей своею тяжестью на богатство, только и можно предупреждать постоянное увеличение неравенства состояний, порабощение богатыми массы работников и бесполезных слуг, умножение числа праздных людей в городах и бегство из деревень.

Если, к примеру, Правительство может запретить пользование каретами, оно может, с еще большим основанием, ввести налог на кареты: средство мудрое и полезное для того, чтобы осудить пользование ими, не приказывая, однако, сие прекратить. Тогда можно смотреть на налог, как на своего рода штраф, доход от которого возмещает то зло, которое этим штрафом наказуется.

Об общественном договоре, или принципы политического права

Книга 1

Я хочу исследовать, возможен ли в гражданском состоянии какой-либо принцип управления, основанного на законах и надежного, если принимать людей такими, каковы они, а законы - такими, какими они могут быть. В этом исследовании я все время буду стараться сочетать то, что разрешает право, с тем, что предписывает выгода, так, чтобы не оказалось никакого расхождения между справедливостью и пользою.

Глава I. Предмет этой первой книги

Общественное состояние - это священное право, которое служит основанием для всех остальных прав. Это право, однако, не является естественным; следовательно, оно основывается на соглашениях.

Глава III. О праве сильного

Самый сильный никогда не бывает настолько силен, чтобы оставаться постоянно повелителем. Сила не творит право и люди обязаны повиноваться только властям законным.

Глава IV. О рабстве

Раз ни один человек не имеет естественной власти над себе подобными и поскольку сила не создает никакого права, то выходит, что основою любой законной власти среди людей могут быть только соглашения.

Глава VI. Об общественном соглашении

Поскольку люди более не могут оставаться в естественном состоянии, они должны найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации, и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде. Такова основная задача, которую разрешает Общественный договор.

Общественное соглашение сводится к следующим положениям: Каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого. Этот организм называют Государством , когда он пассивен, Сувереном , когда он активен, Державою - при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа , а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти, и подданными как подчиняющиеся законам Государства.

Глава VII. О Суверене

Чтобы общественное соглашение не стало пустою формальностью, оно молчаливо включает в себя такое обязательство, которое одно только может дать силу другим обязательствам: если кто-либо откажется подчиниться общей воле, то он будет к этому принужден всем Организмом.

Глава VIII. О гражданском состоянии

Этот переход от состояния естественного к состоянию гражданскому производит в человеке весьма приметную перемену, заменяя в его поведении инстинкт справедливостью и придавая его действиям тот нравственный характер, которого они ранее были лишены. Надо точно различать естественную свободу, границами которой является лишь физическая сила индивидуума, и свободу гражданскую, которая ограничена общей волей.

Глава IX. О владении имуществом

Для того чтобы узаконить право первой заимки на какой-либо участок земли, необходимы следующие условия: во-первых, чтобы на этой земле еще никто не жил; во-вторых, чтобы занято было лишь столько, сколько необходимо, чтобы прокормиться; в-третьих, чтобы вступали во владение землею не в силу какой-либо пустой формальности, но в результате расчистки и обработки ее - этого единственного признака собственности, который при отсутствии юридических документов должен быть признаваем другими.

Первоначальное соглашение не только не уничтожает естественное равенство людей, а, напротив, заменяет равенством как личностей и перед законом все то неравенство, которое внесла природа в их физическое естество; и, хотя люди могут быть неравны по силе или способностям, они становятся все равными в результате соглашения и по праву.

Книга 2

Глава I. О том, что суверенитет неотчуждаем

Суверенитет, который есть только осуществление общей воли, не может никогда отчуждаться и что суверен, который есть не что иное, как коллективное существо, может быть представляем только самим собою. Передаваться может власть, но никак не воля.

Глава II. О том, что суверенитет неделим

Суверенитет неделим, ибо воля либо является общею, либо ею не является; она являет собою волю народа как целого, либо - только одной его части. В первом случае это провозглашенная воля есть акт суверенитета и создает закон. Во втором случае - это лишь частная воля или акт магистратуры; это, самое большее, - декрет. Но наши политики разделяют суверенитет на силу и на волю, на власть законодательную и на власть исполнительную.

Глава III. Может ли общая воля заблуждаться

Люди всегда стремятся к своему благу, но не всегда видят, в чем оно. Часто существует немалое различие между волею всех и общею волею. Эта вторая блюдет только общие интересы; первая - интересы частные и представляет собою лишь сумму изъявлений воли частных лиц.

Глава IV. О границах верховной власти суверена

Подобно тому, как природа наделяет каждого человека неограниченной властью над всеми членами его тела, общественное соглашение дает Политическому организму неограниченную власть над всеми его членами, и вот эта власть, направляемая общею волей, носит, как я сказал, имя суверенитета. Как только речь заходит о каком-либо факте или частном праве на что-либо, не предусмотренном общим и предшествующим соглашением, то дело становится спорным.

Верховная власть не может переступать границ общих соглашений, и каждый человек может всецело распоряжаться тем, что ему эти соглашения предоставили из его имущества и его свободы; так что суверен никак не вправе наложить на одного из подданных большее бремя, чем на другого. Ибо тогда спор между ними приобретает частный характер и поэтому власть суверена здесь более не компетентна.

Глава VI. О законе

Предмет законов всегда имеет общий характер. Я разумею под этим, что Закон рассматривает подданных как целое, а действия - как отвлечение, но никогда не рассматривает человека как индивидуум или отдельный поступок. Таким образом, Закон вполне может установить, что будут существовать привилегии, но он не может предоставить таковые никакому определенному лицу; Закон может создать несколько классов граждан, может даже установить те качества, которые дадут право принадлежать к каждому из этих классов. Я называю Республикою всякое Государство, управляемое посредством законов.

Глава VII. О законодателе

Чем больше естественные силы иссякают и уничтожаются, а силы, вновь приобретенные, возрастают и укрепляются, тем более прочным и совершенным становится также и первоначальное устройство; так что, если каждый гражданин ничего собою не представляет и ничего не может сделать без всех остальных, а сила, приобретенная целым, равна сумме естественных сил всех индивидуумов или превышает эту сумму, то можно сказать, что законы достигли той самой высокой степени совершенства, какая только им доступна.

Часть вторая

Всякий ребенок, рожденный на острове, будет гражданином и членом Республики, когда он достигнет определенного возраста, в соответствии с постановлениями; и никто не сможет стать таковым иначе, как этим способом.

Всякий корсиканец, который, достигнув полных сорока лет, не женится и никогда не состоял в браке до этого, будет лишен права гражданства на всю жизнь.

На каждого ребенка, который будет следовать за пятым, отцу будет выделен общиной надел.

Все законы о наследовании должны быть направлены к тому, чтобы приводить все к равенству таким образом, чтобы каждый имел кое-что, и чтобы никто не имел ничего излишнего.

Никого нельзя будет заключать в тюрьму за долги; и даже в случае конфискаций, которые могут иметь место в домах какого-либо должника, ему будут оставлены, помимо одежды, чтобы прикрыть тело, его плуг, волы, постель и самая необходимая утварь.

На острове не будет ни одного экипажа.

Всякий холостяк, который женится до того, как ему исполнится двадцать лет, или только после того, как ему исполнится тридцать, или который женится на девице, еще не достигшей пятнадцати лег, или же на девице или вдове, возраст которой будет отличаться от его возраста более, чем на двадцать лет, будет исключен из сословия граждан, если только он не зачислен в это сословие в воздаяние за службу Государству.

Больше всего мошенничеств оказывается именно в тех делах, в которых больше всего реестров и счетных книг.

Это великолепное средство научить все подчинять Закону. - когда все видят, как возвращается к частной жизни человек, которого столь уважали, когда он был в должности; и для него самого уверенность в том, что он когда-нибудь опять станет частным человеком преподает ему великий урок блюсти права частных лиц.

Благородный народ! Я хочу дать вам вовсе не искусственные и систематизированные законы, изобретенные людьми; но привести вас к одним только законам природы и порядка, которые повелевают сердцу и не насилуют желаний.

К сожалению, натуральное хозяйство веден к снижению производительности, а, следовательно, к обнищанию. – Прим. Багузина .

Жан-Жак Руссо «Об общественном договоре»

«Чем больше растягивается связь общественная, тем более она слабеет: и вообще, Государство малое относительно сильнее большего… Управление становится более обременительным по мере того как умножаются его ступени. Ибо в каждом городе есть прежде всего свое управление, которое оплачивается народом; в каждом округе свое, также оплачиваемое народом; то же в каждой провинции, затем идут крупные губернаторства, наместничества и вице-королевства, содержание которых обходится все дороже по мере того, как мы поднимаемся выше, и при том все это за счет того же несчастного народа; наконец наступает череда высшего управления, которое пожирает все.
Такие неумеренные поборы истощают подданных: они не только управляются лучше всеми этими различными органами управления, они управляются хуже, чем, если бы над ними был только один его орган.
Правители обременены делами, ничего не видят собственными глазами. Государством управляют чиновники. И вот уже необходимы особые меры для поддержания авторитета центральной власти, потому что столько ее представителей в отдельных местах стремиться либо ее обмануть, либо выйти из подчинения ей; эти меры поглощают все заботы общества; уже нет сил заботиться о счастье народа, их едва хватает для защиты его в случае нужды; так организм ставши непомерно большим, разлагается и погибает, раздавленный своею собственной тяжестью».
Комментарий: Как видим, Жан-Жак Руссо еще до жизни Маркса и Энгельса дал четкое определение Государству, как организме саморазрушающемся. Найденная ним закономерность не утрачивает своей актуальности в будущем на протяжении веков. Мы можем видеть сегодня то же самое. Распадение империй (римской, советской) как больших государств. Можем видеть само государство, где управление ним находится в руках чиновников, и главы государств становятся зависимыми от экономического управления теми же чиновниками, т.е становятся как бы марионетками. А исполнительную власть берет в руки бюрократия, которая исполнение закона продвигает путем шантажного вымогательства материальных благ, подрывая этим экономику страны, и несет собой разрушение государства. Закон о неприкосновенности высших регионов власти или чиновничества дает свободу действий им преступленческого характера, что противоречит законам большого государства, где, напротив, должны существовать законы ограничения действий чиновничества и их наказуемости за нарушение этих ограничений.
Тенденция последнего времени об организации всемирного государства со всемирным правительством, надо полагать, если и образуется, то просуществует недолго. Напротив, она породит обратный процесс, все большее раздробление на отдельные еще более мелкие государства, породит освободительные войны, революции и т.д. (О.С.)
«Здоровье и прочное устройство – это первое к чему следует стремиться и должно больше рассчитывать на силу, порождаемую хорошим образом правления, нежели на средства большой территорией. Все пороки любого общества первым долгом и наиболее обременительно ложатся на женщину, из-за ее чуткой натуры, малой силы и все же очень выносливой».
Комментарий: Кто не согласится, особенно женщины, с последним изречением философа и мыслителя 18 века Жан-Жаком Руссо? Мы хорошо знаем, как благодаря женщинам народ вынес голод, блокады, трудное военное время. Благодаря женщинам народ выжил и во времена распада Союза советов и построения отдельных государств в их переходной трудно –экономический путь. Благодаря женщинам выживает народ и сейчас во время капиталистического хаоса, когда женщина умеет поддержать мужчину в кризисные экономические и другие времена. Мужчина при неудачах первым долгом прибегает к спиртному и спивается, женщина, напротив может мобилизироваться своей выносливостью и предприимчивостью. Кто не согласен с этими утверждениями, может привести доказательства обратного, но не единичные, а глобальные. (О.С.)

«Выбор момента для первоначального устройства – это один из самых несомненных признаков, по которым можно отличать творение законодателя от дела тирана».
«Трудность создания законов определяется не столько тем, что нужно устанавливать, сколько тем, что необходимо разрушать».
« То наибольшее благо всех, которое должно быть целью всякой системы законов, сводится к двум главным вещам: свободе и равенству.
К свободе – поскольку всякая зависимость от частного лица настолько же уменьшает силу Государства; к равенству, потому что свобода не может существовать без него».
«Именно поэтому, что сила вещей всегда стремится уничтожить равенство, сила законов всегда должна стремиться сохранить его».
«Действие Организма на самого себя, т.е. отношение целого к целому или суверена к Государству. Законы, управляющими этими отношениями носят название политических законов и именуются также основными законами, если эти законы мудрые и дают хорошее устройство Государства».
«Отношение членов между собою должно быть как можно меньшим. А отношение между членами Организма и Государством возможно большим, дабы каждый гражданин был совершенно независим от всех других. И полностью зависим от Гражданской общины, ибо лишь сила Государства дает свободу его членам. Из этих отношений возникают гражданские законы».
«Отношение между человеком и законом4 между ослушанием и наказанием ведет к установлению уголовных законов, которые в сущности не столько особый вид законов, сколько придают силу другим законам.
… вид закона лежащий в «сердцах граждан» - нравы, обычаи, и особенно мнение общественное – оно изо дня в день приобретает новые силы: когда другие законы стареют или слабеют, они возвращают их к жизни или восполняют их, сохраняют народу дух его первых установлений и незаметно заменяют силою привычки силу власти».
Комментарий: если бы каждый человек, живя в своем, хорошо устроенном обществе, мог понять, какие блага принесут ему честность и справедливость по отношение к каждому и по отношению к обществу, то навсегда бы ушло от человечества лицемерие, коварство, воровство, убийства, частые болезни.
Но все человеческие пороки исходят от его природы, и потому так трудно искоренить соблазны, веления наших страстей, которые приносят так много бедствий человечеству, и потому так трудно прийти человечеству к тому совершенному обществу, о котором так много мечталось и так много писалось высшими умами людей. Но человек все же может созреть настолько, чтобы устроить самое близкое к совершенству общество и создавать в нем наибольшие блага для себя же, а все его пороки могут стать настолько малыми, что перестанут влиять на само общество. Но даже ради этих высоких благ, сможет ли человек избавиться от пороков? (О.С.)

«Легче завоевать, чем управлять. С помощью соответствующего рычага можно одним пальцем поколебать мир, но чтобы поддерживать его, необходимы плечи Геркулеса».
Создав новую власть с помощью легкого рычага – массы народа, загипнотизировав ее общественным явлением месмеризма, власть не смогла удержать правление и сникла как увядший бутон, не расцвев, и не давший никаких плодов. (Об оранжевой революции в Украине и ее президентах). (О.С.)

«Что сказать о таком враче, который обещает чудеса, а все его искусство в том, чтобы призывать больного к терпению».
Именно на таком терпении мы прожили семьдесят лет и не построили нужного социалистического общества, а о коммунистическом и мечтать не приходится. Здесь сказалось много причин, которые теперь вскрываются, но главная из них – огромное по величине централизованное государство и несовершенство человеческого разума, а также природная закономерность существования человека на земле с его пороками, которые не заметно делают свое дело, как бы человек не старался уйти от них. (О.С.)

«Рассеянные повсюду члены Правительства служат ему точками опоры, чтобы воздействовать на народ издалека, но у него нет никакой точки опоры, чтобы воздействовать непосредственно на самих этих членов».
А здесь Жан-Жак Руссо не прав. Наверное, в его веке не было столько чиновников, как в 20-м столетии. Точкой поры правительств воздействия на каждого члена общества является бюрократия! В 21-м веке она стала вообще властью и над правительством, заставляя его манипулировать законами, которые становятся не во благо народа, а тех же чинуш и самого правительства. (О.С.)

«Какова цель политической ассоциации? Бережение и благоденствие ее членов. А каков наиболее верный признак, что они убережены и благоденствуют? Это их численность и рост. Не ищите же окрест сей признак – предмет столь многих споров. При прочих равных условиях такое Правление, когда без сторонних средств, без предоставления права гражданства, без колоний граждане плодятся и множатся, есть, несомненно, лучшее.
Правление, при котором народ уменьшается в числе и оскудевает, есть худшее».
«Нужно меньше обращать внимание на кажущееся спокойствие и на успокоенность правителей, чем на благосостояние поданных и в особенности наиболее многочисленных сословий».
Без комментарий, итак все ясно - какое у нас Правление. (О.С.)

«Как частная воля непрестанно действует против общей, так и Правительство постоянно направляет свои усилия против Суверенитета.
Чем больше эти усилия, тем больше портится государственное устройство; а так как здесь нет другой воли правительственного корпуса, которая противостоя воле государя, уравновешивала бы ее, то рано или поздно должно случиться, что государь подавляет в конце концов суверен и разрывает общественный договор. В этом и заключается исконный и непременный порок, который с самого рождения Политического организма беспрестанно стремится его разрушить, подобно тому, как старость и смерть разрушают в конце концов тело человека».
Именно этот порок и привел всех бывших государей социалистического общества к так называемой нами «культу личности» правителей. (О.С.)

«Есть два общих пути, по которым всякое Правительство может перерождаться, именно: когда оно сосредотачивается, или когда Государство распадается».
«Распад Государства может произойти двумя путями: во-первых, когда государь больше не управляет Государством сообразно с законами и когда он узурпирует верховную власть». (Узурпирует – тиранит или правит с помощью насилия, не считаясь со справедливостью и законами. О.С.).
«Тогда происходят примечательные изменения: не Правительство, а Государство сжимается; т.е. большое Государство распадается и в нем образуется другое Государство, состоящее только из членов правительства и являющееся по отношению к остальному народу лишь его господином и тираном. Правительство узурпирует суверенитет, общественное соглашение разорвано, и все простые граждане по-праву, возвращаясь к своей естественной свободе, принуждены, а не обязаны повиноваться»

О смерти политического организма.
«Политический организм также, как и организм человека, начинает умирать и несет в себе самом причины своего разрушения. Организм человека – это произведение природы; устройство государства – это произведение искусства. От людей не зависит продление срока их жизни, от них зависит продлить жизнь Государства настолько, сколько возможно, дав ему наилучшее устройство, какое оно только может иметь. И самым лучшим образом устроенное Государство когда-нибудь перестанет существовать, но позже чем другие, если никакой непредвиденный случай не приведет его к преждевременной гибели».
Как уже отмечалось мной в предыдущих статьях, что если «устройство Государства – это произведение искусства», то это устройство полностью зависит от развитости ума, таланта, образования, развитии высокой человеческой морали, т. е. от человека. И если направить развитие и воспитание человека искусства, то рано или поздно человечество сможет создать себе хорошо устроенное общество, вопреки всем утопическим мировоззрениям. (О.С.)

«Чем лучше устроено Государство, тем больше в умах граждан заботы естественные дают ему перевес над заботами личными. Там даже гораздо меньше личных забот, ибо, поскольку сумма общего блага составляет белее значительную часть блага каждого индивидуума, то последнему приходится меньше добиваться его путем собственных усилий. В хорошо управляемой Гражданской общине каждый летит на собрания; при дурном Правлении никому не хочется и шагу сделать, чтобы туда отправиться, т.к. никого не интересует, что там делается, ибо заранее известно, что общая воля в них не возобладает».
Это явление мы прекрасно видели и испытали на собраниях всех ступеней при нашем социалистическом устройстве в 20 веке. (О.С.)

«Хорошие законы побуждают создавать еще лучшие, дурные – влекут за собой еще худшие».
Но как определить лучший или худший закон? Конечно, по поведению и реагированию на него народа или членов этого общества. (О.С.)

«Люди от природы ленивы, но страстное стремление к труду – это первый плод благоустроенного общества; а если народ вновь впадает в состояние лени и безразличия, то это происходит опять-таки из-за несправедливости того же самого общества, которое не придает уже больше труду той цены, которой он заслуживает».
Схватившись активно за предпринимательство, и трудясь не покладая рук на первых порах частного производства, люди сегодняшнего нашего «неокапиталлизма» остыли из-за обременительности налогообложения. Причем, эта обременительность стала зависеть от бюрократа, который перехватил исполнение закона руками шантажа и вымогательства. Таким образом, многие вышли из этой сферы деятельности, оставшись вообще безработными. Помыкавшись, кто тянет жалкое существование, кто пошел воровать, кто в либеральном подчинении подвергает себя унижениям, другой перейдя в лично-льстивое подчинение – таким образом, сохраняет свое материальное существование. Разношерстность, изобретательность на хитрость, ложь, обман, шантаж и прочие негативные явления человеческих пороков сделали людей пассивными не только к труду, но и к своему существованию.
Выход – демократическое воспитание каждого в духе неписанных законов, лежащих «в сердцах граждан» - нравы, обычаи, общественное мнение, воспитание добродетели и высокой морали – рано или поздно своей силою привычки, заменят силу власти. (О.С.)

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Руссо Жан Жак

Жан Жак Руссо

Об Общественном договоре, или Принципы политического Права

Перевод с франц. А.Д. Хаютина и В.С. Алексеева-Попова.

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Этот небольшой трактат извлечен мною из более обширного труда (1), который я некогда предпринял, не рассчитав своих сил, и давно уже оставил. Из различных отрывков, которые можно было извлечь из того, что было написано, предлагаемый ниже – наиболее значителен, и, как показалось мне, наименее недостоин внимания публики. Остальное уже более не существует.

________________

* Мы расскажем о справедливых законах, основанных на договоре. Верг.[илий]. Энеида, XI, (лат.).]

Я хочу исследовать, возможен ли в гражданском состоянии какой-либо принцип управления, основанного на законах и надежного, если принимать людей такими, каковы они, а законы – такими, какими они могут быть (2). В этом Исследовании я все время буду стараться сочетать то, что разрешает право, с тем, что предписывает выгода, так, чтобы не оказалось никакого расхождения между справедливостью и пользою (3).

Я приступаю к делу, не доказывая важности моей темы. Меня могут спросить: разве я государь или законодатель, что пишу о политике. Будь я государь или законодатель, я не стал бы терять время на разговоры о том, что нужно делать, – я либо делал бы это, либо молчал.

Поскольку я рожден гражданином свободного Государства и членом суверена (4), то, как бы мало ни значил мой голос в общественных делах, права подавать его при обсуждении этих дел достаточно, чтобы обязать меня уяснить себе их сущность, и я счастлив, что всякий раз, рассуждая о формах Правления, нахожу в моих розысканиях все новые причины любить образ Правления моей страны.

Глава I ПРЕДМЕТ ЭТОЙ ПЕРВОЙ КНИГИ

Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах (5). Иной мнит себя повелителем других, что не мешает ему быть рабом в большей еще мере, чем они (6). Как совершилась эта перемена? Не знаю. Что может придать ей законность? Полагаю, что этот вопрос я смогу разрешить.

Если бы я рассматривал лишь вопрос о силе и результатах ее действия, я бы сказал: пока народ принужден повиноваться и повинуется, он поступает хорошо; но если народ, как только получает возможность сбросить с себя ярмо, сбрасывает его, – он поступает еще лучше; ибо, возвращая себе свободу по тому же праву, по какому ее у него похитили, он либо имеет все основания вернуть ее, либо же вовсе не было оснований ее у него отнимать. Но общественное состояние – это священное право, которое служит основанием для всех остальных прав. Это право, однако, не является естественным; следовательно, оно основывается на соглашениях. Надо выяснить, каковы эти соглашения. Прежде чем приступить к этому, я должен обосновать те положения, которые я только что выдвинул.

Глава II О ПЕРВЫХ ОБЩЕСТВАХ

Самое древнее из всех обществ и единственное естественное – это семья (7). Но ведь и в семье дети связаны с отцом лишь до тех пор, пока нуждаются в нем. Как только нужда эта пропадает, естественная связь рвется. Дети, избавленные от необходимости повиноваться отцу, и отец, свободный от обязанности заботиться о детях, вновь становятся равно независимыми. Если они и остаются вместе, то уже не в силу естественной необходимости, а добровольно; сама же семья держится лишь на соглашении.

Эта общая свобода есть следствие природы человека. Первый ее закон самоохранение, ее – первые заботы те, которыми человек обязан самому себе, и как только он вступает в пору зрелости, он уже только сам должен судить о том, какие средства пригодны для его самосохранения, и так он становится сам себе хозяином.

Таким образом, семья – это, если угодно, прообраз политических обществ, правитель – это подобие отца, народ – детей, и все, рожденные равными и свободными, если отчуждают свою свободу, то лишь для своей же пользы. Вся разница в том, что в семье любовь отца к детям вознаграждает его за те заботы, которыми он их окружает, – в Государстве же наслаждение властью заменяет любовь, которой нет у правителя к своим подданным.

Гроций отрицает, что у людей всякая власть устанавливается для пользы управляемых (8): в качестве примера он приводит рабство*. Чаще всего в своих рассуждениях он видит основание права в существовании соответствующего факта. Можно было бы применить методу более последовательную, но никак не более благоприятную для тиранов.

* "Ученые розыскания о публичном праве часто представляют собою лишь историю давних злоупотреблений, и люди совершенно напрасно давали себе труд слишком подробно их изучать". – (Трактат (12) о выгодах Фр [анции] в сношениях с ее соседями г-на маркиза д"А[ржансона], напечатанный у Рея в Амстердаме). Именно это и сделал Гроций.

По мнению Гроция, стало быть, неясно, принадлежит ли человеческий род какой-нибудь сотне людей или, наоборот, эта сотня людей принадлежит человеческому роду и на протяжении всей своей книги он, как будто, склоняется к первому мнению. Так же полагает и Гоббс (9). Таким образом человеческий род оказывается разделенным на стада скота, каждое из которых имеет своего вожака, берегущего оное с тем, чтобы его пожирать.

Подобно тому, как пастух – существо высшей природы по сравнению с его стадом, так и пастыри людские, кои суть вожаки людей, – существа природы высшей по отношению к их народам. Так рассуждал, по сообщению Филона (10), император Калигула, делая из такой аналогии тот довольно естественный вывод, что короли – это боги, или что подданные – это скот.

Рассуждение такого Калигулы возвращает нас к рассуждениям Гоббса и Гроция. Аристотель прежде, чем все они (11) говорил также, что люди вовсе не равны от природы, но что одни рождаются, чтобы быть рабами, а другие господами.

Аристотель был прав; но он принимал следствие за причину. Всякий человек, рожденный в рабстве, рождается для рабства; ничто не может быть вернее этого. В оковах рабы теряют все, вплоть до желания от них освободиться (13), они начинают любить рабство, подобно тому, как спутники Улисса (14) полюбили свое скотское состояние*.

* См. небольшой трактат Плутарха, озаглавленный: О разуме бессловесных. Уступать силе – это акт необходимости, а не воли; в крайнем случае, это акт благоразумия. В каком смысле может это быть обязанностью?

Итак, если существуют рабы по природе, так только потому, что существовали рабы вопреки природе. Сила создала первых рабов, их трусость сделала их навсегда рабами.

Я ничего не сказал ни о короле Адаме, ни об императоре Ное (15), отце трех великих монархов, разделивших между собою весь мир, как это сделали дети Сатурна (16), в которых иногда видели этих же монархов. Я надеюсь, что мне будут благодарны за такую мою скромность; ибо, поскольку я происхожу непосредственно от одного из этих государей и, быть может, даже от старшей ветви, то, как знать, не оказался бы я после проверки грамот вовсе даже законным королем человеческого рода? Как бы там ни было, никто не станет отрицать, что Адам был властелином мира, подобно тому, как Робинзон (17) властелином своего острова, пока он оставался единственным его обитателем, и было в этом безраздельном обладании то удобство, что монарху, прочно сидевшему на своем троне, не доводилось страшиться ни мятежей, ни войн, ни заговорщиков.

Глава III О ПРАВЕ СИЛЬНОГО

Самый сильный никогда не бывает настолько силен, что бы оставаться постоянно повелителем, если он не превратит своей силы в право, а повиновения ему – в обязанность. Отсюда – право сильнейшего; оно называется правом как будто в ироническом смысле, а в действительности его возводят в принцип. Но разве нам никогда не объяснят смысл этих слов? Сила – это физическая мощь, и я никак не вижу, какая мораль может быть результатом ее действия.

Предположим на минуту, что так называемое право сильнейшего существует. Я утверждаю, что в результате подобного предположения получится только необъяснимая галиматья; ибо, если это сила создает право, то результат меняется с причиной, то есть всякая сила, превосходящая первую, приобретает и права первой. Если только возможно не повиноваться безнаказанно, значит возможно это делать на законном основании, а так как всегда прав самый сильный, то и нужно лишь действовать таким образом, чтобы стать сильнейшим. Но что же это за право, которое исчезает, как только прекращается действие силы? Если нужно повиноваться, подчиняясь силе, то нет необходимости повиноваться, следуя долгу; и если человек больше не принуждается к повиновению, то он уже и не обязан это делать. Отсюда видно, что слово "право" ничего не прибавляет к силе. Оно здесь просто ничего не значит.

Подчиняйтесь властям. Если это означает – уступайте силе, то заповедь хороша, но излишняя; я ручаюсь, что она никогда не будет нарушена. Всякая власть – от Бога (18), я это признаю; но и всякая болезнь от Него же: значит ли это, что запрещено звать врача? Если на меня в лесу нападает разбойник, значит, мало того, что я должен, подчиняясь силе, отдать ему свой кошелек; но, даже будь я в состоянии его спрятать, то разве я не обязан по совести отдать ему этот кошелек? Ибо, в конце концов, пистолет, который он держит в руке, – это тоже власть.

Согласимся же, что сила не творит право и что люди обязаны повиноваться только властям законным. Так перед нами снова возникает вопрос, поставленный мною в самом начале.

О РАБСТВЕ (19)

Раз ни один человек не имеет естественной власти над себе подобными и поскольку сила не создает никакого права, то выходит, что основою любой законной власти среди людей могут быть только соглашения.

Если отдельный человек, говорит Гроций (20), может, отчуждая свою свободу, стать рабом какого-либо господина, то почему же не может и целый народ, отчуждая свою свободу, стать подданным какого-либо короля? Здесь много есть двусмысленных слов, значение которых следовало бы пояснить; ограничимся только одним из них – "отчуждать". Отчуждать – это значит отдавать или продавать (21). Но человек, становящийся рабом другого, не отдает себя; он, в крайнем случае, себя продает, чтобы получить средства к существованию. Но народу – для чего себя продавать? Король не только не предоставляет своим подданным средства к существованию, более того, он сам существует только за их счет, а королю, как говорит Рабле (22), немало надо для жизни. Итак, подданные отдают самих себя с условием, что у них заберут также их имущество? Я не вижу, что у них останется после этого.

Скажут, что деспот обеспечивает своим подданным гражданский мир. Пусть так, но что же они от этого выигрывают, если войны, которые им навязывает его честолюбие, если его ненасытная алчность, притеснения его правления разоряют их больше, чем это сделали бы их раздоры? Что же они от этого выигрывают, если самый этот мир становится одним из их бедствий? Спокойно жить и в темницах, но разве этого достаточно, чтобы чувствовать себя там хорошо! Греки, запертые в пещере Циклопа (23), спокойно жили в ней, ожидая своей очереди быть съеденными.

Утверждать, что человек отдает себя даром, значит – утверждать нечто бессмысленное и непостижимое: подобный акт незаконен и недействителен уже по одному тому, что тот, кто его совершает, находится не в здравом уме. Утверждать то же самое о целом народе – это значит считать, что весь он состоит из безумцев: безумие не творит право (24).

Если бы каждый и мог совершить отчуждение самого себя, то он не может этого сделать за своих детей; они рождаются людьми и свободными; их свобода принадлежит им, и никто, кроме них, не вправе ею распоряжаться. До того, как они достигнут зрелости, отец может для сохранения их жизни и для их благополучия принять от их имени те или иные условия, но он не может отдать детей безвозвратно и без условий, ибо подобный дар противен целям природы и превышает отцовские права. Поэтому, дабы какое-либо самовластное Правление стало законным, надо, чтобы народ в каждом своем поколении мог сам решать вопрос о том, принять ли такое Правление или отвергнуть его; но тогда это Правление не было бы уже самовластным.

Отказаться от своей свободы – это значит отречься от своего человеческого достоинства, от прав человеческой природы, даже от ее обязанностей. Невозможно никакое возмещение для того, кто от всего отказывается. Подобный отказ несовместим с природою человека; лишить человека свободы воли – это значит лишить его действия какой бы то ни было нравственности. Наконец, бесполезно и противоречиво такое соглашение, когда, с одной стороны, выговаривается неограниченная власть, а с другой безграничное повиновение. Разве не ясно, что у нас нет никаких обязанностей по отношению к тому, от кого мы вправе все потребовать? И разве уже это единственное условие, не предполагающее ни какого-либо равноценного возмещения, ни чего-либо взамен, не влечет за собою недействительности такого акта? Ибо какое может быть у моего раба право, обращенное против меня, если все, что он имеет, принадлежит мне, а если его право – мое, то разве не лишены какого бы то ни было смысла слова: мое право, обращенное против меня же?

Гроций и другие видят происхождение так называемого права рабовладения еще и в войнах (25). Поскольку победитель, по их мнению, вправе убить побежденного, этот последний может выкупить свою жизнь ценою собственной свободы, – соглашение тем более законное, что оно оборачивается на пользу обоим.

Ясно, однако, что это так называемое право убивать порожденных ни в коей мере не вытекает из состояния войны. Уже хотя бы потому, что люди, пребывающие в состоянии изначальной независимости, не имеют столь постоянных отношений между собою, чтобы создалось состояние войны или мира; от природы люди вовсе не враги друг другу (26). Войну вызывают не отношения между людьми, а отношения вещей, и поскольку состояние войны может возникнуть не из простых отношений между людьми, но из отношений вещных, постольку не может существовать войны частной (27), или войны человека с человеком, как в естественном состоянии, где вообще нет постоянной собственности, так и в состоянии общественном, где все подвластно законам.

Стычки между отдельными лицами, дуэли, поединки суть акты, не создающие никакого состояния войны; что же до частных войн, узаконенных Установлениями Людовика IX (28), короля Франции, войн, что прекращались Божьим миром (29), – это злоупотребления феодального Правления, системы самой бессмысленной (30) из всех, какие существовали, противной принципам естественного права и всякой доброй политии.

Итак, война – это отношение отнюдь не человека к человеку, но Государства к Государству, когда частные лица становятся врагами лишь случайно и совсем не как люди и даже не как граждане*, но как солдаты; не как члены отечества, но только защитники его.

* Римляне, которые знали и соблюдали право войны более, чем какой бы то ни было народ в мире, были в этом отношении столь щепетильны, что гражданину разрешалось служить в войске добровольцем лишь в том случае, когда он обязывался сражаться против врага и именно против определенного врага. Когда легион, в котором Катон-сын (31) начинал свою военную службу под командованием Попилия, был переформирован, Катон-отец написал Попилию (32), что, если тот согласен, чтобы его сын продолжал служить под его началом, то Катона-младшего следует еще раз привести к воинской присяге, так как первая уже недействительна, и он не может более сражаться против врага. И тот же Катон писал своему сыну, чтобы он остерегся принимать участие в сражении, не принеся этой новой присяги. Я знаю, что мне могут противопоставить в этом случае осаду Клузиума (33) и некоторые другие отдельные факты, но я здесь говорю о законах, обычаях. Римляне реже всех нарушали свои законы, и у них одних были законы столь прекрасные.

Наконец, врагами всякого Государства могут быть лишь другие Государства, а не люди, если принять в соображение, что между вещами различной природы нельзя установить никакого подлинного отношения.

Этот принцип соответствует также и положениям, установленным во все времена, и постоянной практике всех цивилизованных народов. Объявление войны служит предупреждением не столько Державам, сколько их подданным. Чужой, будь то король, частный человек или народ, который грабит, убивает или держит в неволе подданных, не объявляя войны государю, – это не враг, а разбойник. Даже в разгаре войны справедливый государь, захватывая во вражеской стране все, что принадлежит народу в целом, при этом уважает личность и имущество частных лиц; он уважает права, на которых основаны его собственные. Если целью войны является разрушение вражеского Государства, то победитель вправе убивать его защитников, пока у них в руках оружие; но как только они бросают оружие и сдаются, переставая таким образом быть врагами или орудиями врага, они вновь становятся просто людьми, и победитель не имеет более никакого права на их жизнь (34). Иногда можно уничтожить Государство, не убивая ни одного из его членов. Война, следовательно, не дает никаких прав, которые не были бы необходимы для ее целей. Это – не принципы Гроция, они не основываются на авторитете поэтов, но вытекают из самой природы вещей и основаны на разуме.

Что до права завоевания, то оно основывается лишь на законе сильного. Если война не дает победителю никакого права истреблять побежденных людей, то это право, которого у него нет, не может служить и основанием права на их порабощение. Врага можно убить только в том случае, когда его нельзя сделать рабом, следовательно: право поработить врага не вытекает из права его убить (35); значит, это несправедливый обмен заставлять его покупать ценою свободы свою жизнь, на которую у победителя нет никаких прав. Ибо разве не ясно, что если мы будем основывать право жизни и смерти на праве рабовладения, а право рабовладения на праве жизни и смерти, то попадем в порочный круг?

Даже если предположить, что это ужасное право всех убивать существует, я утверждаю, что раб, который стал таковым во время войны, или завоеванный народ ничем другим не обязан своему повелителю, кроме как повиновением до тех пор, пока его к этому принуждают. Взяв эквивалент его жизни, победитель вовсе его не помиловал: вместо того, чтобы убить побежденного без всякой выгоды, он убил его с пользою для себя. Он вовсе не получил над ним никакой власти, соединенной с силою; состояние войны между ними продолжается, как прежде, сами их отношения являются следствием этого состояния, а применение права войны не предполагает никакого мирного договора. Они заключили соглашение, пусть так; но это соглашение никак не приводит к уничтожению состояния войны (36), а, наоборот, предполагает его продолжение.

Итак, с какой бы стороны мы ни рассматривали этот вопрос, право рабовладения недействительно не только потому, что оно незаконно, но также и потому, что оно бессмысленно и ничего не значит. Слова "рабство" и "право" противоречат друг другу; они взаимно исключают друг друга. Такая речь: "я с тобой заключаю соглашение полностью за твой счет и полностью в мою пользу, соглашение, которое я буду соблюдать, пока это мне будет угодно, и которое ты будешь соблюдать, пока мне это будет угодно" – будет всегда равно лишена смысла независимо от того, имеются ли в виду отношения человека к человеку или человека к народу.

Глава V О ТОМ, ЧТО СЛЕДУЕТ ВСЕГДА ВОСХОДИТЬ К ПЕРВОМУ СОГЛАШЕНИЮ

Если бы я даже и согласился с тем, что до сих пор отрицал, то сторонники деспотизма не много бы от этого выиграли. Всегда будет существовать большое различие между тем, чтобы подчинить себе толпу, и тем, чтобы управлять обществом. Если отдельные люди порознь один за другим порабощаются одним человеком, то, каково бы ни было их число, я вижу здесь только господина и рабов, а никак не народ и его главу. Это, если угодно, скопление людей а не ассоциация; здесь нет ни общего блага, ни Организма политического. Такой человек, пусть бы даже он и поработил полмира, всегда будет лишь частное лицо; его интерес отделенный от интересов других людей, это всегда только частный интерес. Если только этот человек погибает, то его держава распадается, как рассыпается и превращается в кучу пепла дуб, сожженный огнем.

Народ, говорит Гроций, может поставить над собою короля. По мнению Гроция, стало быть, народ является таковым и до того, как он подчиняет себя королю. Но такое действие представляет собою гражданский акт; оно предполагает решение, принятое народом. Таким образом, прежде чем рассматривать акт, посредством которого народ избирает короля, было бы неплохо рассмотреть тот акт, в силу которого народ становится народом, ибо этот акт, непременно предшествующий первому, представляет собой истинное основание общества (37).

В самом деле, не будь никакого предшествующего соглашения, откуда бы взялось – если только избрание не единодушно – обязательство для меньшинства подчиняться выбору большинства? и почему сто человек, желающих господина, вправе подавать голос за десять человек, того совершенно не желающих? Закон большинства голосов сам по себе устанавливается в результате соглашения и предполагает, по меньшей мере единожды, – единодушие.

Глава VI ОБ ОБЩЕСТВЕННОМ СОГЛАШЕНИИ

Я предполагаю, что люди достигли того предела, когда силы, препятствующие им оставаться в естественном состоянии, превосходят в своем противодействии силы, которые каждый индивидуум может пустить в ход, чтобы удержаться в этом состоянии. Тогда это изначальное состояние не может более продолжаться, и человеческий род погиб бы, не измени он своего образа жизни.

Однако, поскольку люди не могут создавать новых сил (38), а могут лишь объединять и направлять силы, уже существующие, то у них нет иного средства самосохранения, как, объединившись с другими людьми, образовать сумму сил, способную преодолеть противодействие, подчинить эти силы одному движителю и заставить их действовать согласно.

Эта сумма сил может возникнуть лишь при совместных действиях многих людей; но – поскольку сила и свобода Каждого человека – суть первые орудия его самосохранения – как может он их отдать, не причиняя себе вреда и не пренебрегая теми заботами, которые есть его долг по отношению к самому себе? Эта трудность, если вернуться К предмету этого исследования, может быть выражена в следующих положениях:

"Найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации, и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде". Такова основная задача, которую разрешает Общественный договор (39).

Статьи этого Договора определены самой природой акта так, что малейшее видоизменение этих статей лишило бы их действенности и полезности; поэтому, хотя они пожалуй, и не были никогда точно сформулированы, они повсюду одни и те же, повсюду молчаливо принимаются и признаются до тех пор, пока в результате нарушения общественного соглашения каждый не обретает вновь свои первоначальные права и свою естественную свободу, теряя свободу, полученную по соглашению, ради которой он отказался от естественной.

Эти статьи, если их правильно понимать, сводятся к одной-единственной, именно: полное отчуждение каждого из членов ассоциации со всеми его правами в пользу всей общины; ибо, во-первых, если каждый отдает себя всецело, то создаются условия, равные для всех; а раз условия равны для всех, то никто не заинтересован в том, чтобы делать их обременительными для других.

Далее, поскольку отчуждение совершается без каких-либо изъятий, то единение столь полно, сколь только возможно, и ни одному из членов ассоциации нечего больше требовать. Ибо, если бы у частных лиц оставались какие-либо права, то, поскольку теперь не было бы такого старшего над всеми, который был бы вправе разрешать споры между ними и всем народом, каждый, будучи судьей самому себе в некотором отношении, начал бы вскоре притязать на то, чтобы стать таковым во всех отношениях; естественное состояние продолжало бы существовать, и ассоциация неизбежно стала бы тиранической или бесполезной.

Наконец, каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдельности. И так как нет ни одного члена ассоциации, в отношении которого остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступили ему по отношению к себе, то каждый приобретает эквивалент того, что теряет, и получает больше силы для сохранения того, что имеет.

Итак, если мы устраним из общественного соглашения то, что не составляет его сущности, то мы найдем, что оно сводится к следующим положениям: "каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого" (40).

Немедленно вместо отдельных лиц, вступающих в договорные отношения, этот акт ассоциации создает условное коллективное Целое, состоящее из стольких членов, сколько голосов насчитывает общее собрание. Это Целое получает в результате такого акта свое единство, свое общее я, свою жизнь и волю. Это лицо юридическое, образующееся следовательно в результате объединения всех других, некогда именовалось Гражданскою общиной*, ныне же именуется Республикою, или Политическим организмом: его члены называют этот Политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти, и подданными как подчиняющиеся законам Государства. Но эти термины часто смешиваются и их принимают один за другой; достаточно уметь их различать, когда они употребляются во всем их точном смысле.

* Истинный смысл этого слова почти совсем стерся для людей новых времен: большинство принимает город за Гражданскую общину, а горожанина за гражданина (43). Они не знают, что город составляют дома, а Гражданскую общину граждане. Эта же ошибка в древности дорого обошлась карфагенянам. Я не читал, чтобы подданному какого либо государя давали титул civis (гражданин – лат.), ни даже в древности – македонцам или в наши дни англичанам, хотя эти последние ближе к свободе, чем все остальные. Одни французы совершенно запросто называют себя гражданами, потому что у них нет, как это видно из их словарей, никакого представления о действительном смысле этого слова; не будь этого, они, незаконно присваивая себе это имя, были бы повинны в оскорблении величества. У них это слово означает добродетель, а не право. Когда Бодэн собрался говорить о наших Гражданах и Горожанах (44), он совершил грубую ошибку, приняв одних за других. Г-н д"Аламбер не совершил этой ошибки, и в своей статье "Женева" (45) хорошо показал различия между всеми четырьмя (даже пятью, если считать простых иностранцев) разрядами людей в нашем городе, из которых лишь два входят в состав Республики. Ни один из известных мне французских авторов не понял истинного смысла слова "гражданин".

Глава VII О СУВЕРЕНЕ

Из этой формулы видно, что акт ассоциации (41) содержит взаимные обязательства всего народа и частных лиц и что каждый индивидуум, вступая, так сказать, в договор с самим собой, оказывается принявшим двоякое обязательство, именно: как член суверена в отношении частных лиц и как член Государства по отношению к суверену (42). Но здесь нельзя применить то положение гражданского права, что никто не обязан выполнять обязательства, взятые перед самим собой, ибо велико различие между обязательствами, взятыми перед самим собою, и обязательствами, взятыми по отношению к целому, часть которого ты составляешь.

Следует еще заметить, что, поскольку каждый выступает в двояком качестве, решение, принятое всем народом, может иметь обязательную силу в области отношений всех подданных к суверену, но не может, по противоположной причине, наложить на суверена обязательства по отношению к себе самому, и что, следовательно, если бы суверен предписал сам себе такой закон, от которого он не мог бы себя освободить, – это противоречило бы самой природе Политического организма. Поскольку суверен может рассматривать себя лишь в одном-единственном отношении, то он попадает в положение частного человека, вступающего в соглашение с самим собою (46); раз так, нет и не может быть никакого основного закона, обязательного для Народа в целом, для него не обязателен даже Общественный договор (47). Это, однако, не означает, что Народ, как целое, не может взять на себя таких обязательств по отношению к другим, которые не нарушают условий этого Договора, ибо по отношению к чужеземцу он выступает как обычное существо, как индивидуум.

Но Политический организм или суверен, который обязан своим существованием лишь святости Договора (48), ни в коем случае не может брать на себя таких обязательств, даже по отношению к другим, которые сколько-нибудь противоречили бы этому первоначальному акту, как, например, отчуждение какой-либо части самого себя или подчинение себя другому суверену. Нарушить акт, благодаря которому он существует, значило бы уничтожить самого себя, а ничто ничего и не порождает.

Как только эта масса людей объединяется таким путем в одно целое, уже невозможно причинить вред ни одному из его членов, не задевая целое, и тем более нельзя причинить вред целому так, чтобы члены его этого не почувствовали. Стало быть и долг, и выгода в равной мере обязывают обе договаривающиеся стороны взаимно помогать друг другу; и одни и те же люди должны стремиться использовать в этом двояком отношении все преимущества, которые дает им объединение.

Итак, поскольку суверен образуется лишь из частных лиц, у него нет и не может быть таких интересов, которые противоречили бы интересам этих лиц; следовательно, верховная власть суверена нисколько не нуждается в поручителе перед подданными, ибо невозможно, чтобы организм захотел вредить всем своим членам; и мы увидим далее, что он не может причинять вред никому из них в отдельности (49). Суверен уже в силу того, что он существует, является всегда тем, чем он должен быть.

Но не так обстоит дело с отношениями подданных к суверену; несмотря на общий интерес, ничто не могло бы служить для суверена порукою в выполнении подданными своих обязательств, если бы он не нашел средств обеспечить их верность себе.